Редко случалось, что Марианне не удавалось выразить свои чувства словами. Однако сейчас был именно такой миг. Все слова покинули ее; и единственное, чем могла она выразить свою благодарность — прильнуть к мужу и нежно его поцеловать.
========== Глава 18 ==========
Полковник Брэндон ответил на поцелуй неожиданно порывисто, со страстью, удивившей Марианну. Однако, хоть и видимо тронутый таким выражением ее приязни, скоро он оторвался от губ жены и пристально вгляделся ей в лицо, как бы желая вполне понять ее намерения.
Марианна отвечала ему прямым, открытым взглядом; щеки ее раскраснелись, губы еще вздрагивали, и в глубинах синих глаз, если только надежда его не обманывала, читалась страсть.
— Вы получили от меня то, что хотели, — произнес он внезапно охрипшим голосом. — Не пожелаете ли вознаградить вашего мужа за уступчивость?
Странный и удивительно приятный трепет охватил Марианну при этих словах. Полковник прервал поцелуй, однако лица их по-прежнему почти соприкасались, она чувствовала на губах его дыхание, всем существом ощущала на себе его нежный и жадный взгляд — и могла лишь желать, чтобы эта близость не прекращалась.
— Вы хотите сказать… — начала она, но тут же запнулась. — Сказать, что мы… что я… — Марианна не понимала, как ответить мужу «да», чтобы это не прозвучало слишком грубо или непристойно, и наконец пробормотала: — Та повитуха говорила, что это безопасно!
— Я хотел сказать всего лишь, что, поскольку ложиться в постель вы не станете, то теперь можете проводить вечера со мной, а не с Элинор и гостями. Нарушать традиции — так уж нарушать, согласны?
— Согласна, — пробормотала она. — И мне кажется… еще мне кажется, мы могли бы проводить вечера не только в вежливых беседах, а потом не расходиться по разным постелям! — С этими словами она робко протянула руку к вырезу его ночной сорочки.
— Марианна! — выдохнул полковник. Легкое прикосновение к его груди потрясло его, словно удар молнии. — Я не это имел в виду. Нам не следует…
— Кто сказал, что мужу и жене не следует быть в полном смысле мужем и женой? — смело возразила Марианна. — Разве не это предписывает нам Писание? Не заставляйте меня обращаться к Эдварду, чтобы получить от него пастырское дозволение! — И, подняв брови, добавила с вызовом: — Или я ошибаюсь, думая, что этого желаем мы оба? Быть может, я, на ваш вкус, слишком располнела?
— Поверьте, ничто не может быть дальше от истины! — внезапно охрипшим голосом, идущим словно из глубины груди, ответил полковник.
— Откуда же мне знать, если муж отказывается со мной возлечь?
Полковник вглядывался в ее лицо, переводил взгляд на тонкие пальцы, все еще играющие с отворотом его ночной сорочки — и не мог поверить своему счастью.
— Но это не… не обеспокоит вас? Не обременит? — Взгляд его скользнул к заметной выпуклости под ее ночным одеянием. — Я ведь не могу… возлечь с вами обыкновенным образом. Что, если это повредит ребенку?
Марианна ненадолго задумалась, прикусив нижнюю губу.
— Если вы не сочтете это предосудительным, — сказала она наконец, — я бы предложила иной способ, быть может, далеко не столь обыкновенный, но в моем положении более удобный.
— Боюсь даже спрашивать! — с легкой улыбкой проговорил полковник, сощурив глаза в предвкушении.
Марианна коротко рассмеялась.
— Я бы предложила нам с вами просто поменяться местами, — ответила она. — Если пообещаете не слишком смущаться и не спрашивать, откуда мне известно о такой позе, я с радостью покажу вам, как это.
И, не давая мужу времени найти новые возражения, Марианна легко толкнула его в грудь, молчаливо призывая подвинуться. Он отодвинулся ближе к изножью кровати, а она села рядом, наклонилась к нему и принялась целовать страстно и свободно, без намека на стеснение. Руки ее тоже не оставались без дела; Марианна сжала в ладонях его виски, а затем запустила пальцы в волосы. Теперь смешно было и подумать, что когда-то она считала его «слишком старым»! Верно, заботы и горести оставили у него на лице неизгладимый след; однако руки, сжимающие ее в объятиях, были сильными и мускулистыми, волосы — густыми и нетронутыми серебром, признаком близящейся старости.
