Элинор предложила немедленно сопроводить Марианну домой, а Уиллоуби прогнать прочь, если потребуется, и с помощью полковника, но Марианна покачала головой.

— Я больше его не боюсь, — твердо сказала она. — И хочу услышать ответ.

— Так это правда? — спросил он вместо ответа, голосом низким и хриплым, словно бы полным боли и гнева.

— Что правда? — Едва ли он вел речь о ее замужестве — оно давно уже стало известно всему свету; однако сердце Марианны содрогнулось от предчувствия беды. — Я не могу ответить ни «да», ни «нет», пока не понимаю, что вы хотите узнать — и хотите так настоятельно, что ради этого докучаете мне, явившись внезапно и без приглашения.

— Вы беременны, — мрачно ответил он. — Этого вы отрицать не сможете: даже если не верить слухам — ваше свободное платье не позволяет скрыть истину.

Щеки Марианны запылали, однако она смело встретила его взгляд.

— А вам-то какое до этого дело?

— Это мой ребенок?

Марианна молчала — и он, как видно, принял ее молчание за утвердительный ответ.

— Разумеется. Разумеется, мой! — выдохнул он, прожигая ее насквозь негодующим взглядом. — Это все объясняет — и ваш поспешный брак, и ту смехотворную дуэль! Что еще понудило бы вас выйти за этого мерзкого, отвратительного…

— Осторожнее, мистер Уиллоуби, — ледяным тоном предупредила его Марианна. — Вы находитесь на землях моего мужа и черните его доброе имя, обращаясь к его жене.

— Доброе имя! — протянул он. — Да уж, полковник — поистине добрый человек, если готов признать этого ребенка и растить, как своего! Или он не знает? Быть может, вы его одурачили и заставили поверить, что ребенок от него?

— У меня нет секретов от мужа, — ответила Марианна, а затем нанесла Уиллоуби сокрушительный удар: — Я слишком его люблю, чтобы что-то от него скрывать.

Лицо Уиллоуби исказилось, словно от боли.

— Это ложь! — вскричал он. — Марианна, да знаешь ли ты, сколько я перестрадал из-за тебя? Знаешь ли, как тяжело быть прикованным к нелюбимой жене, которую полюбить я никогда не смогу, ибо в моем сердце царишь только ты? Да, ты одна! Умоляю, не терзай меня этой жестокой ложью, не старайся причинить мне боль: я и так достаточно наказан! Горе мое не может быть сильнее, и сожаление — горше, чем сейчас!

— Ты думаешь, я стану лгать о любви к мужу, чтобы уязвить тебя? — Тут Марианна заметила, что повысила голос и, овладев собой, продолжала негромко, но твердо, с глубокой печалью: — Нет, Уиллоуби. Если ты веришь, что такое возможно, значит, самообольщение твое простирается глубже любых сожалений. Я люблю полковника Брэндона всем сердцем — тем сердцем, что ты так жестоко измучил и так бесчестно покинул. Мы вырастим ребенка вместе. Он будет называть полковника отцом. А ты не будешь иметь никакого отношения ни к этому ребенку, ни ко мне — в этом я клянусь! Что тебе здесь нужно, Уиллоуби? На что ты надеялся? Найти меня такой же несчастной, как ты сам? Завоевать прощение, черня моего мужа и жалуясь на свой несчастливый брак? Быть может, я и готова была бы тебя простить — за себя; но стоит вспомнить обо всем, что сделал для меня полковник, как он страдал, как страдает и по сей день из-за моего глупого увлечения тобой — и я не могу даже думать о прощении!

Дрожа от нахлынувших чувств, Марианна развернулась и быстрым шагом пошла к дому; встревоженная Элинор поспешила за ней.

Через несколько шагов Марианна обернулась и, видя, что Уиллоуби все еще стоит посреди дороги, словно громом пораженный, бросила ему:

— Лучше вам уйти, мистер Уиллоуби, пока я не приказала спустить на вас собак!

Уиллоуби пытался что-то кричать ей вслед — то ли умолял, то ли угрожал, то ли все это вместе — но Марианна больше не оборачивалась. Наконец он вскочил на коня и поскакал прочь; однако по дороге то и дело оглядывался, как видно, все еще не в силах поверить, что Марианна говорила от чистого сердца.

