Мишель больше шел на запах, чем ориентируясь на свои воспоминания. Голова после бессонной ночи работала плохо и из-за нервов Мишель стал очень раздражительным. Он не старался быть вежливым с администратором внизу, он даже не дослушал его извинение за то, что проводить Мишеля некому. В конце концов, он уже знал куда идти. И запах этот, несмотря на расстояние и специфичный больничный аромат, Мишель чувствовал с первого этажа.

В холле на втором этаже тоже был один дежурный медбрат — молодой омега в желтоватой униформе. Он стоял за своей стойкой и что-то писал ручкой, посматривая на монотонно бубнящий телевизор. Здесь же был и омега отца. Он присел на один и диванов и, как только Мишель зашел в комнату, сразу же поднялся с места.

Это был довольно взрослый омега с морщинистым лицом. Несмотря на возраст, одет он был в яркий свитер, протертые джинсы и в зимние кроссовки с цветными шнурками. Омега был довольно худ, с тонкой длинной шеей, тонкими хрупкими запястьями и жидкими светлыми волосами, свернутыми в неаккуратный пучок на макушке.

Омега встал. Нервно подергал руками, не зная, куда их деть, и сложил их в замок у себя на животе.

— Что с отцом? — спросил сразу же Мишель, делая в его сторону пару шагов. Остановился на расстоянии вытянутой руки и посмотрел в серые светлые глаза этого омеги. Любовника его отца, который приходил к ним в дом. Который уже вызывал отцу врача. Запах Мишеля тут же стал сильнее и заполнил всю комнату, вытесняя все остальное. Медбрат с опаской и интересом посмотрел на него, а Стивен как будто и не заметил нечаянной агрессии.

— Алкогольная болезнь печени. — Пожал он плечами. — В худшем случае — цирроз.

— Мы это уже почти вылечили. — Мишель уронил с плеча рюкзак и поймал его за лямку.

— Я сказал ему, что ты едешь. — Омега кивнул головой в сторону небольшого коридора с тремя дверями в разные палаты. — Он ждет тебя.

— Но только недолго. — Подал голос дежурный из-за стойки. — Снотворное скоро начнет действовать.

Мишель открыл ту дверь, на которую ему указали, и зашел в тихую полутемную палату. Прикрыл дверь, сразу отрезая все немногочисленные звуки. Здесь было довольно просторно. Отец лежал на широкой медицинской кровати, рядом же стояла установка с капельницей и громоздкое оборудование, выводившее на экран спокойное сердцебиение отца. Палата пропахла антисептиком, горькими лекарствами и запахом отца, сразу выдающим его проблемы со здоровьем.

— Сколько ты пил? — спросил Мишель тихим голосом, стоило им лишь встретиться взглядом. Взгляд отца не был тверд.

— День. — Ответил он, отводя глаза.

Мишель прошел к окну, за которым все еще было темно и уставился в эту темноту. Кинул рюкзак на пол и сложил руки на груди. Мишель злился.

— Зачем? — задал он следующий вопрос. — Разве так сложно принять реальность? Нельзя хотя бы просто смириться?

— Я смирился. — Таким же спокойным тоном сказал отец. — Не пил много. Наверное, совсем стар становлюсь, раз вот так…

Мишель отвернулся от окна и бросил взгляд на отца. Тот, в синей больничной пижаме, с капельницей, небритый и с помятым лицом, и, правда, выглядел слишком старым.

— Тот мальчик…

— Ты, — сказал Мишель, — не должен обвинять Марка вместо его отца. Он остался в нищете, с младшими братьями и спятившим папашей. Это у него должны быть претензии. Это Марк с детства несет всю ту ответственность, которую должны были взять все вы — такие умные и бесполезные взрослые.

Мишель громко хмыкнул.

— Я не оставлю его. — Продолжил Мишель. — Я не буду с ним только гулять и спать. Я так глубоко впущу его в свою жизнь, как только смогу. Ты знаешь, что у него есть два брата? Эшли семнадцать, он как я. Оливеру только пять. Их папа давно уже не заботится о них и, кажется, сошел с ума. Марк проговорился, что они еще детьми вытаскивали своего папу из петли. Ты можешь понять, какой это был для них ужас? Мне фантазии не хватает, чтобы представить, что можно чувствовать, когда у тебя на глазах…

— Тот парень и мальчик, которых я видел в общежитии?

