– Березина! – услышала Вера голос Вадика Лейгауза. – Ты куда сейчас? Может, в кафешку зайдём посидим?

– Не, Вадь, я домой, – вздохнула девушка. – Прости, я не в форме что-то, пойду, прогуляюсь.

– Ладно, – хмыкнул Лейгауз. – Как хочешь, я тогда Пучкову приглашу.

– Дура ты, Березина, – шепнула скрипачка Пучкова. – Второго шанса не будет.

Вера улыбнулась. Вадик Лейгауз был так же талантлив, как и красив. Про таких парней Верина бабушка говорила «парикмахерская морда». Скрипкой он владел виртуозно, участвовал в конкурсах и часто занимал призовые места. Но Вере казалось, что с музыкой у Вадика несерьёзно, впрочем, как и с девушками, которые появлялись у него, а через некоторое время исчезали.

Всё происходило как-то легко и просто: сыграл на концерте, пригласили на телевидение, взяли интервью на радио. Не было мучительных занятий, бессонных ночей в поисках того самого, единственного звучания.

– Ты просто завидуешь, – говорила подружка. – Не всем дано даже приблизиться к Лейгаузу, тем более тебе, Берёза.

Вера закрыла футляр, собрала ноты в папку, надела лёгкую курточку, спортивную кепку и вышла из здания. Она медленно пошла по Поварской, останавливаясь и подставляя лицо солнцу. Оно проглядывало из-за облаков и, как ласковый кот, трогало мягкой лапкой Верино лицо, а потом снова пряталось.

«Наконец-то весна», – подумала девушка. – «Скоро каникулы, и можно поехать домой после отчётного».

В Москве Березина поселилась в старой девятиэтажке Бибирева. Название района неизменно вызывало смех, а покосившийся облезлый дом был очень похож на тот, в котором Вера провела почти всю свою жизнь в городе С. Двор тоже напоминал то, к чему она привыкла с детства: вздыбленный асфальт в трещинах, скамейка с бабушками в платочках и огромные лопухи, растущие на обочине дороги.

В доме, где она жила с родителями, бабушкой и младшим братом, пахло свежепокрашенными в густой бордовый цвет деревянными полами и пирогом с сочным ревенём. Его мама покупала на рынке вместе с домашним жирным творогом, который нужно было непременно намазать на тёплый серый хлеб и съесть, до того как пирог поспеет в духовке. А потом долго-долго пить чай с чабрецом и мятой в невероятных размеров кружке с отломанной ручкой, обжигая пальцы и рот, смакуя румяное, в меру пропечённое тесто с вытекающей яркой малиновой начинкой из кисленького ревеня.

Мама осталась в С., в Москву Вера приехала одна и уже три года жила у приютившей племянницу одинокой пожилой тёти. У неё была своя комната с балконом, где можно заниматься строго до девяти вечера. Позже в стенку сразу начинал стучать сосед дядя Коля, слесарь-сантехник. Он много работал и очень уставал, поэтому спать ложился рано, и звуки «пилы», как он говорил, мешали отдыхать. Вера сначала спорила с сантехником, говорила, что из-за его храпа дрожат стены и невозможно заснуть, но потом привыкла к режиму и «пилила» по расписанию.

Вера была альтисткой. Вернее, она стала альтисткой, когда училась в музыкальной школе. Всегда высокая, крепкая, ширококостная, ловкая, с большими руками, сильными длинными пальцами, Вера просто переросла скрипку – инструмент казался неестественно маленьким, словно игрушечным на её могучем плече.

Наблюдая за тем, как девочка, мучаясь, в очередной раз пытается уместить пальцы на грифе, учительница музыки, старенькая сухонькая Ирина Абрамовна, сказала, поправив изящные очки в тонкой золотистой оправе:

– Всё, Веронька, с завтрашнего дня пробуем альт.

Так в жизни Веры появились альт и нестерпимое желание доказать всем на свете, в том числе и себе, что она сможет стать настоящим музыкантом. Правда, чтобы осуществить его, пришлось бросить баскетбол. Родители были против, им казалось, что если дочка выберет спорт, перспектив в её жизни будет гораздо больше.

– Веруша, ну что тебе далась музыка эта, – говорила мама. – То скрипка, то теперь альт какой-то.

