– А теперь?

– Теперь другое дело: со вчерашнего дня он перестал ревновать.

– Вот как! Отчего же прошла его ревность?

– Пошел слух, что король удостоил внимания другую женщину, и принц сразу успокоился.

– А кто пустил этот слух?

Монтале понизила голос:

– Говоря между нами, мне кажется, что принцесса и король просто сговорились.

– Ха-ха!.. – засмеялся Маликорн. – Это было единственное средство! А как же тот бедный воздыхатель – господин де Гиш?

– О, он совсем отставлен.

– Они переписывались?

– Да нет же! В течение целой недели я не видела, чтобы кто-нибудь из них взял перо в руки.

– А в каких отношениях вы с принцессой?

– В самых лучших.

– А с королем?

– Король улыбается мне, когда я прохожу мимо.

– Хорошо. Теперь скажите, какую женщину наши любовники решили сделать своей ширмой?

– Лавальер.

– Бедняжка! Нужно, однако, помешать этому, моя милая.

– Зачем?

– Затем, что господин Рауль де Бражелон убьет ее или себя, если у него возникнет подозрение.

– Рауль? Добряк Рауль? Вы думаете?

– Женщины имеют претензию считать себя знатоками человеческих страстей, – сказал Маликорн, – а сами не умеют читать ни в собственных сердцах, ни в собственных глазах. Словом, говорю вам, господин де Бражелон безумно любит Лавальер, и если она вздумает сделать вид, что обманывает его, он лишит себя жизни или убьет ее.

– Король защитит ее, – уверила его Монтале.

– Король! – воскликнул Маликорн.

– Конечно.

– Ну, Рауль убьет короля, как обыкновенного гусара.

– Вы с ума сошли, господин Маликорн!

– Нисколько; я говорю вам совершенно серьезно, милая Монтале, а сам я знаю, как поступить.

– Как?

– Я предупрежу потихоньку Рауля об этой шутке.

– Боже вас сохрани, несчастный! – вскричала Монтале, поднимаясь на одну ступеньку ближе к Маликорну. – Даже не заикайтесь об этом бедняге Бражелону.

– Почему же?

– Потому что вы еще ничего не знаете.

– А что случилось?

– Сегодня вечером… Никто нас не подслушивает?

– Нет.

– Сегодня вечером под королевским дубом Лавальер громко и простодушно заявила: «Не понимаю, как это, увидев короля, можно любить какого-нибудь другого мужчину».

Маликорн даже подпрыгнул на стене:

– Ах, боже мой, неужели она так и сказала, несчастная?

– Слово в слово.

– И она думает так?

– У Лавальер всегда что на уме, то и на языке.

– Это требует отмщения. Какие все женщины ехидны! – воскликнул Маликорн.

– Успокойтесь, дорогой Маликорн, успокойтесь!

– Напротив, зло нужно пресечь в корне. Нужно вовремя предупредить Рауля.

– Эка придумал! Теперь уже поздно, – ответила Монтале.

– Почему?

– Эти слова Лавальер…

– Да.

– Эти слова…

– Ну?

– Дошли до короля.

– Король знает их? Они были переданы королю?

– Король слышал их.

– Ohime[3], как говорил господин кардинал.

– Король находился в то время недалеко от королевского дуба.

– Следовательно, – заключил Маликорн, – теперь у короля и принцессы все пойдет как по маслу, а козлом отпущения явится бедный Бражелон.

– Вы совершенно правы.

– Это ужасно!

– Ничего не поделаешь.

– Да, пожалуй, лучше не становиться между королевским дубом и королем, не то такой маленький человек, как я, мигом будет раздавлен, – промолвил Маликорн после минутного размышления.

– Сущая правда.

– Подумаем теперь о себе.

– Как раз то самое, чего и я хотела.

– Откройте же свои прелестные глазки.

– А вы давайте сюда ваши большие уши.

– Приблизьте ваш крошечный ротик, чтобы я мог крепче поцеловать вас.

– Вот он, – сказала Монтале и тотчас сама ответила звонким поцелуем.

– Разберемся во всем как следует. Господин де Гиш любит принцессу, Лавальер любит короля; король любит принцессу и Лавальер; принц не любит никого, кроме себя. Посреди всех этих любовных историй даже дурак сделал бы себе карьеру, а тем более такие рассудительные люди, как мы.

