Уже после того, как его затолкали в патрульную машину, лису сняли мешок с головы, и он понял, что сидит в машине рядом с Буйволсоном, чьи мощные рога упирались в потолок салона. Вероятно, у лиса был очень обиженный и недоуменный взгляд, поэтому капитан полиции заметил:
- Я был вынужден это сделать. За отделением ЗПД следят, и если бы мафиози увидели, что из здания выводят именно тебя, они бы не погнушались послать за нами погоню, чтобы отбить тебя - и тогда на месте нападения нам бы пришлось разбираться еще и с ними. А так мы замаскировали тебя, накрыв голову и хвост мешком. Так им будет сложнее догадаться, что ты покинул полицейский участок. Джейкоб, давай жми на газ, едем на Изумрудную аллею!
Лапы у Аннеты отнялись, когда она наконец-то смогла добраться до телефонного автомата и позвонить в полицию. Держась за аппарат лапами и всеми силами стараясь не упасть, она прерывающимся и дрожащим голосом надиктовывала сообщение о нападении и адрес произошедшего. Дежуривший на том конце провода офицер посоветовал ей не возвращаться на место преступления и ждать наряд полиции возле телефонного аппарата, но этого она уже не слышала.
Стоило ей повесить трубку, как силы оставили ее, и она обессиленно рухнула на землю, перестав чувствовать лапы. Ее пробила сильная дрожь, и все что она могла делать - сидеть и бессмысленно смотреть перед собой пустыми глазами. Ей отчаянно хотелось заплакать, но всю морду сковало параличом, отчего слезы никак не лились. Аннета лишь шумно вдыхала и выдыхала воздух через нос, словно она никак не могла разомкнуть губы.
Мимо нее ехал кортеж из трех полицейских машин в сторону дома на Изумрудной аллее, как вдруг одна из полицейских машин резко затормозила на тротуаре, и из нее выскочили массивный буйвол в форме капитана полиции и Ник.
У лиса прервалось дыхание, когда он увидел, как возле телефонного автомата на земле сидит ослабевшая Аннета. Ее одежда была чистой, но на рыжей шерстке на лапках проглядывали капли крови. Буйволсон и сам понял, что перед ним Аннета и велел водителю остановиться, дав оставшимся машинам из кортежа двигаться дальше. С трудом нащупав ручку дверцы, Ник мешком вывалился из машины на тротуар, вскочил на лапы и помчался к сидящей на земле Аннете:
- Аннета, вы живы! Как я за вас рад!
Лиса совершенно не сопротивлялась напору Ника, и тот, наплевав на все правила приличия, схватил Аннету в объятия, прижимая ее к своей груди и шепча ей успокоительные слова на ушко. Лапы Аннеты висели плетью вдоль тела, и она продолжала смотреть перед собой пустым, бессмысленным взглядом.
Через минуту Аннета наконец-то пришла в себя, но лучше бы она этого не делала. Лиса наконец-то осознала, кто перед ней находится, и ее морда скривилась от боли и ненависти. Лиса со всей оставшейся силой оттолкнула Ника от себя и влепила ему такую сильную пощечину, что у того аж потемнело в глазах. Ее голос был, как и несколько дней назад, прерывающимся и тихим от зашкаливающей ярости, и Аннета даже перешла на “ты”*, хотя раньше никогда себе этого не позволяла:
- Николас, мерзкий ублюдок! Я велела тебе не приближаться ко мне! Что ты наделал?! Из-за твоего “подарка” меня едва не убили! Проваливай! Проваливай из моей жизни, иначе я вернусь в дом за револьвером и застрелю тебя без сожаления!
Привычный мир Ника начал рушиться прямо у него на глазах. Аннета что-то продолжала яростно шептать в его адрес, но в том момент все, что занимало место в его памяти и сознании - перекошенная от ярости морда Аннеты и глаза, полные животной ненависти. Если до этого момента Ник еще верил в глубине души, что ему как-то удастся вымолить прощение у Аннеты и снова сойтись с ней, то тогда он понял, что точка невозврата пройдена. Тот день, когда он случайно обыграл в наперстки Верткого Эда, стал началом кошмарного конца.
Один из офицеров, ехавших в машине с Буйволсоном и Ником, вышел из машины, подошел к Аннете, которая после гневной тирады в адрес Ника снова апатично уставилась перед собой и позволила поднять себя и увести прочь.
