Марианна, казалось, не видела и не сознавала ничего вокруг. Однако, когда полковник усадил ее в кресло и сделал движение, словно хотел уйти, она вдруг с рыданиями в голосе стала умолять его остаться. В смятении и ужасе, она даже не заметила, что чепец ее сполз с головы, обнажив непокорные кудри.

— Я никуда не уйду! — заверил полковник и усадил ее к себе на колени, чтобы Марианне легче было успокоиться, прижавшись к его груди.

Несмотря на вес ребенка, Марианна показалась ему легкой, как перышко. Невольно полковник задумался о том, какой же хрупкой была она до того, как ребенок вырос. На миг кольнула его зависть к Уиллоуби — недостойному счастливцу Уиллоуби, что стал для Марианны первым, что ласкал ее, когда она еще не ведала горя и разочарования, и заставлял трепетать еще неразбитое сердце. Но в следующий же миг зависть сменилась торжеством: ведь он, Брэндон, вышел победителем, именно он сжимает сейчас в объятиях жену и ребенка. «Тех двоих, что драгоценнее всего на свете», — как заметил, ничего не зная, Эдвард.

От близости полковника Марианна немного согрелась, однако все еще не могла успокоиться. Вцепившись в рукав его рубашки, с дрожью в голосе она произнесла:

— Я солгала Элинор. Сказала, что не боюсь его — но, Боже, как страшно мне стало, когда я поняла, что это он! Как страшно!

Полковник осторожно потянул за ленту завязки, чтобы окончательно освободить волосы Марианны из плена чепца, а затем, нежно гладя ее кудри, стал спрашивать, что произошло между ней и Уиллоуби.

— Любовь моя, он сделал вам что-то дурное? Напугал? Посмел тронуть? Быть может, мне следует закончить начатое и все-таки отправить его к праотцам?

Она отрицательно покачала головой.

— Он не прикасался ко мне и не выражал дурных намерений. Не было ни свирепых взглядов, ни угрожающих жестов. Это не в обычае Уиллоуби: он не угрожает, а добивается своего лаской и уговорами. И все же мне было так страшно!

— Но он ушел?

Когда полковник услышал слабое «да», у него немного отлегло от сердца.

— Никогда больше никуда не отпущу вас одну! — хрипло пообещал он.

Марианна, все еще прижимаясь к его груди, снова покачала головой.

— Не вините себя, дорогой полковник! За действия Уиллоуби вы не в ответе.

— Я в ответе за вас, — твердо возразил он.

Зная, что никогда не убедит его в обратном, да и не желая спорить, Марианна обвила его шею руками и взглянула ему в глаза в поисках утешения.

— Он сказал, что я не могу вас любить, — заговорила она. Голос ее дрожал, дрожали и губы. — Сказал, я лишь притворяюсь любящей женой, чтобы уязвить его и заставить страдать. Но, полковник, не верьте этому! — в волнении воскликнула она. — Я люблю вас — это чистая правда! Вы должны знать!

— Знаю, моя Марианна.

Эти слова, произнесенные тихо и с глубокой нежностью, кажется, немного ее успокоили; Марианну перестало трясти, тело ее чуть-чуть расслабилось. И все же непривычно слабым голосом задала она следующий вопрос:

— Что, если он попытается забрать нашего ребенка? Или настроить его против нас?

— Марианна, клянусь вам жизнью: нашего ребенка Джон Уиллоуби не получит. Он потерял все права на это дитя, когда бессердечно вас покинул, и подтвердил, что недостоин называться отцом, когда женился на мисс Грей. У него нет никаких доказательств, и суд будет на нашей стороне. Да и едва ли он окажется столь безрассуден, чтобы претендовать на ребенка. Это подвергнет риску его благосостояние, добытое с таким трудом, и нанесет удар его гордости. Да и свою репутацию он, думаю, постарается уберечь.

— Конечно, вы правы, — кивнула Марианна; однако все еще, снедаемая тревогой, кусала нижнюю губу. — Уиллоуби слишком себялюбив, чтобы рискнуть всем ради ребенка — даже ради своей собственной плоти и крови. Верно, это пустые страхи.

— Вовсе не пустые, если это так вас встревожило, — тоном мягкого упрека ответил полковник. — Думаю, и Элинор со мною согласится. Никогда до сегодняшнего дня я не видел вашу сестру в таком смятении и расстройстве. Послать за ней?