Лишь когда он почти исчез вдали, превратившись в черную точку на фоне неба и холмов, самообладание, достигнутое чрезвычайным напряжением воли, покинуло Марианну. Она задрожала всем телом, пошатнулась и, быть может, упала бы, если бы ее не поддержала сестра. Элинор почти дотащила ее на себе до первой зеленой лужайки, усадила на траву и, с волнением, обычно ей не свойственным, бегом бросилась к дому, на ходу громко зовя полковника.

========== Глава 16 ==========

Уже некоторое время полковник Брэндон, стоя у окна, ожидал возвращения жены — и спрашивал себя, почему не пошел с ней сам, а позволил уйти в сопровождении одной лишь Элинор. Причин для беспокойства, казалось, не было; и все же после того сестры прошли мимо дома и скрылись из виду за зеленой изгородью, тревога его с каждой минутой росла.

Эдвард старался его успокоить, хоть и не совсем понимал его чувства. За свою жену он не тревожился: Элинор была куда крепче Марианны, да и не носила ребенка. От Элинор Эдвард слыхал, что ее сестра наклонна к обморокам; однако, поскольку сам был знаком с этим женским недомоганием лишь через свою матушку, падавшую без чувств всякий раз, когда что-то шло не по ее хотению, мысль об обмороке его не пугала. Сперва, видя, что полковник хмурится и шагает взад-вперед по комнате, то и дело подходя к окну, Эдвард пытался развлечь его разговором — но тот едва его слушал, и все старания падали в пустоту. Тогда Эдвард изменил тактику: принялся уверять полковника, что с сестрами ничего не случится, что погода нынче прекрасная, а Элинор благоразумна и ответственна, она сумеет позаботиться о Марианне, если что-то пойдет не так.

При этих словах полковник Брэндон впервые за полчаса оторвался от окна и резко повернул голову к собеседнику.

— А что может пойти не так? — спросил он с нескрываемой тревогой в голосе.

— Ничего, пока Элинор рядом, — заверил его Эдвард. — Уверен, они вот-вот вернутся: нам ведь скоро идти к вечерне.

— Марианна часто забывает о времени, особенно когда гуляет, — заметил полковник; суровое лицо его смягчилось при воспоминании о том, как непосредственно и самозабвенно его жена наслаждается природой. — Я… сам не знаю, почему, но всякий раз, когда ее нет рядом, начинаю о ней тревожиться. Быть может, эгоистично с моей стороны так беспокоиться о ней: из-за этого я ограничиваю ее со всех сторон и лишаю любимых занятий. — В последнее время полковник стал пенять Марианне на то, что она подолгу сидит на жестком табурете за фортепиано, утомляя глаза и ум разучиванием трудных пьес. — Но однажды я уже пережил величайшую потерю — и не хочу снова потерять ту, что для меня драгоценнее всего на свете. Нет, я сделаю все, что в моих силах, чтобы оградить ее даже от малейших огорчений, чтобы ничто не причинило ей и капли вреда.

— Не ту, а тех двоих, что драгоценнее всего на свете, — поправил его Эдвард. — Ведь Марианна носит ваше дитя.

— Да, я говорю о них обоих, — бросив на него быстрый взгляд, негромко подтвердил полковник.

В это мгновение он услышал собственное имя, выкрикнутое знакомым голосом, но с непривычным волнением и тревогой; а в следующий миг под окном появилась Элинор. Она бежала бегом; Марианны с ней не было.

— Элинор! — с беспокойством воскликнул Эдвард, опустив на стол недопитый бокал шерри и тут же о нем забыв. — Это Элинор! И она… она бежит! Что могло случиться?

Когда Элинор подбежала к дому, оба джентльмена были уже во дворе. Эдвард обнял ее за плечи, чтобы поддержать и дать отдышаться. Полковник с нетерпением ожидал рядом.

— Марианна… — с трудом выдохнула Элинор. — Ей дурно… она на лужайке у розовых кустов… не может идти… Уиллоуби…

В тот же миг полковник сорвался с места и бросился к жене с такой же быстротой, с какой много лет назад бежал в атаку на полях сражений.

Марианну он нашел почти без чувств; она дрожала всем телом, и руки ее были холодны, как лед. Определенно, не погода была в этом повинна: солнце светило совсем по-летнему, и на прогулке скорее требовался зонтик от загара, чем верхнее платье. Однако полковник сбросил с себя сюртук, укутал им Марианну, поднял ее на руки и понес в дом.