На потемневшем, гнилом дереве виднелись свежие красные полосы.

Кровь.

Затем я почувствовала, что кто-то приближается. Они нашли меня…

Если верить толкователю снов, присутствие во сне безликой или невидимой сущности означает, что спящий ищет свою личность.

Несмотря на мое уважение к психоанализу, я не совсем уверена, что верю этой теории (прости, Фрейд), или может ли интерпретация сновидений давать оценку на том же уровне, что и психология. Но в тот момент жизни я ничего не знала об этом. Все, что я знала, это то, что эта сущность во сне меня пугала.

Это существо представляло угрозу. Мой личный демон, преследующий меня наяву, а также во сне. Подобно темной и отвратительной истине, скрытой в нашей душе, эта злоба хотела материализоваться. Он хотел быть известным, стать реальностью.

Смотри… Прозвучал бестелесный голос.

Дневной свет исчез; воцарилась густая и абсолютная чернота. Звуки насекомых стали такими громкими, что я заткнула уши. Я посмотрела в мутную воду, окружающую пирс.

Белые водяные лилии неподвижно стояли в воде. Никакой ветерок не тревожил их лепестки.

Я видела много прудов и озер с лотосами, и они все были одного цвета. Либо белые, либо желтые, либо розовые. Но никогда несколько сразу. Поэтому одинокий желтый лотос, парящий среди других…

От этого зрелища по моей спине пробежал холодок. Прядь светлых волос, намотанных на цветок. Такие же светлые, как ее волосы.

Челси.

Я наклонилась, чтобы отодвинуть цветы в сторону, и увидела лицо. Ее бледная кожа казалась фарфоровой на фоне мутной воды. Глаза были открыты, непрозрачные, бесцветные, они смотрели в ночное небо. Голубая рубашка была разорвана у шеи, обнажая зазубренные царапины и порезы на шее и ниже. На груди у нее расцвела темно-красная рана.

Затем выглянуло солнце. Яркий солнечный свет играл на белых лепестках, отбрасывая золотые блики вокруг ее мертвого тела, словно ореол. И пока я смотрела, также быстро, как и все во сне, похороненная в воде, окруженная ореолом лотосов оказалась уже не Челси.

Это была игра света, игра моего разума. Через несколько месяцев я даже начала думать, что могла приукрасить эту часть; мой творческий ум дополнил воспоминания о сне вымышленными деталями.

Я смотрела на собственное лицо.

Меня охватил страх, перехватило дыхание. Легкие сжались. А потом я почувствовала, как тело пронзает все раны сразу. Все чувства захлестнула боль. Куда бы я ни прикоснулась… мои руки были покрыты красным. Одежда пропиталась кровью и грязной озерной водой.

Я с трудом поднялась на ноги, затем оглянулась на причал, откуда пришла. Я была невероятна спокойна.

И тогда я увидела, что приближается она. Ее золотистый загар, светлые волосы, практически белые. Набухший живот. Небольшая выпуклость, указывающая на ее беременность.

Я беременна.

Челси напугала меня. Мои раны… моя неминуемая смерть… Я все пережила. Но красивая, уверенная в себе девушка, которая в оберегающем жесте поддерживала свой живот, пронзила мой мозг в смертоносном и жестоком ударе.

Просыпаясь, я всегда чувствовала себя такой одинокой. Каждый раз. В течение этих двух недель, накануне весенних каникул, мне было страшно спать. Было страшно потерять Дрю. Было страшно остаться одной.

До тех пор, пока я не увидела Челси на пороге Дрю, я на самом деле не верила в предчувствия. Технически я все еще не верю. Я слишком хорошо понимаю, как работает физика и разум. Я знаю, что наши воспоминания ненадежны, что из-за травмы восприятие воспоминаний может измениться. Я знаю, что страх, потеря и отчаяние могут вызвать осознанные сны, которые кажутся предчувствиями, но…

К тому же есть мужчина.

Галлюцинации — это результат неправильной работы нейронов. Это я тоже знаю. Но неужели все это просто перебои сети в моем мозгу? Или существует какой-то более высокий уровень сознания, к которому может подключиться наш разум?

На этот вопрос нет ответа.

