Мы больше так не можем, Энджи, нежно говорит он. Мы больше так не можем.

Затемнение.

Титры.

И вот он я – держусь из последних сил. Совсем скоро премьера моего дебютного фильма в Каннах, а после я смогу уехать. Мы всегда мечтали, что отправимся в Европу вместе, но несколько лет назад я уехал, а ты даже не знаешь об этом. Я надеюсь на встречу. Не знаю, что я скажу тебе. Но знаю, что ты мне скажешь. Я много раз представлял себе это.

Привет, придурок.

И я отвечу тебе – привет.

Дядя Эн-жи! – верещит маленькая Моника, бросаясь мне на шею. Для трехлетней малышки она изумительно бегло болтает. Лея считает, она вся в нее. Пока Моника несется ко мне, Лея стоит на крыльце дома – на деловой костюм натянут фартук, плечо подпирает прижатый к уху телефон. Моника сует мне в руки плюшевого медведя. Как только я оказываюсь в доме, в ноздри бросается аппетитный запах – что-то шкворчит на кухне, в гостиной на кофейном столике расположилась наполовину склеенная модель самолета – пахнет клеем и влажным деревом, в спальне, куда меня провожает Лея, меня встречают цветочный спрей для подушек и свежие простыни. Все это совсем не похоже на запахи отелей, в которых я жил все эти годы. Так пахнет дом – дом, которого у меня не было со времен расставания с Даррелом.

После него у меня были другие. Мужчины, женщины. С ними бывало весело, но как только они уходили, пустота принималась грызть меня с новой силой, так что вскоре я прекратил. Помолвлен с работой – ну, каково? Даже папарацци не смогли раскопать на меня ничего стоящего и переключились обратно на моего отца. Нет худа без добра: все же я не смог бы стать таким знаменитым, если бы ему не пришлось залечь на дно в связи с одним старым скандалом. Так что за пару лет в Голливуде я крепко усвоил: у каждого свой бак, наполненный грязным бельем. Поэтому я привык из суеверия думать, что у меня вообще нет прошлого – вот только Даррел от этого не стал реже снится мне по ночам.

Пока Моника лопочет, залезая ко мне на колени, в дверях появляется Дэн. Ему, кажется, кайфово сидеть дома с ребенком: он машет мне ладонью, плюхается рядом и, когда Моника, радостно повизгивая, перебирается на него, подбрасывает ее на коленях. Энджи. Видели тебя по телику. Ты бросил бриться? Я демонстративно скребу подбородок, покрытый отрастающей бородой. Не говорить же ему, что я просто старался казаться старше? Фильм вышел в прокат с успехом. Я получу много даже после того, как боссы отмоют деньги. Это грязный бизнес, но он стоит того – так говорит мой отец. Я проводил ночи, считая бюджеты, и понимаю, что кино можно было бы снять и за меньшие деньги, а разницу потратить на что-то стоящее. Мой отец выплевывает воду на пол, если это не «Эвиан». Мама была права, он ублюдок. Но я так и не удосужился позвонить и сказать ей об этом.

Дэн и Моника уходят. Я растягиваюсь на кровати. Это та же самая спальня, в которой мы спали когда-то с Даррелом. Ее отремонтировали, но это ничего не меняет – я узнаю стены, мебель и потолок. Энджи? Лея протягивает мне что-то в конверте. У меня холодеет в груди.

Пришло вчера утром. Прости, не сказала. – Кто это принес? – Мальчишка-посыльный.

Мои непослушные пальцы вскрывают конверт. Я ожидаю увидеть широкие росчерки почерка Даррела, но на меня глазеет убористый, мелкий шрифт. Его будто бы придавило сверху.

«Надо поговорить. Ненси».

