— Руки за голову, вы все арестованы по статье 187 — причастность к экстремистским организациям, подрывающим государственность, — заявил лысый полковник.

Я, будучи и так на полу с ногами в позе лотоса, сунул руки за голову.

Аня отошла в сторону, не спуская глаз с Ивана. Хотя нет, она смотрела на девушку. И девушка посмотрела на Аню! В следующее мгновение девушка исчезла. Посыпались искры, послышались выстрелы. Мужики у стены снова принялись стрелять.

Я, пытаясь сообразить в этом кошмаре хоть что-то, просто стоял на четвереньках, силясь найти момент, чтобы подняться на ноги. Парни падали, тощий схватился за шею и завалился, кто-то упал на колени, трогая живот. Стёкла продолжали биться, за Аней я уследить не мог, так быстро она двигалась. В её руках было что-то, напоминающее короткое копьё, но это всё, что я мог рассмотреть.

Где она его прятала?

Я, наконец, поднялся на ноги, наблюдая, как женщина с двумя пистолетами то появляется, то исчезает, и как Аня вращает копьё с горящим древком. Пули свистели рядом или отскакивали от копья. Все движения были настолько быстрыми, либо я был настолько тормозом, что невозможно было ни за чем уследить.

Аня замерла, девушка тоже.

— Кассандра, нет! — выкрикнула Аня и, развернувшись ко мне лицом, упала в мои объятия.

Девушка с двумя пистолетами исчезла и появилась в новом месте, собираясь выстрелить. Дуло одного из её пистолетов больше не было направлено в Аню, оно было направлено в меня.

Иван вдруг упал, словно кукла. Ноги его подвернулись, он с грохотом ударился головой о пол, а на месте Ивана я увидел нечто — бесформенное тёмное облако дыма, и оно за мгновение оказалось около Кассандры, касаясь своими острыми когтями её лица.

А через мгновение всё зажевало. Словно в точку стянуло. Мы неслись в калейдоскопе. Алый, синий, чёрный. Что происходит? Где мы? Словно в какой-то тошнотворной трубе. И единственной радостной новостью здесь было то, что меня обнимала Аня. Правда её лицо не улыбалось. Она скорее сжимала зубы от боли. Я увидел, что её майка покраснела от крови.

Ну вот, а я хотел на воскресенье к маме завалиться.

Оглушительный хлопок и женский визг, а после темнота. Эта темнота не дарила покоя. Это словно сон с температурой под сорок. Ты бы уже и рад проснуться, но не можешь, а вокруг кружатся тошнотворные образы.

Вскоре я очнулся, но всё ещё лежал с закрытыми глазами, словив головокружение.

На обратной стороне закрытых век я видел перекошенное лицо Виктории, протыкаемой железным стержнем в руку толщиной. Она кричала перед смертью. Ей было очень больно. Понять, принять и простить? Я не мог поверить в то, что это всё сделала Аня, я не хотел с ней расставаться. Пусть это всё будет неправдой! А даже если это и правда…

Виктория ходила по краю лезвия с тем, чтобы шантажировать, используя меня в качестве заложника, и чтобы никто не пострадал. Она явно дала понять, что это дело не было для Ани последним, хотя Аня свою часть выполнила. Понять Аню было не сложно.

Может быть стоило всё же договориться? Это уже по части принятия. Я не мог представить себе, чтобы я вот так поступил с другим человеком. Тут до меня начинал доходить смысл и всех остальных её фраз. Она не шутила! Никогда! Вот тут понять было сложнее. Ладно, одно принятие в единицу времени. Принять… Моё сердце не могло такое принять.

И, следом за этим, камешек сомнения застрял в ботинке наших с ней чувственных отношений. Мне не за что было её прощать, ведь она ничего не совершила, но за непринятием следует неприязнь.

А иногда даже страх. А что если я её так же расстрою? А что если её расстроят другие люди? А что если я ей вдруг случайно совру? Натянет ли она меня на пилон? Она хмурилась, когда я подыграл. Ходил ли я тогда по грани? Осознавал ли я, что моя жизнь была в опасности?

Может стоило окрестить меня беспросветным романтиком, но даже сейчас вначале нужно было выслушать её версию.

