– Граф Альфонсо…

– Только прикосновение, о нет, я прошу слишком многого – прикоснуться к совершенству, и все же что мне отдать за этот сладостный миг?…

– Граф Альфонсо дэ Эстэда…

Кто то тронул Альфонсо за руку, резко сорвав с облаков и швырнув на землю. С огромным удивлением слушал он то, что городил, не понимая откуда берутся эти слова в его голове, но еще больше изумил бедную служанку, которая вцепилась в свое, пустое уже ведро и выпучила глаза.

Альфонсо повернулся на звук – злой, готовый разорвать дерзкого нарушителя его беседы, но осекся, едва не выронив изо рта грубые слова, когда увидел перед собой лицо принцессы, искаженное злобой настолько, насколько вообще Алена могла злиться.

– Прочь, девка – сказала она мечте Альфонсо, и Иссилаида быстро убежала, семеня толстыми, короткими ножками. Слишком грубые слова принцессы, сказанные совершенству покоробили его, он уже готовил ей словестный укор – королевская кровь, не королевская, ему было все равно, но она спросила первой:

– О чем это вы здесь беседовали с моей служанкой, граф?

–Какое твое дело? – подумал он, и спасло его то, что он сначала подумал, ведь эти слова, подуманные сгоряча, уже почти сорвались с его губ. Но интонация голоса принцессы насторожила его – в ней сквозила злость, обида и что то связанное с душевной болью, и сочетать в себе все эти чувства могло только одно чувство – ревность. Это было непостижимо, глупо и не вовремя, и Альфонсо не мог в это поверить, но все же принцесса – женщина, хотела она того, или нет.

– Ваше Величество, – поклонился Альфонсо, ваша служанка не правильно сыпет перегной, и я указал ей на это.

– А вы у нас мастер в этом вопросе? – сердито бросила Алена в лицо ему словами, – я искала Вас по всему саду, чтобы лично выразить Вам свое восхищение вашем мужеством и храбростью, перед…перед…И как вижу, помешала Вам приятно проводить время в женской компании.

– Помешала, не то слово, – угрюмо подумал Альфонсо. Ожидание неминуемой, как говорили ему все кому не лень говорить, смерти, может развязать как руки, так и язык –а что терять, все равно умрешь, но в глубине души Альфонсо не верил в смерть, не мог с ней смириться, и даже уже оторванная от остального тела голова его, катящаяся по земле в кусты, не поверила бы, что умерла, пока не умерла бы. По этому он сдержался. А еще потому, что Лилия научила его странной вещи – видеть сквозь сотни слоев одежды, украшений, статуса и лживых слов человека, с его человеческими потребностями, чувствами, страхами и болью, такого же голого, под одеждой, как и все остальные люди.

Через высокое положение королевской особы, привыкшей к обожанию и раболепству окружающих, через дорогое платье, увешанное сверкающими нитками бриллиантов, золотыми узорами, драгоценными камнями, он вдруг увидел слабую, маленькую и хрупкую женщину, наивную и глупую, со своей дурацкой ревностью, которая появилась так не вовремя, и которую она так безуспешно пыталась скрыть. Альфонсо почувствовал жалость, и эта жалость разозлила его: его скоро на лоскуты порвут, а эта испортила последние радостные минуты его жизни из за своей эгоистичной симпатии.

– Прошу нижайшего прощения, – язвительно ответил он и отвесил низкий поклон,– не знал, что мне запрещено разговаривать с теми людьми, которых Вы даже не считаете за людей.

Бедная принцесса в богатом платье вздрогнула, словно ее кольнули чем то острым, пальцы ее задрожали, возможно, что задрожала она и вся целиком, но за пышными слоями дорого сатина этого видно не было.

– Ой, простите, конечно, Вы вольны разговаривать с кем хотите…просто, скоро пригласят к столу, а Вы первый гость, и там…

–О, какая честь! – воскликнул Альфонсо, – пир в честь того, что завтра с утра меня будут соскребать граблями со стены. Его величество король несказанно щедр, позволяя мне умереть в страшных муках, но в таком высоком звании. Надеюсь, что могильные черви будут есть меня с особым почтением, ведь я, как никак, граф.

