Темари ударила ладонями по столу так, что чашки задребезжали.

– Поэтому ты обязана стать лучшей Каге за всю гребанную историю мира шиноби!

Габриэль скептически смотрела на обоих.

– Не получится. Наруто станет лучшим.

– Э-э, лучшей после Наруто, – корпусом Темари подалась вперёд и мягко заглянула в глаза сестры. – Габриэль, если будет тяжело, ты можешь обращаться к любому из нас. Мы поможем.

«Я потрачу все си-... всю жизнь, чтобы помочь тебе».

Габриэль опустила взгляд, когда её сознание затопило розовой краской. В груди болезненно кольнуло.

– Спасибо, – через силу пробормотала она, должно быть, впервые в своей жизни. Габриэль ни за что не попросит помощи у них.

Занятия, нацеленные на то, чтобы подготовить её к должности Каге, стали новым видом пыток. Изощрённым и крайне жестоким. От постоянного письма рука болела, голос пропадал из-за непривычно длинных ответов и монологов, которых ей приходилось учить наизусть.

«Отец был бы в восторге», – с сарказмом думала она, когда сил на работу совсем не оставалось, а ночные медитации переставали помогать.

Суна до сих пор оплакивала смерть Четвёртого Казекаге, что казалось удивительным. Хотя родитель из него был никудышный, с ролью правителя он справлялся на отлично. Габриэль не могла осознать это в полной мере и заставить себя воспринимать его в качестве примера для подражания.

Еë мирок всегда представлял собой чёрно-белый монохром. Эдакая шахматная доска, где Габриэль – всего лишь фигура в руках отца. Пешка, которая должна была принести королю победу, но вместо этого поставила королевство под угрозу одним своим существованием.

Габриэль было шесть. И в черно-белом мире её окружали одни безликие, размытые фигуры, сливающиеся в одно большое белое, слепящее глаза и ужасно раздражающее пятно. Посреди белого холста она одна – чёрная клякса, грязная и уродливая – поскорее бы стереть.

«Не слушай всякий вздор, – говорил Яшамару. – Твоя мать любила тебя, Габриэль. И я тоже тебя люблю».

Дядя – единственный человек, чьи очертания были четкими. Чьи слова она слушала. Единственный, кто заботился о ней.

В конце концов он размазался кровавыми ошметками на этом полотне и был закинут подальше, в кладовую подсознания, чтобы больше не мозолили глаза солёные слезы.

Габриэль осталась одна. В своём чёрно-белом монохроме.

Иногда, читая исторические справки в вечерние часы, когда текст расплывался у неё перед глазами и приходилось возвращаться к началу, её мысли устремлялись к зеленым листьям на деревьях Конохи. И такого же цвета глазам с изумрудными вкраплениями.

Саэки Харуно был слишком ярким даже по меркам цветного мира. Габриэль ни разу не видела цветение сакуры вживую, но при виде него казалось, что более наглядного пособия не найти.

Слишком... цветочным Саэки выглядел со своими перламутрово-розовыми волосами.

Габриэль засматривалась на него с придыханием еще до того, как он впервые заговорил с ней: его эмоциональные реакции были возмутительны и не могли не привлекать внимание.

Саэки говорил вещи настолько бредовые, что Габриэль сомневалась в его адекватности, а ведь обычно именно ей доставалась роль невменяемого человека. Он смотрел на неё тепло, но не снисходительно, не свысока, как на какую-то красивую куклу, в сущности ничего собой не представляющую. Относился к ней мягко не потому, что считал её слабее себя. Невзначай делал обескураживающие комплименты, звучащие так естественно, словно он знал её уже тысячу лет.

Глупый. Не сбежал от неё. Не отступил, когда демон показал себя. Не проклинал.

Глупый. Зачем он подставил себя под удар? Почему не умолял о пощаде?

«Габи, я помогу, обещаю».

Глупый. Как он собирался помочь, когда от смерти его не отделяло ровным счётом ничего?

Хотя нет.

Кое-что отделяло.

Как так вышло, что весенний мальчик в короткие сроки стал занимать важное место на её шахматной доске?

Габриэль была уверена, что рано или поздно Саэки отвернется от неё. Ей хотелось показать ему свою отвратительную натуру, чтобы он держался от неё подальше. Чтобы она не успела привязаться. Чтобы потом не было больно. Шукаку издевательски хохотал.