Я продрал глаза и попытался сесть. Подо мной кровать, рядом со мной на стене ковёр, смутно знакомый. Я не был дома уже очень и очень давно. Я имею ввиду у мамы дома.

— Аня! — вырвалось у меня.

На табурете рядом я увидел свою маму, смотрящую на меня строго и с укором.

Она не была молода. Морщины, седина, которую она не подкрашивала, но при этом холодный и расчётливый взгляд, который, я знал, может быть ласковым и любящим. Волосы её были распущены, падали вниз на спину. Всегда её волосы были до пояса, сколько я себя помню, всегда густые. Сейчас чуть проредели от вечного стресса, но всё же. Она была в свободной хлопковой рубашке и в длинной юбке, с босыми, стоптанными ногами. В морщинистых руках она держала телефон.

Я повертел головой. Большая комната, четыре кровати, все пустые, кроме моей. Только я и мама, никого больше. Сколько она тут сидела? Я глянул на часы — суббота, три часа дня.

— Её здесь нет, — холодно заметила она. — Это ведь тоже она, да? — холода не убавилось, а только прибавилось.

Она показала мне телефон, в котором была в последних новостях в графе «разыскивается» фотография Ани.

Я смутился и слова застряли у меня в горле.

Как я здесь оказался? Почему сейчас? Что там произошло? В Аню выстрелили и она истекала кровью!

— Где она? — вскочил я.

Мама удивлённо раскрыла на меня глаза.

Да, чёрт возьми, сейчас я не в состоянии сюсюкаться и подчиняться! Ане угрожает опасность! Надо было не лежать с вертолётами в голове, а бежать к ней, вызывать ей скорую (но нельзя скорую, её упекут за решётку сразу), пережимать рану. В неё стреляли! «Не переживай за меня», — пронеслось в памяти и я, против воли, выдохнул и уселся снова на кровать.

— Привет, мам. Извини, что без предупреждения.

— Да вы вообще свалились непонятно как. Через забор перелазили что ли?

Я раздирал свои пальцы от нервов. Мама это видела, встала, уселась рядом, обняла меня. Я ничего не сказал, обнял её.

— Мам, ты же знаешь, что я тебя люблю, да?

— Да, знаю, Максимка. И я тебя люблю тоже. Твоя девушка в соседней комнате, она раньше очнулась, но у неё майка в крови была.

— Ей нужно доктора, но в больницу нам нельзя! — тут же заявил я.

Что же делать?

— Не нужно ей доктора. С чего ты взял. Это видимо не её кровь была.

Всё же бессмертная? Соврала?

Мама ещё раз посмотрела на меня с укором. А я вдруг представил, как Аня произвела на неё «первое впечатление» и ужаснулся.

— Аня что-то говорила?

— Молчит, как рыба об лёд, — расхохоталась она. — А чего это ты так распереживался? Если уж она хорошая девочка, то от того, что скажет какую-нибудь чепуху, плохой она не станет. Но что-то я сомневаюсь, является она хорошей. Ах, Максимка, связался с ней и уже тёте Вале наврал с три короба, — с укором посмотрела на меня мать замолчала.

— И что делать? — совсем по-детски шморгнул я носом.

Мамино мнение было решающим. Наша семья жила большой общиной, и хоть мы и были расселены по всей стране равномерно, а всё равно за всеми присматривала мама. Старше неё была лишь тётя Антонина Олеговна, ей было шестьдесят пять, или шесть, но она была бестолковой. Роль главы маме перешла от моей бабушки — Ефросиньи Гайской, когда той исполнилось семьдесят и когда та захотела на покой сама.

Ещё не до конца осознавая ситуацию я понимал, что мне вскоре предстоял самый сложный выбор в моей жизни.

— Что-что? Решать проблемы. Максимка, она в розыске.

— Я тоже. И нам помощь нужна!

— Не перебивай мать! Ты не в розыске, это ошибка просто. Тебя я хорошо знаю. А вот она, эта девчуля тебя в могилу сведёт. Она хоть совершеннолетняя?

Я кивнул.

— Ну и сколько ей.

— Она меня старше, — буркнул я, смущаясь.

— Вот! Тем более! Великовозрастная, а мозгов нет, раз с Новым Бурсом связывается. И во что вы такое влезли, что она вся была в крови? И кто эти новые твои «друзья»?

Она посмотрела на меня внимательно.