У некоторых сотрудников вытянулись лица, другие засмеялись, сочтя это шуткой.

«Идиоты», – отметил, про себя Михаил.

Он чувствовал превосходство. Именно, превосходство! Забытое детское чувство.

Миша вырос в деревне. Мама разрезала батон, намазывала сверху масло с вареньем и разрешала вынести бутерброд на улицу. Соседские ребята окружали со всех сторон, просили: «Дай, откусить!» И Мишка выборочно разрешал.

Глядя в иллюминатор, он понимал, как высоко забрался. Впервые летит в Москву один, под ним Россия…

Отчего-то вспомнился менеджер соседнего региона, его понизили в должности и выслали в Нижний Новгород. Выступления он начинал со слов: «Подо мной было пол-России!» За это подчинённые его в кулуарах высмеяли и прозвали Сбитым Лётчиком.

Самолёт попал в зону турбулентности. Михаил крепко сжал руку рядом сидящей дамы. Она удивлённо посмотрела на него:

– Мне тревожно… Мне тревожно, – повторил он, как бы оправдывая себя, и сжал её руку сильнее.

Дама смутилась:

– Мне больно! Вы не волнуйтесь. Отпустите меня. Я позову стюардессу.

– Бортпроводник! Правильно говорить «бортпроводник»! – выкрикнул Миша ей в лицо.

Дама растерялась, не зная, что ответить. Он разжал руку.

Зона турбулентности закончилась. Но внутри у Михаила дрожь нарастала. Его трясло. На даму рядом он старался не смотреть.

Куда он летит? Зачем? Вдруг его не назначат на должность менеджера?

Чтобы успокоиться, он достал ноутбук, открыл презентацию. Слайды не понравились: сменил фон, потом шрифт. Подумал и вернул всё, как было.

Он чувствовал, что сейчас завидует всем самарским сотрудникам. Им хорошо, они дома. Захотелось позвонить жене и сказать: «Юлька, прости! Если я опозорюсь, пустишь домой?»

Слабость недостойна мужчины. Настоящий менеджер мыслит позитивно. Позитивно!

Самолёт приземлился в Домодедово. Михаил полной грудью вдохнул воздух столицы. В голове прояснилось. Он уверенно сошёл с трапа.

На завтрак опять была манная каша. Баба Катя называла её кашей без души и почти не ела. Это была резиновая масса с кубиком подтаявшего маргарина посередине. Нянечка каждое утро равнодушно расставляла одинаковые тарелки, докладывая рядом алюминиевые ложки. В столовой пахло всегда одинаково: подгоревшим молоком и хлоркой.

Баба Катя знала вкус настоящей каши с душистым маслом. Воздушной и рассыпчатой. Когда-то у неё была своя корова Маруся. У Маруси молоко было густое. А сметана какая выходила – ложку в банку поставь, не утонет. Баба Катя была с коровой неразлучна. А как же? Всю семью Маруся кормила.

Мужа забрали на фронт сразу, как война началась. И похоронку Катерина получила одной из первых в деревне. Вот когда всю их мирную жизнь будто топором разрубило, страшное дело.

Немцы до их деревни не дошли, под Ульяновск-то. Зато составы со всей страны каждый день у ближайшей станции проходили. Катерина ранним утром доила корову и несла молоко к поездам. Детям и картошки хватит, а вот валенок на зиму земля не родит. Так и выменивала Катерина Маруськино молоко.

Детей у неё трое было, всех поднять, да выучить. А школа далеко, зимой без теплой обувки не дойдешь. Зимы-то лютые были, сугробы выше крыш нарастали. Сама Катерина могла и босиком по снегу пробежать, да у печи пятки отогреть.

Потом и война кончилась, и дети выучились, да разъехались. Кто в техникум пошел, а кто аж в институт. Катерина гордилась, что дети у неё ученые. Сама-то и писать толком не умела – три класса церковно-приходской.

Помогала детям как могла. Хозяйство тянула одна. Дом большой у Катерины остался, крепкий. Говорили, что богатый.

В деревне жизнь тоже продолжалась. Разрослась деревня до поселка городского типа. Администрация решила дорогу молодым давать, новые бараки строить. Так дом Катерины и снесли – ничего родного на месте не оставили. А ей выделили комнатёнку в одном из новых бараков. Все равно баба одинокая, что ей лишнюю площадь занимать.