На Ника же жалко было смотреть - если в день, когда Аннета прогнала его первый раз, он был готов умереть от лап мафиози, то теперь ему отчаянно хотелось убить себя самого.
Рванувшись к стоящему Буйволсону, Ник неожиданно для всех выхватил из кобуры капитана револьвер и приставил его себе к виску. Водитель машины хотел было рвануться к Нику, чтобы выхватить у него оружие, но Буйволсон преградил ему дорогу мощной лапой:
- Не стоит, Джейкоб. Если хочет - пусть стреляет, это его решение. Пулю я найду, куда списать.
Такая реакция Буйволсона на мгновение отрезвила Ника, но после волна апатии и уныния снова накрыла его с головой. Ник медленно опустился на колени и закрыл глаза, сильнее прижав пистолет к виску, положив палец на спусковой крючок и взведя курок. Из-под закрытых век лиса текли слезы, смачивая и без того мокрую шерсть под глазами.
Дрожащей лапой он нажал на спусковой крючок. Барабан провернулся - и ничего не произошло. Не веря, Ник снова спустил курок и попытался сделать выстрел. И снова с глухим металлическим звуком барабан провернулся, а пуля так и не вылетела из дула.
Ник медленно понял глаза на по-прежнему спокойного Буйволсона, и тот с легкой улыбкой продемонстрировал, как в его ладони лежат шесть патронов:
- В полицейской академии Зверикаго я был чемпионом по скоростной зарядке и разрядке револьвера. Когда она отвесила тебе пощечину, я предвидел, что ты можешь попытаться застрелиться, и поэтому быстро разрядил свое оружие, пока ты этого не видел. Как в воду глядел.
Лапа Ника задрожала, и револьвер с громким стуком упал на мостовую перед Буйволсоном. Тот спокойно поднял оружие, быстро зарядил все патроны обратно в барабан револьвера и вернул оружие в кобуру.
С трудом поднявшись, Ник прошептал:
- Пожалуйста, сэр, я хочу обратно в камеру. Я не хочу больше здесь оставаться.
Буйволсона не надо было дважды упрашивать. Он усадил тихого и безвольного Ника обратно в машину:
- Джейкоб, я пройду пешком до Изумрудной аллеи и на месте проконтролирую все. Возвращайся в участок и отправь этого стрелка в камеру.
Кивнув, водитель подождал, пока капитан захлопнет дверь, после чего развернулся на Капитал-стрит и выдвинулся в сторону полицейского участка.
Ник уже и не помнил, как он оказался в камере. Все время с того момента, как он выронил разряженный револьвер на Капитал-стрит и вплоть до того, как дверь камеры захлопнулась за ним, было для него как в тумане. Все, что он помнил - перекошенную от ярости морду Аннеты, в которой не было ничего от прежней милой и скромной лисы-телеграфистки, которую он так любил. Там он видел лишь гневное, обезображенное ненавистью существо, которое отвращало до омерзения своим видом.
Первый раз в жизни, когда Ник искренне полюбил кого-то, кроме себя, оказался для него катастрофичным - крушение его чувств оказалось даже сильнее, чем у юнца, объект воздыхания которого после школы целовался с другим мальчишкой.
Сжав лапы в кулаки, Ник с силой ударил ими в стену, заставив побелку со стен осыпаться на нары:
- Я ненавижу себя! Я ненавижу свое ремесло! Я ненавижу свою жизнь!
Его крик разносился по всему подземному этажу среди других заключенных, которым волей-неволей приходилось слушать и ощущать всю ту боль, что Ник вкладывал в свои стенания.
- Слышишь, Руфус! Ты победил! Я не хочу больше быть мошенником! Это принесло мне только боль и страдания! Я потерял ту, что любил больше всего на свете - вместо нее сейчас лишь существо, ненавидящее меня всеми фибрами души! Мне не нужна такая жизнь, Руфус, слышишь! Руфус!!!
От ударов кулаками на боковинах ладоней Ника проступили пятна крови, перемешанные с побелкой. Розовые следы отпечатались на стене камеры, а Ник, растеряв все силы, рухнул на нары, даже не обращая внимания на сбитые кулаки. Там он и забылся коротким, тревожным сном.
