Полковник Брэндон сидел, напряженно выпрямившись, на краю кушетки — на том же расстоянии от Марианны, что сиживал и прежде, во время своих визитов в Бартон-коттедж, и куда дальше, чем садился обыкновенно Уиллоуби. При этой мысли Марианна снова покраснела: ей вспомнилось вдруг, как полковник перевязывал ей руку и как она рыдала у него на плече.

— Я хотел поговорить о скором приезде вашей матушки, — начал он, взяв в руки чашку и блюдце, однако не сделав ни глотка. — Мне известно, что она не знает истинной подоплеки нашего с вами брака — и должна оставаться в неведении и далее; однако, уверен, ей радостно будет видеть, что вы вполне освоились в своем новом доме. Как ради ее спокойствия, так и ради вас, прошу, скажите мне, могу ли я еще чем-либо вас здесь успокоить и утешить.

— Дорогой полковник, — живо отвечала Марианна, с безыскусной искренностью, удивившей не только его, но и ее саму, — вы столько для меня сделали, что, право, не представляю, чего мне еще желать!

Облегчение, испытанное полковником при этих словах, было очевидно: напряженные плечи его расслабились, и он сделал торопливый глоток чая, то ли от облегчения, то ли от смущения, вызванного обращением «дорогой полковник».

— Если только… может быть… — нерешительно начала Марианна.

Полковник немедленно отставил чашку и устремил на нее внимательный взгляд, готовый выслушать и исполнить любое ее желание.

— Мы с вами почти не видимся, — нахмурившись, продолжала Марианна. — А мама отлично меня знает — и, боюсь, у нее возникнут подозрения, едва она заметит, что с хозяином поместья Делафорд я чувствую себя не так свободно и просто, как с самим поместьем. Не могли бы мы… чаще бывать вместе? Ведь в обычных семьях муж не просит позволения выпить чаю со своей женой: он просто входит, они просто разговаривают, и… не в моем характере изображать интерес к тому, что мне безразлично, — откровенно добавила она, — но вас, полковник, я действительно хотела бы узнать лучше.

— Меня? — переспросил он с ноткой тревоги в голосе.

— Да, полковник, вас. Человека, за которого я вышла замуж. Хочу знать ваши мысли, планы, мечты. На полках вашей библиотеки я нашла множество книг, обличающих вкусы, очень сходные с моими; то же могу сказать и о нотах, что хранятся возле вашего рояля. Но я лишь гадаю о вас, не в силах ни подтвердить, ни опровергнуть свои догадки. А ведь мы могли бы просто поговорить!

— Я не слишком искушен в науке светских бесед, — предупредил он; но в голосе его звучала нескрываемая радость.

— Боюсь, я тоже! У меня есть злосчастный порок: болтаю без умолку, и все о себе. Но вы, наоборот, говорите слишком мало — так что, быть может, мы друг с другом сойдемся. Что, если нам… — предложила она, мгновение поколебавшись, — пить чай вместе каждое утро? Разумеется, если вас не призывают другие дела.

Он склонил голову, и все та же улыбка осветила его лицо, снова сделав полковника молодым и… пожалуй, почти красивым.

— Признаюсь вам, ничего иного не желал бы — разумеется, если вам не наскучит слишком быстро общество такой древней развалины, как я.

При этой шутке они обменялись улыбками, и на том дело было решено. Не теряя времени, Марианна начала выполнять свое пожелание немедленно. Как и обещала, она заговорила о себе — о своих вкусах, о том, что любит и не любит; полковник слушал внимательно и не раз делал глубокие замечания, свидетельствующие как о тонкости чувств, так и о житейском опыте и знании света. Знал он так много и в столь разнообразных областях, что Марианна, пожалуй, преисполнилась бы трепета и постеснялась изливать душу дальше, если бы не его манера разговора, спокойная, доверительная и простая. В тот день они спустились к завтраку вместе, за завтраком продолжали разговор — и оба обнаружили, что друг с другом им легко и даже весело, пусть и каждому по-своему.

Элинор, вышедшая к завтраку прежде них, сразу заметила и здоровый румянец на щеках Марианны, и непривычно радостную улыбку полковника, однако оставила свои наблюдения при себе, не желая смущать молодую пару.

