Марианна прикрыла глаза и глубоко вздохнула.
— После я уверила себя, что он имел на это право, что лишь безудержная страсть ко мне помешала ему дождаться свадьбы. Я убедила себя: он так меня любил, что просто не мог удержаться, что не видел иного способа попрощаться со мной перед долгой разлукой. Я ведь в самом деле верила, что мы все равно что помолвлены, что, закончив дела с наследством, он сразу вернется ко мне! Но после того, как это случилось, он повел себя со мной так сухо… так бесчувственно. На обратном пути он был мрачен и все молчал. Я пыталась с ним заговорить; он отвечал мне лишь рассеянной полуулыбкой. Ни слова не сказал о том, что же теперь с нами будет. — Марианна помолчала, нахмурившись; она вспоминала прошлое. — Потом он уехал в Лондон; скоро туда отправились и мы. Теперь я страшилась встречи с ним. Мысль о Уиллоуби, непостижимо для меня самой, отвращала меня и пугала — и в то же время я надеялась, что он вот-вот появится и все исправит. Я ведь все еще верила, что он меня любит — даже после всего.
— Марианна, — проговорила Элинор, тихо гладя ее по голове, словно давая понять, что ни в чем ее не винит, — но ведь теперь ты так не думаешь?
— Нет. Теперь я знаю, как выглядит настоящая любовь — благодаря своему мужу. — Взор ее обратился к неподвижной фигуре в дальнем углу комнаты, и Марианна улыбнулась. — Он научил меня любви. Он, и ты, Элинор. И даже Эдвард, хотя в нем я порой и сомневалась, — слабо улыбнувшись, добавила она. — Теперь я знаю, кто таков Уиллоуби и чего он стоит: ведь не то, что мы думаем или говорим, определяет нас, а то, что делаем. Уиллоуби меня не любил. Желал, быть может, но не любил — и сейчас не любит. Во всяком случае, не так, как должен мужчина любить свою возлюбленную. Что ж, он получил то, что заслужил. Ты сама видела, как он теперь несчастен.
— Как по мне, недостаточно несчастен!
— С этим соглашусь, — впервые подал голос со своего места полковник.
— Я вас понимаю. Но сама, пожалуй, буду довольна, если он проживет долгую-долгую жизнь с миссис Уиллоуби — и полной мерой пожнет все последствия своих грехов. Пусть всякий раз, когда слышит имя своего ребенка вместе с фамилией Брэндон, сердце его сжимается от горечи сожалений о непоправимой ошибке. Быть может, он заслуживает и большего — но большего я не желаю. А теперь я хотела бы отдохнуть, и буду рада, если оба вы посидите со мной, пока я не усну.
Так они и сделали. Полковник остался на своем месте, неподвижный, как статуя; Элинор сидела у постели Марианны, гладила по голове, сжимала ее руку, и так, пока она не заснула крепким сном.
Все время рассказа Марианны о совершенном над нею злодеянии Элинор сидела молча, понимая, что такой рассказ лучше не прерывать. Но теперь ничто не мешало течению ее мыслей — и она не могла найти довольно упреков себе за все те резкие слова, которыми судила сестру. Неудивительно, что Марианна молчала о своем горе! Ей столько пришлось перенести, сердце ее было надорвано и измучено — а рядом с собой она видела не любящую сестру, не добрую подругу, а суровую судью, облеченную в броню праведности. Марианна изнывала в горе и смятении, стыдилась своей беды, готова была во всем винить себя — а Элинор рядом надежно скрывала собственные чувства и говорила лишь о долге и принципах.
Больно было вообразить, что столько месяцев Марианна несла свое горе в одиночестве. Нет, хуже, чем в одиночестве: ведь Элинор, считая ее положение следствием слабости и легкомыслия, была к ней не слишком-то добра. Вела себя с ней, словно с глупой девчонкой, чьи шалости ей теперь приходится расхлебывать!..
Марианна мирно спала; лицо ее было все еще бледно, грудь тихо вздымалась и опускалась. Элинор вспоминала ее сегодняшнее потрясение от встречи с Уиллоуби; вспоминала все эти месяцы, воскрешая в памяти все слова, все вздохи и слезы Марианны и придавая им новое значение. Наконец сердце ее переполнилось болью, и, уронив голову на подлокотник кресла, Элинор беззвучно зарыдала.