Это было грубо и не благородно, но с другой стороны, на кого еще вываливать свои обиды, как не на беспомощную (хоть за ней и стоит вся армия страны) и слабую (хоть и наделенную недюжинной властью) молодую женщину? В прочем, жизнь поставила Альфонсо в такую позу, стоя в которой он в любом случае не выглядел благородно.

Принцесса распахнула свои огромные глаза, заморгала – часто – часто, своими длиннющими ресницами и побледнела как снег.

– Простите, граф мне так жаль, я пыталась спорить с папенькой, кричала, но меня только выпороли розгами, как ребенка… Три раза… Он ничего слушать не хочет, хотя он добрый, я знаю, просто у нашей страны такие трудные времена, ему так тяжело… – быстро- быстро залепетала Алена, словно боясь, что ее не дослушают, но совершенно не заботясь о громкости и слушаемости своей речи.

– И он решил сделать так, чтобы тяжело стало всем остальным, – хотел сказать Альфонсо, но слова застряли у него в горле: не было смысла говорить это принцессе, единственному человеку, который отблагодарил его за свое спасение, но не мог ничего сделать, ни смотря на свою королевскую кровь. Власть не бывает абсолютной, всегда есть кто то выше тебя. Особенно, если человек верующий.

– Вы самое доброе и светлое существо, которое я видел, – вместо этого сказал Альфонсо, неожиданно даже для самого себя. Алена была какой то поникшей, опустила голову, даже бриллиантовая диадема грустно съехала на бок с красивой, сложно сконструированной прически и была такой жалкой, что Альфонсо даже забыл, от чего она его отвлекла. При том, что все сказанное им было чистой правдой.

– Правда? – Алена подняла взгляд на Альфонсо – оказалось, она успела даже заплакать, улыбнулась и просияла, быстро, по детски, переходя от грусти к радости.

– Ага, Ваше величество…

– Граф, я Вам тут приготовила подарок…– принцесса долго шебуршила в складках платья, иногда доходя до такого момента, что Альфонсо приходилось отворачиваться (то есть, обнажала щиколотки) и наконец, извлекла из недр одежды кинжал в кожаных ножнах.

– Я не знаю, не уверена, хороший ли это кинжал… Но он красивый…

Рукоятка кинжала, что торчала из ножен, была сделана из драгоценного, розового самшита, украшенного золотой инкрустаций в виде распятого на кресте Кералебу – сына Агафенона; из головы у него торчало лезвие, в ногах сверкал огромный рубин, а там, где руки были прибиты гвоздями к перекладине креста, которые служили еще и упором для руки, зеленели чистейшим светом изумруды и бриллианты, которые Альфонсо с удовольствием бы выковырял, поскольку они слишком сильно блестели на солнце и были видны за километр.

С каким то странным благоговением вытащил он это произведение искусства из ножен, с детским восторгом смотрел на самого себя, отражающимся в полированном до блеска лезвии – рожа получилась кривой, но и само лезвие по конструкции не должно было быть ровным. Альфонсо нежно обхватил полуголого Кералебу за талию, почувствовал, как точно сделана рукоять по руке, как идеально выверен баланс между лезвием и рукояткой, позволяя наносить удары не напрягая излишне кисть руки.

– Ой, как красиво он сверкает! – восхищенно воскликнула Алена, – было очень трудно объяснить папеньке, почему мне нужен именно такой нож для обработки ногтей. Он очень острый, я три пальца порезала, пока доказала ему, что он для этого очень удобен…

И принцесса продемонстрировала свои маленькие, розовые пальчики, на которых был едва заметен тоненький шрам.

– Королевские пальцы можно и ветром порезать, – подумал Альфонсо, – если их в окно высунуть.

И он попробовал остроту лезвия на своем ногте – толстом, желтом, корявом и грязном, но по мужски прочном ногте, который кинжал даже не заметил, легко срезав его вместе с куском пальца.

– Ой, у Вас кровь! – Алена всплеснула руками. – Почему Вы не попробовали его на ветке дерева?

– Пустяки, – восторженно прошептал Альфонсо, – это, видимо, самая маленькая травма, которую я получу сегодня. – Ваше величество, это самый прекрасный кинжал, который я когда либо видел. Моя благодарность безмерна…и…нет слов…