========== Глава 1 ==========
Марианна села в кровати, тяжело дыша, дрожащими руками прижимая одеяло к бурно вздымающейся груди. Снова тот же кошмар! Даже во сне ее несчастье не отпускало ее, наполняя образами и чувствами того дня, что она больше всего на свете хотела бы оставить в прошлом и забыть навеки. Марианна опустилась на подушку и снова укрылась одеялом, очень стараясь лежать неподвижно и дышать беззвучно, чтобы не разбудить спящую рядом сестру.
Элинор не знает — и не должна знать — что за тяжесть лежит у нее на сердце. Слишком тяжело делить с кем-то такую боль; слишком страшно, что проступок Марианны обернется гибелью для всей семьи. И что с того, что виноват он? Свет не прощает падшую женщину — и не спрашивает, кто виновен в ее падении. Справедливости Марианне ждать не приходится. Нет надежды на счастливый брак, основанный на романтической любви — брак, о котором она, глупая, еще недавно мечтала! Едва ли теперь стоит вообще думать о браке. Если оправдаются ее худшие подозрения… если правда выйдет наружу… При этой мысли Марианна вновь задрожала — и не от холода.
Привыкшая полагаться на собственные чувства и мнения как на неоспоримую истину, теперь Марианна не могла ни понять перемену своих чувств к мистеру Уиллоуби из Алленхема, ни с нею смириться. Прежде она верила, что Уиллоуби ее любит, что и величайший его грех был вызван слишком сильной любовью к ней. Едва только, думала Марианна, ей удастся с ним увидеться, поговорить, убедить, что она простила его былые прегрешения — он не постыдится к ней вернуться, и все между ними станет как встарь, в Девоншире. Она в самом деле верила, что поступок Уиллоуби перед отъездом из Бартона — сколь ни отвратительный, сколь ни противный всем законам чести и приличий — был не преступлением против нее, а лишь выражением величайшей страсти, и приехала в Лондон с твердым намерением найти здесь подтверждение своей вере. Однако молчание, коим были встречены ее письма, стало лишь первым в череде ударов, каждый из которых было все тяжелее перенести, все труднее объяснить или от них отмахнуться. Бедная, наивная Марианна: быть может, она и не осознала бы, что Уиллоуби совершил над ней насилие, если бы за ним не последовала равнодушная холодность.
Несколько недель Марианна цеплялась за ничем не обоснованную надежду: мол, все дело в том, что какой-нибудь дурной человек, желающий ей зла, оклеветал ее перед Уиллоуби — поэтому он больше не хочет ее знать. Кто и за что мог так ее возненавидеть, и какая клевета могла столь решительно восстановить против нее былого возлюбленного — это даже Марианне придумать было нелегко; однако по мере того, как дни шли за днями, и тоска ее росла, Марианна измышляла все новые версии и мотивы, и Элинор напрасно старалась ее разубедить.
Однако несколько встреч с Уиллоуби в свете и, более всего, холодно-жестокое письмо, написанное его рукой, наконец изгнали из разбитого сердца Марианны и нежные чувства, и надежду на примирение. И в то самое время, когда она пыталась примириться с мыслью, что в постигшем ее горе виноват сам Уиллоуби, и только он один, новое страшное подозрение проникло ей в душу — подозрение, что дурной поступок Уиллоуби может иметь неотвратимые и гибельные последствия; и этот ядовитый клубок разочарования, сожалений, горечи воспоминаний и страха перед будущим настолько ее измучил, что Марианна сделалась совсем непохожа на себя прежнюю.
Она стала тиха и молчалива. Говорить о своих подозрениях Марианна ни с кем не осмеливалась; участвовать в беседах так же открыто, живо и искренне, как бывало прежде, просто не могла. Мир ее рухнул, чувства, которым она так привыкла доверять, вовлекли в страшную беду, и теперь — когда Уиллоуби оказался негодяем, а сама она, быть может, скоро станет презреннейшей из людей — Марианна не могла более верить себе.
От этих мыслей ее охватила тошнота, в последние дни уже привычная. Нащупав в темноте дверцу шкафа, Марианна извлекла оттуда bourdalouе [ночной горшок (фр.) - прим. пер.] и, склонившись над ним, рассталась со своим ужином. Пропала надежда скрыть свои страдания от Элинор: теперь она непременно спросит, что происходит с сестрой.