— О да, пожалуйста! Бедняжка Элинор, она так испугалась!

Марианна порывисто вскочила с колен полковника и попыталась встать без поддержки, однако тут же пошатнулась и едва не рухнула на пол. Полковник подхватил ее, уложил на кушетку, довольно сурово приказав не делать глупостей и не пытаться больше вставать, пока он не приведет Элинор, и они вдвоем не решат, чем ей помочь.

Даже в нынешнем состоянии Марианне хватило сил на шутку.

— Я не собираюсь ложиться в кровать до самых родов — даже на такую мягкую и удобную кровать! Полежу, только пока мне не станет лучше.

Полковник Брэндон скупо улыбнулся, молчаливо давая понять, что это обсудить они еще успеют.

Прежде чем обсуждать происшествие, коему стала свидетельницей, Элинор сделала все возможное для облегчения телесных страданий Марианны. Она сама принесла подушки (полковник хотел перенести Марианну в спальню, но она отказалась), затем отправила горничную за чаем и сладостями. Сама Элинор устроилась в кресле возле кровати — там, где прежде сидел полковник, держа Марианну на коленях; а сам он, верный своему обещанию никуда не уходить и не спускать с нее глаз, устроился на стуле в другом конце гостиной. Видя, что Элинор не терпится заговорить, он положил для себя молчать, не вмешиваться в разговор и ничем не напоминать о своем присутствии, дабы не мешать откровенной беседе сестер; однако такого места, откуда он мог бы видеть, но не слышать Марианну, в гостиной не было.

Элинор, несомненно, помнила о присутствии полковника, и оно ее явно смущало. Однако она взяла Марианну за руку и обратилась к ней так, словно они были в комнате совсем одни:

— Милая моя, объясни, что так поразило тебя в появлении Уиллоуби? Я знаю, ты любила его когда-то, но думала… ты сама говорила мне, что это давно в прошлом. Ты ведь… не начала о нем жалеть?

— О нет, Элинор! Вовсе нет! — решительно ответила Марианна. — В каком-то смысле мне его жаль, и даже очень — но совсем не так, как ты думаешь. Ни капли привязанности к нему во мне не осталось. Но он застал меня врасплох. Я не ожидала этой встречи и не была к ней готова. Горькие воспоминания о его предательстве хлынули мне в душу; я не могла от них избавиться. Во всех ужасных подробностях вспомнился мне тот день и час, когда был зачат мой ребенок! А Уиллоуби… он стоял передо мной, красивый, как прежде, и, казалось, сраженный горем — но по-прежнему думал лишь о себе… Сама не знаю, что со мной сделалось! Я вдруг ощутила к нему жалость — и, хоть в этом чувстве не было ничего от любви, оно поразило и испугало меня своей неуместностью. И в то же время я вновь переживала всю боль, что он мне причинил. Но по-настоящему дурно сделалось мне, когда пришла мысль, что теперь он может заявить права на это бедное дитя, зачатое в насилии! Нет, наш ребенок не должен ничего знать о Уиллоуби! Не должен! — почти со слезами заключила она.

Элинор заметно побледнела и, крепко сжав руку Марианны, спросила:

— Милая, о чем ты говоришь? Что значит «дитя, зачатое в насилии»?

Пару секунд Марианна всматривалась в лицо сестры, словно только сейчас сообразив: ведь Элинор ничего не знает о том, что именно случилось в Девоншире. В самом деле, сестре Марианна никогда об этом не рассказывала. Она считала себя виноватой в происшедшем, и потому безропотно принимала упреки и резкие замечания сестры, считая их справедливой платой за потерю невинности. Теперь же она смутилась и почти ощутила вину при мысли, что полковник Брэндон знает о ней больше, чем самый близкий доселе человек — сестра.

— Я легла в постель с Уиллоуби не по своей воле, — ответила она наконец. — Он уговорил меня заехать к нему домой, но к близости склонил не уговорами, а силой. Я слишком хорошо знаю, что не должна была оставаться с ним наедине — но, клянусь, сама не позволяла ему ни прикасаться ко мне, ни целовать, ни… ни возлечь со мной, пока мы не были связаны клятвой или узами брака.

В этот миг полковник сильно пошевелился в кресле. Элинор догадалась, что он готов броситься к Марианне или разразиться проклятиями по адресу негодяя Уиллоуби, но чрезвычайным усилием воли сдерживает себя.