Вадома прошла два коридора и поднялась на третий этаж, чтобы добраться до комнаты, окна которой не были перекрыты досками. Возможно, с возвращением Пивэйна стоило уменьшить защиту, однако Вадома не могла пересилить себя и свое желание замуроваться в Сейкрмоле от жестокости реального мира.

– Помнишь, у меня когда-то был румянец? – с тоской спросила Вадома.

Сейчас ты мне милее.

Она выпустила ворона. Скоро Пивэйн будет здесь, скоро они отправятся к Слагам.

Вадома была готова.

Несмотря на сомнительную репутацию, к Вадоме даже сватались женихи – настолько умело порой она себя подавала. Она отказывала трижды. Девишопу (младшему, разумеется), Слагу и Моралу.

Девишопа она вспоминала чаще всех. Потому что он был первым. И недурным собой. Богатым. Остроумным. Кажется, несколько юных лет она даже, как говорится, пускала на него слюни. Девишоп же был увлечен другими женщинами, более красивыми и более сдержанными до магического фанатизма. Он долгое время отсутствовал, путешествовал по материку. А потом вернулся. И сделал предложение.

Дом утверждал, что Девишоп смотрел на Вадому, как на кусок сочного мяса. Вадоме это льстило вдвойне – и увлеченность Девишопа, и ревность Дома. Никто не ожидал, что Девишоп вздумает свататься. А он вздумал – еще как!

В бальном зале Сейкрмола, на глазах у ста пятидесяти человек. Вадома могла заподозрить что-то неладное, когда отец уговаривал (заставлял) ее прийти на вечер. Она тогда только начинала избегать общества. Злословие и танцы, два ее любимых когда-то занятия, опротивели ей. Взгляды людей стали пугать, а не забавлять. Ей становилось не по себе. Становилось дурно. И страшно. К тому же гости и родственники испытывали видимое облегчение, услышав о настигшей мигрени, головокружении, слабости и т.п. Вадома портила веселье. И вдруг отец потребовал, чтобы она явилась в самом красивом платье. Она так и поступила. Она была послушной дочерью (почти всегда).

Ее заливали дорогим шампанским под крики поздравлений, когда она выдернула руку из рук стоявшего на колене Девишопа (он изрядно выпил для храбрости и ловил шампанское ртом). Ее недрогнувший ледяной голос разрезал всеобщее ликование, словно нож разрезает пирог.

«Я покорно благодарю вас за оказанную честь, но я вынуждена отказать. Еще раз: благодарю».

Она развернулась, все замолчали, и под звук плещущегося на пол шампанского ушла, даже не ускорив шаг под тяжелыми взглядами. Конечно, через два коридора и шесть дверей Вадома дала волю чувствам, побежала со всех ног рыдать и биться головой об стену.

Десять лет. Спору нет – долгий срок. Но Вадома стерпела бы его ради семейной жизни, о которой (втайне от Дома) мечтала. Если бы она потерпела немного (в сравнении с вечностью, десять лет – немного), а не сдалась, то стала бы госпожой Девишоп!

Но она сдалась, стоило признать, что шрамы на ногах не заживут. Посторонний не видел их под юбкой, даже не подозревал о них. Но она-то видела, она-то знала! Эти сросшиеся пальцы, покрытые шершавыми коростами – словно чешуей. Действовать нужно было быстро; она могла лишиться возможности ходить, если бы не ведьмины травы. Она спасала жизнь, а не красоту! Выхаживала себя своими же силами. Закрывшись ото всех. Изнывая, воя за запертой дверью.

Вадома часто вспоминала день, когда крестьяне попытались сжечь ее на костре. Сжечь ведьму, уничтожить прислужницу Духа.

С детства она улыбалась людям, носила аккуратные наивные косички. Врачевала. Варила удобрения для полей. Угождала всем. Но колдовство и проклятую кровь ей простить не могли ни за какие заслуги.

Она обгорела, но выжила.

Шрамы служили напоминанием. Меткой, которую не смыть.

Отказав Девишопу, Вадома вновь заперлась на несколько дней. Пивэйн, помнится, угрожал выбить дверь, звал ее, но вскоре ушел. Сама выйдет. Ей нужно вытирать пыль и убирать листья с могил. Сама выйдет. Рано или поздно.