Элинор ясно видела, что с Марианной что-то очень неладно; однако любые расспросы так расстраивали младшую сестру, что скоро Элинор перестала подступаться к ней с вопросами — спрашивала лишь, не может ли чем-то успокоить ночные кошмары, начавшиеся у Марианны несколько дней назад и с тех пор не дававшие ей покоя каждую ночь. Элинор терялась в догадках. В последнее время пути их с Уиллоуби не пересекались, никаких писем, которые могли бы ее расстроить, Марианна не получала — что же ее так потрясло?
Но Марианне нечего было ответить на ее вопросы. И не только потому, что рассказ о своем несчастье был для нее невыносим. Любовь и нежность, звучащие в голосе сестры, неизменно исторгали из груди Марианны такие рыдания, что она не могла вымолвить ни слова — лишь цеплялась, словно утопающий посреди бурных вод, за первое, что попадалось под руку, и заливалась слезами.
Она знала, что почти утратила былую красоту. Глаза ее распухли и покраснели от постоянных слез; она побледнела и похудела так, что это заметила даже миссис Дженнингс. «Что-то, милая моя, — говорила она, — туалеты ваши стали вам как будто великоваты!»
Марианна предпочла бы оставаться дома и не показываться в свете, как того требовала учтивость, однако избежать этого не могла. Сестры Дэшвуд для того и приехали в Лондон, чтобы наслаждаться его развлечениями, и, отказываясь от всех приглашений, Марианна дурно отплатила бы миссис Дженнингс за ее доброту. Посещение балов и званых вечеров, улыбки, светские разговоры ни о чем, необходимость хранить веселый и довольный вид были для Марианны невыносимо мучительны. Одно лишь слабое утешение находила она в том, что на каком-нибудь из этих вечеров Элинор может встретить Эдварда. Пусть все надежды на собственное счастье для нее потеряны — Марианна не отклоняла приглашений, чтобы не помешать счастью сестры.
Но как же ей было тяжело! И как мучительно сжималось сердце при мысли, что на одном из этих вечеров она может вновь столкнуться с Уиллоуби!
Увидев его впервые после того ужасного дня, Марианна едва не лишилась сознания — так остра была душевная боль. Хотя после того, как он в последний раз стоял перед ней во плоти, прошло более двух месяцев, Марианна оказалась не готова к тому, чтобы внезапно увидеть его посреди залы, полной людей, от себя в каких-нибудь двадцати шагах. Словно в тумане, видела она, как он любезничает с разряженной молодой особой (кто она, Марианна узнала после), с несказанной сердечной мукой слышала из его уст холодное, равнодушное приветствие. По счастью, ей не пришлось объяснять свою внезапную слабость: спутники ее заметили, что лицо Марианны смертельно побледнело, дыхание пресеклось, и ноги подкосились, но, несомненно, дали этому свое объяснение. Она едва держалась на ногах, и Элинор вместе с полковником Брэндоном под руки довели ее до экипажа. Марианна была не в силах поблагодарить полковника даже кивком головы — за нее это сделала Элинор.
На этот раз обычная проницательность изменила сестре: Элинор, несомненно, полагала, что Марианна потрясена и в глубоком горе из-за того, что Уиллоуби для нее потерян. О, если бы так! Если бы Марианна — бедная влюбленная глупышка, какой была она еще совсем недавно — страдала лишь от того, что лишилась его расположения! Если бы эта нестерпимая сердечная боль и тошнотворный страх происходили лишь от неразделенной любви! Тогда ей было бы легче забыть Уиллоуби — так же, как, несомненно, полковник Брэндон уже забыл, что был ею увлечен.
Но любовь ее не осталась неразделенной. В сердце своем — и, если это возможно, еще глубже сердца — Марианна знала, что Уиллоуби тоже ее любил; и теперь не могла поверить, что он предал свою любовь ради пятидесяти тысяч фунтов. Возможно ли такое? И как после такого жить?
В томительные бессонные ночи мысли Марианны, неожиданно для нее самой, все чаще обращались к полковнику и его поведению в сравнении с поведением Уиллоуби. Прежде она смеялась над его ухаживаниями, говорила, что он для нее слишком стар, осыпала насмешками его «угрюмый вид». Как все изменилось! Теперь насмешек и глумлений заслуживает она сама — а он, без сомнения, почтет себя счастливцем, что не связал открыто свое имя и судьбу с женщиной, так себя унизившей… Благоразумие больше не казалось Марианне смешным и глупым предрассудком. Элинор была права, во всем права! Ей следовало быть осторожнее!.. При этой мысли желудок ее болезненно сжался, и Марианна снова склонилась над ночным горшком.