Больше всего Катерина по хозяйству скучала, по Маруське своей. Курей собственными руками забила, не жаль. А корову не смогла. Соседке отдала. И все переживала: поживёт ли её корова. От старой скотины проку особого нет. Кто кормить за так станет?

Дети писали изредка. Ехать к ним Катерина сама не хотела, хоть и звали. Какая там от неё радость? Жизнь молодая уходит вперед так, что и не догнать. Отписывалась детям, успокаивала.

Сестричка из поликлиники к ней часто заглядывала давление проверить. Потом садились за чай с баранками, говорили по душам. Тогда сестричка и предложила в этом доме для стариков пожить. Какое-никакое общение.

Правда, Катерина совсем не потому согласилась. Уж очень ей сад во дворе этого заведения понравился. Яблоки в том саду к осени вызревали с большой кулак и будто сами в руки просились. Прямо как в её родном саду когда-то. Как откусишь такое яблоко – внутри сладко и тепло становится.

А вот каша у них была совсем без души.

Каша была почти готова. Горячая и наверняка очень вкусная. Мышка наворачивала круги вокруг ёжика, а нос её, с неровными усиками, уже полчаса как жил своей жизнью. Она просила хоть ложечку.

Но ёжик важно помешивал большой деревянной поварешкой драгоценное варево в красивой кастрюльке, отгонял её и просил ещё немножечко подождать. Все это длилось уже полчаса, и терпения в мышке оставалось так мало, что она начала просить, даже более того, умолять друга, чтобы он перестал её мучить и зачерпнул жёлтой рассыпчатой гущи.

– Можно даже не накладывать в красивое, по всем правилам, блюдце, – говорила мышка.

Ведь самое главное – это дать ей и всё. И неважно уже, во что будет наложена эта каша. Она дергала ежа за фартук, за штанину, даже раз толкнула его маленькими слабыми лапками.

Но зануда-ёжик ни в какую не хотел ей потакать. Он вообще не сильно любил нарушать придуманные им раз и навсегда правила. А «правило каши» было одним из самых жестоких для мышки. И она всегда уступала. Ведь ёжик знал, как лучше для мышки. И мышка всегда в это верила.

Но только не сегодня! Ведь сегодня она не хотела есть слегка остывшую, выложенную красивой горкой кашу на блюдечке с золотой каймой. Она хотела горячую, зачерпнутую деревянной ложкой, прямо из кастрюльки! Или обидеться.

А еще лучше: уйти в гости к суслику – уж он-то никогда с ней так не поступит. И не есть эту дурацкую, хоть и вкусную кашу. И пусть ёжик один её ест. В конце концов, она очень постарается и обязательно найдёт на целом белом свете другие вкусные вещи.

Облизав ложку и стенки мисочки, а потом сладко причмокнув от последней крупиночки ёжиковой каши, мышка мечтательно откинулась на расписном стульчике и подумала о том, что она приняла правильное решение, дав ёжику ещё один шанс. В конце концов неизвестно, какие порядки и правила в голове у этого суслика.

Домовёнку не нравилась эта квартира. Она была слишком светлая, слишком белая и слишком пустая. Ковёр с длинным ворсом, кожаный диван, да телевизор на полстены. Вот и вся комната. Обои белые, шторы серые, двери стеклянные.

На кухне, где за плитой Домовёнок сделал себе каморку, тоже не разгуляешься. Странный изогнутый стол на металлических столбах, высоченный, как и стулья к нему. За ним и одному-то тесно. Хотя Хозяйке этого хватает. Гости у неё редкость. Так, пара подруг придёт раз в два месяца, вина пригубят из бокалов, что Хозяйка купила сразу после переезда, и уйдут. А она сидит потом на своём белом диване и пьёт красное вино. Одна.

Не нравилась Домовёнку и бесконечная чистота вокруг. Хозяйка, как одержимая, мыла, чистила и тёрла все поверхности. Иной раз зайдёт на кухню тарелку сполоснуть, и не успеешь оглянуться, уже драит белую кафельную плитку или холодильник. Домовёнок искренне не понимал, что там мыть в этом гигантском, почти пустом агрегате.