Спустя неделю Девишоп, несколько помятый, в том же костюме, что и в роковой вечер, с красными глазами и опухшим лицом вернулся к Сейкрмол. Он потребовал отвести его к ней. Горничная не посмела спорить. Проводила, пользуясь карманной картой (она была новенькой в Сейкрмоле, раньше служила на фабрике), сказала дойти до конца коридора и ушла по своим делам.

Девишоп постоял, собираясь с мыслями, когда услышал:

– Ты что делаешь, безумец?

То шипела Вадома Лаветт. Он сразу узнал ее голос. От одной его нотки он вытягивался, расправляя плечи и задирая подбородок.

Девишоп подкрался, выглянул из-за угла. Женщина, отказавшая ему, заталкивала высокую, определенно мужскую фигуру в плаще в свою комнату. Лицо было невозможно рассмотреть из-за надвинутой шляпы. Мужчина льнул к ней, а она шипела.

– А если кто-то увидит? Что на тебя нашло?

Только дверь захлопнулась и Вадома оправила прическу, Девишоп кашлянул, выходя из своего укрытия. Вадома выпучила глаза. С ней такое случалось нечасто. Она быстро взяла себя в руки.

– Господин Девишоп, рада встрече.

– Я все видел.

– Что именно?

– Все.

Он ухмыльнулся и торжественным жестом пригласил Вадому прогуляться. Правда, в коридорах он заплутал, вела его Вадома.

До сада прошествовали, сохраняя молчание. Девишоп сомневался в увиденном и ощущал себя потерянным, ведь он рассчитывал устроить сцену, возможно, кровопролитную сцену, а тут такое! Вадома же тихо дивилась хитрости Дома.

– И сколько вы сним? – спросил Девишоп, когда они оказались в саду. Тогда сад цвел.

Вадома отчего-то решила быть с этим человеком откровенной. И ответила честно, не смотря ему в глаза:

– Десять.

– Десять месяцев, – Девишоп присвистнул. – Для тайной интрижки это немало!

– Десять лет.

Девишоп захлебнулся слюной.

– Вы любовники десять лет?!

– Мы женаты.

– Вы женаты десять лет?! – Бурное негодование Девишопа спугнуло птицу с розового куста. Он продолжил тише: – Как вы скрывали это так долго? И… И зачем вообще?

Вадома повела плечами.

– Нас не поймут. Меня не поймут. Никто и никогда. К тому же… Это не совсем обычный брак.

– Он что, один из тех сектантов из леса? – предположил Девишоп.

– Вроде того.

Вадома погрузилась в свои мысли. Она шла, опустив глаза, глядя, как подол платья приподнимался, как выглядывал из-под него квадратный носок башмачка. Она думала – до чего жаль, что Девишоп подвернулся слишком поздно; думала о том, какой дурочкой была, раз поставила на себе крест в шестнадцать лет. Всего каких-то десять лет беспросветного одиночества старой девы, тоски и плесневелой надежды, и она, быть может, вышла бы за Девишопа.

– Вы не похожи на счастливую женщину, Вадома.

Она слегка прикусила губы.

– Потому что я несчастливая. Однако жаловаться не смею. У меня есть то, чего нет у многих, и меня это устраивает.

Вадома улыбнулась, благодаря глазами за заботу.

Они долго шли молча. Девишоп вспоминал, как наткнулся на ее брата в Гринкрике, как они «провернули одно дельце», как он впервые обратил внимание на Вадому Лаветт и подумал – а почему бы и нет? Он был убежденный холостяк, но почудилось ему в этой женщине что-то такое, чем сам он был переполнен… Некий порок, что ли… А тут такое!

– Можно задать вам еще один вопрос? – Девишоп кашлянул, возвращая ее к реальности. – Почему вы с ним?

Вопрос не застал врасплох. Такой любопытный плут, как Девишоп, не мог не любопытничать. К тому же Вадома оказалась в его власти.

– Он единственный считает мои ожоги красивыми.

Девишоп помолчал.

– Не знал, что у вас есть ожоги.

– Я стараюсь не говорить о них. Плохое воспоминание… Он их считает символичными. В день, когда я обгорела, Он сделал мне предложение. Я думала, весь мир от меня отвернулся, а Он сказал так спокойно: «Людям не понять, кем ты могла бы быть; не понять, какое величие в тебе было. И вряд ли они поймут, какой тварью ты станешь, коли будешь Моей, но они хотя бы не смогут тебя уничтожить». Сначала я сомневалась. Проплакала пару ночей и осознала, что ноги мои не заживут, что я боюсь преступить порог собственного дома, и согласилась.