Утром в день приезда матери Марианна впервые заметила, что ее платья, еще недавно висевшие мешком — так похудела она от своих недавних горестей — теперь становятся как будто тесноваты. Элинор мягко напомнила ей, что дело тут не только в деликатесах, что подаются к столу в Делафорде, и что через пару-тройку месяцев она уже не сможет скрывать свое состояние.

Мысль эта на несколько секунд повергла Марианну в панику; однако, видя, что пока изменения фигуры заметны только ей самой, она отложила эти страхи — и несколько часов спустя радостно приветствовала матушку и Маргарет.

Недостающие члены семейства, получив приглашение погостить в Делафорде, отправились в путь немедленно, так что появление их застало Марианну почти врасплох. Не успела она опомниться, как матушка уже обнимала ее, и всплескивала руками, и вертела во все стороны, чтобы как следует на нее посмотреть, и восклицала, что дочь ее страх как похорошела в замужестве! По счастью, яркий румянец на щеках Марианны она отнесла за счет понятного смущения молодой жены, а ее готовность говорить обо всем, кроме поспешного бракосочетания, объяснила тем, что Марианна сама стыдится того, как быстро ответила на любовь человека, которого еще недавно высмеивала и называла стариком, хоть ему и не больше тридцати пяти. Так что все страхи Марианны оказались напрасны: мать ее ничего не заподозрила. Большую услугу оказала ей и Маргарет: младшая сестренка в восторге осматривала поместье и засыпала Марианну вопросами — слава Богу, на совершенно безопасные темы.

Понимая, что Элинор не всегда будет рядом — ибо Марианна не оставляла надежды на то, что рано или поздно ее сестра соединится с Эдвардом — Марианна принялась понемногу заниматься хозяйством сама: сначала мелочами, но понемногу начала играть более видную роль, оттеснив Элинор на ее законное место гостьи. Теперь, с приездом матери и сестры, она с радостью и гордостью принимала их у себя, как настоящая хозяйка поместья. Она устроила гостьям настоящую экскурсию по особняку — и ни разу не запуталась в паутине тускло освещенных лестниц и коридоров. Однако внимание к мелочам, которыми прежде занималась Элинор, Марианне пока не давалось, и не раз ей случалось разыскивать в доме то или другое.

Во время одного из таких поисков (куда-то подевались ключи от кладовой) она вдруг наткнулась на сцену самого неожиданного свойства. В малой библиотеке — скромной комнатке, которую полковник обустроил по своему вкусу и поставил там полку со своими любимыми книгами — обнаружила она самого полковника: он удобно устроился в глубоком кожаном кресле, закинув ноги на оттоманку, и читал вслух, а у кресла лежали и внимательно слушали его, подняв головы, два охотничьих пса.

Марианна остановилась у дверей и с минуту молча слушала чтение. Но вот одна собака, далматинская сука, заметила ее и радостно вскочила, как видно, в предвкушении более энергичных развлечений. Одна лишь вполголоса произнесенная команда заставила ее остаться на месте; однако уединение было нарушено — полковник повернулся к дверям и слегка порозовел, увидев, что так взволновало его питомицу.

— О, прошу вас, не останавливайтесь из-за меня! — воскликнула Марианна. Торопливо, чтобы не дать полковнику подняться ей навстречу, она вошла и села в кресло напротив. Второй пес, тот, что поспокойнее, тут же ткнулся мордой ей в ладонь, и Марианна потрепала его по холке. — Как это прекрасно! И часто вы читаете собакам?

— Я обнаружил, что это помогает им успокоиться после охоты. Да и сам я предпочитаю читать стихи вслух: только звучание человеческого голоса позволяет в полной мере уловить их красоту.

— Может быть, тогда продолжите? — предложила она. — Я очень хочу, чтобы вы почитали и мне, и… — она кивнула в сторону собак, не зная, как их назвать.

— Тот, что положил голову вам на колени и выпрашивает ласку — Герцог; а эта непоседливая особа, определенно предпочитающая поэзии хорошую гонку за зайцем — Молли.