— Да. — Подтвердил Мишель. — В тот день у их папы был сердечный приступ, и они договаривались об операции. Хорошо, что этот арест не помешал. Эшли с ребенком было некуда идти. Я впустил их в папину квартиру.

Мишель внимательно посмотрел на отца и даже подошел к нему ближе, обогнув низкий столик с журналами и бутылкой с водой. Отец впервые за весь разговор проявил эмоции, а цифра пульса на маленьком экранчике поползла вверх.

— Ты же знаешь, что там было. — Сказал отец с полувопросительно интонацией. Он как будто не верил Мишелю.

— Я знаю.

— Ты говоришь, младшему только пять.

— Он от другого. — Мишель пожал плечами. — Логично.

Мишель сделал еще один шаг вперед и прикоснулся кончиками пальцев к теплой руке отца. Такое просто касание казалось сейчас очень значимым и ценным. Мишель знал, что несмотря на всю его любовь, Марк никогда не заменит ему отца. Они так долго были с Мишелем только вдвоем. Единственные близкие люди друг для друга.

— Они — дети. — Сказал Мишель отцу. — И они ни в чем не виноваты, даже наоборот. Я дал им место, где они могли переночевать и остаться, потому что это правильней. Это квартира, а не святилище. В ней должны жить люди.

Отец поймал его пальцы и сжал в своей большой ладони. Мишель из последних сил сдерживался, чтобы не упасть на колени перед этой койкой и не уткнуться носом в синее шерстяное одеяло, которым был укрыт отец. Он хотел признаться в том, как ему все еще тяжело ломать собственную натуру. Как нелегко оказалось принимать ответственность и выбирать.

— Я виноват в том, что ушел из дома и напугал тебя. — Признался Мишель. — Может, из-за этой моей ошибки все и началось. Но вот сейчас, — Мишель вскинул голову, потому что заметил, что уже давно смотрит в пол, — я уверен, что все сделал правильно. Марк и его семья для меня важны, и я хочу помочь им. Когда я смогу распоряжаться своим наследством, часть денег я отдам им. Марк гордый, — Мишель улыбнулся, — его еще нужно уговорить. Эти грязные ужасные деньги, но они помогут Марку и Эшли спокойно жить. Хоть кого-то спасут.

— А ты? — лишь спросил отец. — Если они тебя обманут?

— Это все равно останется честно.

— И тебе будет очень больно.

— Да. — Согласился Мишель и мягко убрал свою руку из хватки отца. — Так ты мне не объяснил, почему начал пить. Тебе тоже стоит стать взрослее и не прятаться за бутылкой.

Отцу, вроде, все-таки стало стыдно. Он постарался изобразить на лице неловкую наигранную улыбочку, за которой он прятал свою неуверенность. Он снова заерзал на месте, еще больше принимая вертикальное положение. Пульс снова медленно пошел вверх.

— В твоей комнате, — сказал он и вдруг закашлялся, — в твоей комнате были фотографии папы. Откуда они?

А Мишель почти забыл о них. Выложил из рюкзака вместе с так и не подаренным свитером и кинул на стол. Он не считал их мусором, нет. Но у Мишеля были дела и важнее.

— Он тебе их дал? — нетерпеливо спросил отец.

— Видимо, их снимал его отец. — Мишель согласно кивнул. — А они даже не знали, кто на них. Мы решили, что он тоже что-то чувствовал к папе, потому что все это передается с генами.

Утро последнего дня в году постепенно наступало. За дверью уже иногда слышалось движение. За окном появлялось все больше огоньков зажженных окон и автомобильных фар. Темнота еще не отступала. Наоборот, сгустилась в последний час перед поздним зимним рассветом.

Мишель знал, что Эшли уже должен был разбудить Марка и все рассказать. Оставалось чуть больше двух часов до операции их папы и Эшли хотел приехать в больницу заранее и даже взял у Мишеля денег на такси. Мишель тоже написал Марку длинное сообщение, где просил не беспокоиться о нем и ехать с братьями. Эшли нужна была поддержка, а вот Мишель знал, что справится и сам.

— Так что, — снова тихим голосом спросил Мишель, — увидел папины фото и потянулся за коньяком? Снова?

Может, он все-таки хранил на отца какую-то обиду за первые годы своей жизни. Он же жил у дедушки, к нему относились как к родному, но это все происходило потому, что отец сам отдал его в чужие руки, почти год только пил и еще три года восстанавливался после этого. И все это, конечно же, было из-за папы.