Итак, полковник и его жена затеяли праздничный ужин — и пригласили всех, кто был бы приглашен на свадьбу, если бы они, как полагается, отпраздновали свое венчание в кругу родных и близких. Миссис Дженнингс заранее окрестила это собрание «скромным»; однако в час ужина гости заполнили большой зал Делафорда, и, хоть стол и ломился от изысканных блюд, ни одна ложка поварских трудов не пропала даром.
Марианна принялась за подготовку приема более из чувства долга, памятуя, что в ее нынешние обязанности хозяйки дома входит принимать гостей; однако скоро, к удивлению своему, обнаружила, что ей это нравится. Она тщательно выбрала себе туалет: полковник заранее распорядился, чтобы из Лондона доставили все, чего она пожелает для своего дебюта в качестве миссис Брэндон, а мать и сестры приехали днем ранее — помочь ей подогнать наряд по фигуре и подобрать к платью прическу и украшения. Беременность украсила Марианну: она поздоровела на вид, на щеках заиграл румянец, а волосы сделались как будто еще гуще и пышнее и обрели особый блеск. Пожилая горничная, быть может, не смогла бы одна уложить их в сложную парадную прическу, однако на помощь ей пришла Элинор. Фигура Марианны сохраняла стройность — за исключением легкой выпуклости живота, пока без труда скрываемой под свободными платьями — однако прежняя ее худоба, на которую Марианна порою сетовала, сменилась плавной округлостью форм. В целом юная миссис Брэндон сейчас являла собой воплощение здоровья и довольства жизнью.
Миссис Дэшвуд, узнав о положении дочери, пришла в бурный восторг и вместе с тем в страшное беспокойство: сочетание того и другого не давало ни минуты покоя ни ей, ни окружающим, ни, более всего, самой Марианне. Беспрерывно суетилась она вокруг дочери, требуя, чтобы та не стояла слишком долго на ногах, не сидела на солнцепеке, не сидела у огня, ела больше овощей и фруктов, чаще отдыхала — и так далее. Напрасно Марианна уверяла ее, что совершенно здорова, что никогда не чувствовала себя лучше нынешнего, и такая забота ей вовсе не требуется! Однако и в утомительной суете миссис Дэшвуд, и в каждом ее взволнованном восклицании звучала такая простодушная радость и любовь к дочери, что сердиться на нее было невозможно.
Впрочем, родным удалось направить ее безудержную энергию в полезное русло, снарядив ее сперва помогать Элинор с меню, а затем — Маргарет с выбором платья, ибо упрямая девочка ни за что не желала наряжаться на праздник «как леди».
Марианна была на верху блаженства. Впервые в жизни она готовилась к празднику, не чувствуя себя стесненной в средствах, не испытывая недостатка ни в угощении, ни в нарядах, ни в лентах, заколках, гребнях и прочих мелочах, присутствия которых не замечаешь, но отсутствие досаждает безмерно. Теперь Марианна не только не экономила сама, но и могла щедро делиться всем необходимым с матерью и сестрами. Как часто жаловалась она прежде на старые, выцветшие платья, которые приходилось разными ухищрениями украшать и разнообразить, выдавая за новые! Теперь же все в ее распоряжении было с иголочки новеньким.
Для тех гостей, что приедут издалека и останутся в Делафорде на одну или две ночи, Марианна распорядилась приготовить комнаты. В числе этих гостей были Джон и Фанни Дэшвуд: для них Марианна готовила ночлег без всякого удовольствия, однако с величайшим тщанием — так, чтобы даже Фанни не смогла пожаловаться ни на обстановку, ни на вид из окна, ни на невнимательность слуг. Миссис Пикард часами дрессировала горничных и лакеев, а затем вместе с хозяйкой проходила по гостевым покоям, орлиным взором подмечая любые, самые мелкие упущения: здесь хорошо бы повернуть к огню кресло, тут — еще раз почистить подсвечники, там — заново покрасить ставни. Лишь в четвертый или в пятый раз пройдя по комнатам, Марианна и миссис Пикард согласно сочли, что лучше уже не сделаешь. За эти дни, видя, с каким старанием Марианна готовится к приему гостей, миссис Пикард прониклась к молодой хозяйке большим уважением — и с тех пор всегда защищала ее решения перед другими слугами.