Я видела, как умираю. Это необычное явление — стать свидетелем собственной смерти, и при этом не проснуться. У меня нет воспоминаний о том, как я умерла в реальности, но тем не менее я стала свидетелем конца своей жизни во сне.

Это мучительное одиночество, холодная пустота угасания.

Если девушка тонет в озере, и никто этого не видит, действительно ли она умирает?

Лэйкин: Сейчас

— Ты уверена, что хочешь это сделать?

Я смотрю через лобовое стекло седана на забитую парковку. Мы припарковались у неотложки, куда привезли ребенка Кэмерон.

Рис сжимает руль, не выключая двигатель, как будто ждет, что я передумаю.

— Мне нужно это сделать, — я сжимаю дверную ручку.

— Я пойду с тобой, — Рис наконец заглушает двигатель и открывает дверь.

— Подожди, — начинаю я, не зная, что сказать дальше.

Вообще-то сейчас мы должны находиться в участке Западного Мельбурна. Чтобы прощупать почву, Рис позвонил им и поговорил с детективом Райт, прикрываясь нераскрытым делом. Как я и подозревала, местные копы хотят поговорить со мной из-за Кэм, а не нашего дела. И заявившись сюда, мы можно сказать, скрываемся от полиции. Ну, я скрываюсь.

Это я вчера ходила к Кэм. И это меня просили дать показания.

И, по логике вещей, мне все равно не разрешат увидеть ребенка Кэмерон. Он родился на восемь недель раньше срока — мертвой матери сделали кесарево сечение. Звучит как ужасный заголовок из таблоидов.

Но я в долгу перед Кэмерон и должна проведать ее ребенка, чтобы убедиться, что он или она здоров. Я даже не спросила ее, кто родится. Честно говоря, это ради успокоения моей совести, эгоистичное желание знать, что мой визит к Кэм, по крайней мере, не отнял жизнь будущего ребенка.

Мне нужно своими глазами увидеть, что он выжил.

Мне нужно знать, девочка это или мальчик, мне нужно знать имя.

В большинстве случаев мне нравится представлять, что я эдакий писатель — мститель, охотящийся на убийц, чтобы воздать им по заслугам, но, по сути, я эгоистичный человек. Раскрытие заброшенных дел приносит определенный баланс в мою беспокойную и бурную жизнь. Это дает мне чувство контроля.

Сейчас я ничего не контролирую.

— Хорошо. Я готова, — я выхожу из машины, и меня обдает пышущим жаром воздухом. У меня перехватывает дыхание.

Я опускаю очки на глаза и закидываю сумку на плечо. Рис следует за мной через двойные двери отделения скорой помощи. Поток холодного воздуха обрушивается на лицо, и я вздрагиваю.

Еще одна черта жителей Флориды. Они устанавливают кондиционер на температуру прямо противоположную той, что на улице. В любом закрытом помещении всегда холодно.

Когда мы подходим к стойке регистрации, я поднимаю солнцезащитные очки и замечаю двух офицеров в униформе у входа в крыло скорой помощи.

Рис встает передо мной, прежде чем я дохожу до стола.

— Это плохая идея, Хейл, — он кивает на офицеров. — Ты ничего не узнаешь о ребенке Кэмерон. Единственное, чего ты добьешься, так это привлечешь внимание детективов.

— Я знаю, но… — Я резко останавливаюсь, выражение беспокойства на его лице заставляет меня замолчать. В его голосе звучит тревога. — Ты беспокоишься.

— Беспокоюсь.

Но это еще не все. Рис всегда говорил прямо. Он не будет врать, чтобы успокоить меня. Так что меня огорчает, что в этот момент он не желает говорить откровенно.

— Ты беспокоишься, потому что боишься, что я как-то связана с ее смертью?

Его взгляд ожесточается. Он берет меня за запястье и ведет к ряду сидений, туда, где поменьше людей.

— Ты серьезно спрашиваешь меня об этом?

Укол вины пронзает мою грудь. Я скрещиваю руки.

— Именно, — говорю я. — Я не знаю, что происходит. Но знаю, что единственное связующее звено — это я. Ты и сам должен это понимать.

На его челюсти ходят желваки, в меня упирается пристальный взгляд.