Она ругала себя за доверчивость, напоминала, что обещала себе не обжигаться дважды. Габриэль боялась. Саэки чересчур похож на покойного дядю.

Яшамару всегда говорил, что любит её. Он готовил ей еду и никогда не подмешивал в неё яд. Он расчесывал её волосы деревянной расчёской и завязывал хвостики, смешно торчащие в разные стороны. Гладил по голове, и это было так приятно, Габриэль так жаждала ласки, что всегда льнула к протянутой ладони. Иногда дядя даже оставался с ней ночью, учил находить созвездия, и Габриэль не чувствовала себя одинокой и потерянной. Яшамару подарил ей детство. Островок спокойствия среди океана лжи и жестокости. Яшамару говорил, что любит её.

Оказывается... Любовь – это довольно непостоянная и извращённая вещь. Ты поддаешься на ласковые слова и милые жесты, твою бдительность усыпляют, а потом... Пух. Волшебство рассеивается. И ты убиваешь раньше, чем успевают убить тебя. Закон джунглей. Судьба коварна.

Перед смертью Яшамару говорил, что никто никогда не любил и не полюбит её.

Габриэль думала, что это к лучшему.

Габриэль запрещала себе жалеть его, вспоминать все светлые моменты, что связывали их. Она поступила правильно. И извлекла важный жизненный урок.

Слова «я тебя люблю» необязательно правдивы.

Добрые поступки могут быть продиктованы дурным мотивом.

А на родственные связи всем плевать.

Отец пытался убить её, как неудачный эксперимент. Возненавидел ребёнка, что погубил любовь всей его жизни. Канкуро часто кричал, что Габриэль – бессердечная тварь, а Темари испуганно пыталась заткнуть его. Но Габриэль было всё равно. Канкуро всего лишь говорил правду. А на правду не обижаются. Так в шутку иногда говорил Яшамару.

Она – бессердечная тварь. Не человек. Мысли демона уже давно перемешались с её собственными. Стали практически неотделимыми.

Габриэль – бессердечная тварь. Она привыкла к этой роли давно. Она отточила свои навыки до безупречности. Она научилась затыкать голос совести.

Яшамару всегда ненавидел её.

Любовь оказалась обманчивой.

...Саэки в принципе напоминал Яшамару больше, чем ей бы того хотелось. Но эмоциональность мешала Саэки притворяться кем-то другим и лгать. Габриэль знала, когда раздражала его, когда он грустил или когда был в хорошем настроении. Саэки по большей части был довольно прямолинеен.

Но это ничего не меняло. Габриэль всего лишь пользовалась им. Не её беда, что он оказался настолько простым и наивным.

Но почему в тот момент, когда она прижала его к дереву, сквозь разум пронёсся тонкий детский голос – голос шестилетней девочки, которого она не слышала уже много лет:

«Не надо! Ему же больно! Перестань!»

Злилась на саму себя: разве её это волновало прежде? Почему всё, что касалось Саэки Харуно, выходило за рамки обыденности?

Демон в голове рвал и метал. Габриэль не хотела, чтобы его ярость обрушилась на неё. Она мечтала о покое. Мечтала снова вернуться в прохладный лес и, прислонившись спиной к дереву, слушать рассказы чудаковатого розоволосого мальчика.

Хотелось выть от беспомощности. Неужели ему скучно жить? Говорит, что поможет? Зачем? Пытается спасти свою жизнь любой ценой? Почему в его глазах нет страха? Почему он продолжает пытаться защищать её, находясь в таком плачевном положении? К чему напрасные жертвы? Саэки всё равно возненавидит её однажды. И это будет справедливо.

Любить только себя, заботиться лишь о себе – заповеди, руководившие ей, вырезанные на коже в виде кандзи «любовь».

Но правда была в том, что ни одна из них не соблюдалась.

Габриэль ненавидела себя. И так было всегда.

Габриэль ненавидела себя, когда не смогла ему поверить, хотя проснувшаяся в ужасе душа кричала, что она совершает ошибку, отталкивая единственного человека, проявившего к ней доброту. Ненавидела, когда сжала его хрупкое тело чуть сильнее, чтобы больше не смотрел на неë затуманенными болью глазами, чтобы не надрывался, думая, что её ещё можно спасти, чтобы не чувствовал больше ничего. Это была она. Всё это время это была она. Не демон. Она – и есть главный монстр.