Наконец прибыли Дэшвуды — как и следовало ожидать, с шумом и громом. Фанни, по своему обыкновению, держалась так, словно поместье Делафорд принадлежит ей самой, а Марианна, глупая девочка, ничего не понимает, да и понять не может в том, как здесь вести хозяйство.
Марианна вытерпела это с поразительным самообладанием. Что же до полковника — он защищал ее с безупречной выдержкой и тактом, ни словом, ни жестом не давая понять, как раздражает его самовлюбленность и высокомерие Фанни; лишь изредка, по легкому наклону головы или движению глаз, можно было угадать его недовольство. Прежде Марианна думала, что любить его больше, чем в тот вечер, когда полковник согласился признать ее ребенка своим, просто невозможно — но нет, сейчас, когда он невозмутимо и остроумно защищал жену от колкостей неприятельницы, она любила его еще сильнее.
Впрочем, одной темы миссис Фанни Дэшвуд явно избегала: темой этой были ее брат, мистер Эдвард Феррарс, и его нареченная Люси Стил. Единственное, что удалось из нее выудить — и то она процедила сквозь сжатые зубы — что Люси не следует больше называть «мисс Стил», ибо не далее как вчера она получила фамилию Феррарс.
При этих словах Маргарет издала негодующий возглас и громко начала:
— Но как же! Я думала…
Но гневные взгляды обеих сестер, а также чувствительный пинок под столом от матери заставили ее умолкнуть.
На том дело бы и закончилось, если бы не миссис Дженнингс. В отличие от Фанни, эта почтенная дама отмалчиваться не собиралась: со своего места принялась она громко петь дифирамбы «этим двум милым молодым людям, которые так долго втайне любили друг друга и, конечно, заслужили счастье» — и могла бы еще долго об этом распространяться, если бы полковник, громко закашлявшись, не привлек ее внимание.
— Дорогой мой полковник, что с вами? — воскликнула она с материнской заботой в голосе. — Может быть, жаркое суховато? Или, Боже упаси, попало не в то горло, как в тот ужасный день в Кливленде — ох, никогда не забуду! Осмелюсь заметить, цыпленок и вправду солоноват — хотя, конечно, никакого сравнения с тем, что пришлось нам есть в нынешний Михайлов день, когда мы остались без кухарки. Она, бедняжка, сидела тогда у постели своей умирающей матери. Матушка ее прожила долгую жизнь, и вот что странно — обычно старые люди легко умирают, а она, бедная, промучилась целую неделю, и все это время мы принуждены были питаться чем Бог пошлет!.. Впрочем, я заболталась о своем. Полковник, вы как будто чем-то озабочены? Ну-ну, голубчик мой, мы же все здесь одна семья, у вас не должно быть от нас секретов! Или не знаете, что мы с сэром Миддлтоном готовы помочь вам в любой беде? Ну же, дорогой полковник, взбодритесь — или расскажите не таясь, что вас огорчает!
— С чего мне огорчаться сейчас, когда рядом со мной прелестная жена, а вокруг — дорогие друзья? — ответил полковник, и в уголках его рта заиграла легкая улыбка.
— Ах вы негодник! Так и знала, что вы так ответите — но что это за ответ?
Но в этот миг Элинор сумела переключить внимание почтенной леди на другое, спросив, как поживает Шарлотта и ее новорожденный сын.
Полковник и Марианна быстро переглянулись; в его взгляде читалось беспокойство за Элинор, во взгляде Марианны — нежная благодарность за то, что он так заботится о душевном спокойствии ее сестры.
Остаток вечера прошел приятно и без приключений: никто больше не упоминал имен Эдварда и Люси, никто не поднимал в разговорах темы, способные вновь пробудить интерес к их истории. Словно по молчаливому соглашению, Брэндоны и Дэшвуды не жалели сил, чтобы развлечь и занять общество разговорами о любых предметах, кроме этого. Неожиданный союз — и странно было сознавать, что здесь сошлись в едином порыве разбитое сердце Элинор и уязвленная гордость Фанни.
Едва они с полковником остались наедине, Марианна поспешила его поблагодарить. За ужином она была так озабочена спокойствием Элинор, что, когда Фанни, явно не без задней мысли, попросила прислать наверх лакея, чтобы кое-что переставить поудобнее у нее в спальне — Марианна даже не заметила заключенной в этих словах колкости.