Что там? – интересуется Лея. Я прячу конверт в карман. Ничего. Ничего такого. Просто давняя инвестиция подарила свои плоды. Или это просто чей-то жестокий розыгрыш. Или Даррел совсем уж плох, и теперь Ненси приходится в одиночку справляться с бытом, и нет никого на свете, кто смог бы ее поддержать, помочь…

За ужином его имя звучит лишь однажды.

Знаешь, кто стал адвокатом? Твой бывший! – говорит Дэн и хохочет. Лея выглядит так, будто бы хочет врезать ему по лбу. Энджи, шепчет она почти испуганно часом спустя в пустом коридоре, у спальни Моники. Для чего ты вернулся?

Для чего? Я не знаю. Я просто хотел назад. Вернуться в то лето, быть без денег, без славы, безо всякой надежды – но только счастливым.

Слава богу, Лея не ждет ответа.

Умоляю, побрейся, уже совершенно в другом тоне стонет она, прежде чем уйти в спальню. Я замечаю, что они с Дэном теперь спят раздельно. Я стою у детской еще какое-то время, глядя на Монику. Она что-то бормочет во сне, и в неярком свете настольной лампы ее личико кажется мне кукольным, каким-то ненастоящим.

***

Всем наплевать на Канны. Этим Штаты так хороши. Ты можешь быть сколько угодно известен в Европе, но стоит тебе переступить порог самолета на другом континенте, ты снова никто. Вперед, о страна свободы. Ты полна неизвестных солдат, которые гибнут, не зная, что уже преданы забвению.

Я думаю всякую чушь в том же духе, пока еду на встречу с Ненси. Они с Даром совсем не похожи. Ее волосы темные и прилизанные, и она явно нервничает, когда официантка подходит к нашему столу. Я заплачу, не волнуйся, улыбаюсь ей я. Она смотрит на меня с презрением, заказывает латте и просит отдельный счет. Ну конечно. Может, внешне они и не похожи, но это демонстративное стремление к свободе у обоих в крови. Я вновь иррационально начинаю бояться, что с Даррелом что-то случилось, но вряд ли Ненси сидела бы тут так спокойно, если бы было так. Я жду, пока она начнет говорить.

Я видела фильм, наконец-то бросает она. Я приподнимаю брови. И он отстойный. Я пожимаю плечами, не подавая виду, что ее слова задели меня. Я попросту режиссер, отвечаю я. Я даже не был главным. Мой ответ явно не удовлетворяет ее. Она кладет в латте сахар, а потом долго и монотонно размешивает его. Так долго, что у меня начинает звенеть в ушах. Я решаюсь продолжить. Дэн говорил, Даррел стал адвокатом? Она вскидывает на меня дикие, отчаянные глаза. В них стоят слезы. Он не такой, Энджи, неожиданно всхлипывает она. Он какой-то странный! У меня в голове витают мрачные мысли. Я молча протягиваю ей салфетку. Наркотики? Она мотает головой с еще большим отчаянием, и я против воли соглашаюсь с ней. Что страшного в наркотиках? Все это мы уже проходили. С Даррелом что-то другое. Что-то гораздо более страшное, чем клиника реабилитации или руки, забитые цветными тату. Что с ним? – требую я. Она достает телефон, открывает фото, и я впервые за много лет снова вижу Даррела Десси.

Взгляд у него пустой, на нем надет костюм – один из этих серых, безликих костюмов, напоминающих униформу. Волосы – боже, его чудесные волосы! – коротко обрезаны, и он сжимает руками папку с бумагами. Цветных тату больше не видно: из-под жестких манжет с запонками – вот единственная деталь, напоминающая его самого – видны только изящные пальцы, которые когда-то с надеждой и рвением листали многочисленные альбомы с картинами.

Теперь мне все ясно.

Он не похож на себя, Энджи, вытирая нос, жалуется Ненси. Он теперь совсем другой.

Я понимаю, о чем она говорит. Передо мной – пустая картина. Запачканный красками холст, но линии и фигуры не несут никакого смысла. Изображение от безумца. Бесконечная пустота. Куда подевался Даррел?