– Вы всё носитесь со своими мечтами.

– Вернее, со своими фактами. Позвольте мне быть вашим путеводителем, моя дорогая; кажется, до сих пор вы не могли пожаловаться на мои советы, не правда ли?

– Не могла.

– В таком случае пусть прошлое служит вам порукой за будущее. Так как здесь каждый думает о себе, подумаем о себе и мы.

– Вы совершенно правы.

– Но только исключительно о себе.

– Идет!

– Союз наступательный и оборонительный!

– Клянусь, что буду свято исполнять его.

– Протяните руку; вот так: все для Маликорна!

– Все для Маликорна!

– Все для Монтале! – отвечал Маликорн, протягивая руку, в свою очередь.

– А теперь что же делать?

– Держать постоянно глаза открытыми, насторожить уши, собирать улики против других, не давать никаких улик против себя.

– По рукам!

– Идет!

– Решено. А теперь, когда договор заключен, прощайте.

– Как прощайте?

– Да так. Возвращайтесь в свою харчевню.

– В свою харчевню?

– Да; ведь вы же остановились в харчевне «Красивый павлин»?

– Монтале, Монтале, вы сами выдали себя! Вы отлично знали о моем пребывании в Фонтенбло.

– Что же это доказывает? Что вами занимаются больше, чем вы заслуживаете, неблагодарный!

– Гм…

– Возвращайтесь же в «Красивый павлин»!

– Ах, какая незадача!

– Почему?

– Это совершенно невозможно.

– Разве не там ваша комната?

– Была, а теперь нет.

– Нет? Кто же у вас отнял ее?

– А вот послушайте… Как-то раз, набегавшись за вами, я пришел, едва переводя дух, в гостиницу, как вдруг вижу носилки, на которых четверо крестьян несут больного монаха.

– Монаха?

– Да. Старика францисканца с седой бородой. Смотрю, несут этого больного монаха в гостиницу. Я поднимаюсь за ним по лестнице и вижу, что его вносят в мою комнату.

– В вашу комнату?

– Да, в мою собственную комнату. Думая, что произошла ошибка, зову хозяина; хозяин заявляет мне, что комната была снята мной на неделю, срок истек, и теперь ее занял этот францисканец.

– Вот как!

– Я сам воскликнул тогда: вот как! Больше того, я хотел рассердиться. Я опять поднялся наверх. Я обратился к самому францисканцу. Хотел доказать ему неучтивость его поступка. Но этот монах, несмотря на всю свою слабость, приподнялся на локте, вперил в меня огненный взгляд и сказал голосом, который годился бы для командования кавалерийским отрядом: «Выкиньте этого нахала за дверь!» Это приказание было моментально исполнено хозяином и четырьмя носильщиками, которые спустили меня с лестницы немножко скорее, чем я сам спустился бы. Вот почему, дорогая, я оказался без крова.

– Но кто такой этот францисканец? – спросила Монтале. – Что он, генерал ордена?

– Наверное; мне послышалось, что его величал так вполголоса один из носильщиков.

– Итак?.. – протянула Монтале.

– Итак, у меня нет больше ни комнаты, ни гостиницы, ни крова, и все-таки я решил, как и мой друг Маникан, не ночевать под открытым небом.

– Что же делать? – вскричала Монтале.

– Вот именно!

– Ничего не может быть проще, – раздался вдруг чей-то голос.

Монтале и Маликорн разом вскрикнули. Показался де Сент-Эньян.

– Дорогой Маликорн, – сказал он, – счастливый случай снова приводит меня сюда, чтобы вывести вас из затруднительного положения. Пойдемте, я предлагаю вам комнату у себя и ручаюсь вам, что ее не отнимет никакой францисканец. Что же касается вас, мадемуазель, будьте спокойны: я уже посвящен в тайну мадемуазель де Лавальер и мадемуазель де Тонне-Шарант; вы были только что так добры, что посвятили меня в вашу, благодарю: я буду хранить все три тайны так же свято, как и одну.

Маликорн и Монтале переглянулись, как двое школьников, застигнутых на месте преступления. Но так как Маликорн не мог не увидеть всех выгод предложения де Сент-Эньяна, то он сделал Монтале знак, что покоряется, и та ответила ему тем же.