Полковник, захваченный поцелуем и ласками жены, едва заметил, как она, мягко толкнув его в грудь, заставила опуститься на подушки, а сама удобно устроилась сверху.
Смелость Марианны вовсе не смутила его, а ощущение ее веса показалось неописуемо приятным — особенно когда она так медленно, так мучительно-сладостно заскользила по его телу вниз, не уставая покрывать поцелуями его лицо и шею.
На миг полковник ощутил укол беспокойства — ему показалось, что в этом все же есть нечто странное и неблагопристойное. Однако жене его, как видно, в самом деле было удобно; более того, румянец у нее на щеках и другие красноречивые признаки, кои замечал он в кратких промежутках между поцелуями, ясно свидетельствовали, что она наслаждается этой прелюдией не меньше его самого. Так что беспокойство его растаяло, и, когда Марианна взяла его за руки и положила себе на бедра, он более не сопротивлялся.
Забыв обо всем, полностью отдавшись наслаждению, он гладил и ласкал ее — нежную, теплую, мягкую. Точь-в-точь такую, как воображал он себе долгими мучительными ночами, когда она безмятежно спала с ним рядом. Порой в жаркие ночи, когда Марианна откидывала одеяло во сне, он до утра любовался ею, изнемогая от желания скользнуть ладонью под подол сорочки, узнать, каковы на ощупь самые сокровенные уголки ее тела. И вот она перед ним — без всяких одеял, не спящая, по собственной воле дарит ему утонченные ласки. Его искусительница. Его счастье. Его блаженство.
Казалось немыслимым, что все это происходит наяву. Но в следующий миг восторг полковника достиг крайнего предела и сделался почти неотличим от страдания: Марианна скользнула еще ниже, и теперь лишь несколько дюймов и тонкий шелк ночной сорочки отделяли возбужденную плоть полковника от ее естества.
Не было между ними ни грубости, ни торопливости, ни спешки. Марианна двигалась вперед и назад, упершись ладонями в грудь мужа, ясно ощущая, как вздрагивает и трепещет под нею его плоть; очевидные признаки его наслаждения усиливали ее удовольствие.
Наконец, когда оба почувствовали, что не могут более, что должны вполне соединиться друг с другом, он положил обе ладони ей на бедра, помогая удержать равновесие. Марианна начала опускаться вниз, и он, крепко прижав ее к себе, завершил начатое ею движение.
Наконец это произошло! Она крепко обхватила его собой, обняла полностью, словно для него и была создана — и начала двигаться на нем, сперва неторопливо, приноравливаясь к новым ощущениям. С невольной тревогой полковник следил за ней из-под полуприкрытых век, опасаясь, что тягостные воспоминания охватят ее и разрушат это сказочное блаженство. Но мгновения шли, и Марианну, как видно, никакие воспоминания не тревожили. Едва ли она сейчас вообще способна была связно мыслить; прикрыв глаза и двигаясь на нем все сильнее, все энергичнее, она вся отдалась наслаждению. Полковник также оставил ненужные тревоги — и смотрел на нее теперь только ради удовольствия. Смущение его растаяло, уступив место неведомому прежде восторгу. Никогда еще он не любил женщину столь необычным способом, никогда и не воображал, что столь смелые наслаждения возможны в браке, и тем более — что не кто иная, как предмет его давней любви, не просто согласится, но настоит на таком единении!
Марианна в этот миг была сама прелесть. Пышные волосы ее выбились из косы, рассыпались по плечам, наполовину закрыли разгоряченное усилиями лицо. Ночная сорочка сползла с плеча, обнажив часть груди; однако полковнику подумалось, что она обнажает слишком мало, и, движимый бездумной страстью, он торопливо распустил завязки у Марианны на груди и потянул ворот сорочки вниз. Теперь в нежном, теплом свете прикроватной свечи открылись ему обе груди.
Марианна вздрогнула — и он немедленно пожалел о своем порыве, решив, что невольная нагота заставляет ее дрожать от холода. Однако, заметив, что он нахмурился, Марианна улыбнулась и шутливо предложила согреть ее при помощи рук.