Сколь многое изменилось после истории с Уиллоуби — и в жизни сестер, и в их убеждениях! Марианна более не превозносила готовность безоглядно отдаваться любому порыву, а Элинор более не была уверена, что холодный рассудок всегда должен стоять превыше искреннего чувства. Как видно, каждая из сестер сумела что-то почерпнуть у другой, и обе они стали мудрее.
Наконец Элинор овладела собой, и слезы ее утихли. Услышав, как неловко повернулся в кресле полковник, она ощутила вдруг, как не хватает ей сейчас объятий собственного мужа — который, должно быть, в каком-нибудь укромном уголке внизу сейчас переписывает черновик своей завтрашней проповеди и ждет ее. Элинор утерла глаза платком, который всегда носила с собою, и вышла, оставив полковника наедине со спящей женой.
Обернувшись на пороге, она увидела, как он встает, тихо проходит по комнате и занимает ее место у постели Марианны.
========== Глава 17 ==========
Комментарий к Глава 17
Это медицинская глава. К ней есть примечание автора, которое я передам сокращенно:
“Задумавшись о том, что Марианне скоро рожать, я решила почитать, как проходили роды у знатных дам в георгианские времена. И пришла в ужас! Беременных на месяцы укладывали в постель, так что рожали они сильно ослабленными, а ребенка сразу отнимали от матери и передавали кормилице. Непонятно, как там вообще кто-то выживал - и уж точно не выжила бы Марианна, с ее хрупким сложением и слабым здоровьем. Поэтому я решила ввести в историю врача-новатора, сторонника естественных родов, который убедил бы полковника и Марианну не подвергать ее здоровье ненужным испытаниям”.
А в следующей главе наконец произойдет некое радостное событие. :)
Чем более округлялась фигура Марианны, тем более заботило полковника Брэндона состояние жены, и в особенности ее решительное нежелание запираться дома и ложиться в постель. Полковник признавал, что о беременности и родах знает очень немного: подобные предметы не принято обсуждать в свете, что же до Бет — всю заботу о ней взяла на себя семья, в которой она выросла. Однако доктор Барнс, семейный врач Брэндонов, услугами которого полковник пользовался уже много лет, положительно заверял его, что последние месяцы беременности роженица необходимо должна провести взаперти — и полковника очень беспокоило, что Марианна и слышать об этом не желает.
— На долгие месяцы запереться в душной комнате, без притока свежего воздуха, не видеть ни неба, ни солнца, ни зелени, отказаться от всего, что радует чувства и укрепляет дух — ничего ужаснее я и вообразить не могу! — с чувством восклицала она. — Это настоящее тюремное заключение: как может оно приносить пользу здоровью? Могу еще понять, зачем укладывают в постель больных: но я ведь не больна — только беременна! Ребенок — не болезнь, которую надо лечить!
— Признаюсь, я и сам не понимаю, по каким причинам доктор Барнс на этом настаивает, но знаю, что так поступают все, — отвечал полковник Брэндон. — Мы с вами не врачи, дорогая, так что, думаю, лучше всего нам последовать советам тех, кто в этом разбирается.
— Быть может, доктор Барнс — знаток медицины, но не знаток Марианны! — возражала она. — Он не может знать меня лучше, чем я сама себя знаю. Я рассказала ему, что в начале беременности несколько дней просидела взаперти в темной комнате, и при этом чувствовала себя ужасно. Знаете, что он ответил? Что, должно быть, комната была недостаточно темна, или шторы недостаточно плотны, или окна недостаточно плотно закупорены! Он, как видно, уверен, что беременным вредит свет и свежий воздух. Кто в здравом уме может с этим согласиться?
— Две недели, Марианна, — подчиняясь ей, со вздохом ответил полковник. — Если я дам вам еще две недели свободы, дальше вы согласитесь повиноваться распоряжениям врача?
— Подумаю, — подняв бровь, отвечала Марианна. — Зависит от того, сколько свободы вы мне предоставите! Смогу ли я спокойно выучить новую пьесу и сыграть ее от начала до конца?
Полковник ответил не сразу; он раздумывал над этим требованием.