К окончательному решению подвела Ирина Абрамовна:

– В Москву, Веронька, в Гнесинку. Я уже и Кириллу Евгеньевичу позвонила, он тебя послушает. А что ты думала, талант просто так даётся? Нет, милая, работать надо, работать.

Солнце, коснувшись ещё раз лица Веры, ушло за большое серое облако. А оно очень быстро, приняв в гости парочку друзей, закружилось в хороводе, превращаясь в тяжёлую графитовую тучу с резко очерченными краями.

– Так, ну конечно, – подумала девушка, ускоряясь. – До метро не успею.

– Вера! – услышала она сзади. – Подожди, у меня зонт!

Лейгауз бежал, смешно размахивая левой рукой, как будто хотел остановить машину, правда, со стороны кустов сирени. В правой он крепко держал скрипичный футляр. Капюшон модного бежевого худи слетал с головы от резких порывов ветра, но Вадик упрямо нахлобучивал его снова.

– Вадь, ты чего? – спросила Вера запыхавшегося Лейгауза. – А как же Пучкова?

– Вер, вот, зонт есть, я подумал, что… Ну, в общем, короче, наверное, сейчас дождь, – бормотал Вадик. – А ты промокнешь, и альт тоже, а завтра играть. Может, такси вызовем?

– Не успеем, – сказала Вера.

Как бы в подтверждение её слов, край тучи пронзил яркий жёлтый свет, сверху что-то заурчало, заворочалось, завозилось и хлопнуло так, как будто разом открыли сто деревянных бочек с огурцами. Вера хорошо помнила этот звук – резкий, громкий, сочный. Бабушка по старинке солила огурцы в таких банках, пузатых, с плотными крышками. В воздухе разливался упоительный запах смородины, петрушки и вишни.

– Бежим! – крикнула Вера.

Лейгауз успел раскрыть огромный лиловый зонт за секунду до того, как на них обрушился поток воды, мгновенно превратив Поварскую в амстердамский канал.

Крепко прижав к себе драгоценные инструменты, Вера и Вадик синхронно запрыгали к светофору. Машины стояли, включив аварийки и даже не пытались тронуться, – их дворники не справлялись. Хлестало так, словно одну огромную, наполненную водой губку выжимали сверху натренированной рукой.

В вестибюле метро толпились люди, отряхиваясь и фыркая. Вера посмотрела на Вадика.

– А поедем ко мне, – сказала она смело, – в Бибирево. Я там живу у тёти. Я шарлотку вчера испекла.

– Давай, – согласился Лейгауз. – И чай горячий! – мечтательно произнёс он. – Ноги совершенно промокли. Как ты сказала, Бибирево? Смешное название, а я на Соколе с бабушкой, предки в Питере остались.

Вагон был полон людей, пахло сыростью, влажной одеждой. Вера протиснулась в середину, взялась за поручень. Вадик примостился рядом, пытаясь удержать равновесие, зонт и кофр со скрипкой.

– Мы с тобой одного роста, – заметила Вера. – Странно, хотя, нет, я ведь каланча.

– Угу, и рука у тебя, наверное, тяжёлая, – засмеялся Вадик.

– Вадь, а ты, оказывается, много занимаешься, а я думала, ты… – начала Вера.

– Ты про это? – Лейгауз повернул голову, чтобы Березина лучше увидела плотную мозоль на шее. – Эх, надо всё-таки бороду отрастить, чтобы не так заметно было.

– А мне тогда что сделать? С бородой не получится. – Вера приподняла подбородок повыше. На шее, слева, красовалось точно такое же розовое пятнышко.

– Трудовая мозоль, – сказал Лейгауз. – Ничего, я уже и не замечаю. У тебя по жизни вообще какие планы? Замуж?

– Сначала музыку услышать, всё остальное позже, – Вера улыбнулась и подтолкнула Вадика к выходу.

Поезд остановился, двери вагона открылись, выпуская людей на станцию, как курильщик устало выдыхает облако дыма после тяжёлого дня. В Бибирево дождь уже прошёл, оставив после себя огромные лужи, в которых перекатывались водяные волны от проезжающих машин.

В квартире тёти было тихо, хозяйки не было дома.

– На дачу к подруге уехала, – объяснила Вера, сняла куртку и кепку. Длинный хвост густых каштановых волос тяжело плюхнулся на спину.

– У тебя брови красивые, – неожиданно сказал Лейгауз.

– Жаркое будешь? – спросила Вера. – Ещё осталось.