Бога это мало волнует. Он хранит молчание, предоставляя человеку думать о себе что угодно. Человек же, словно окрылённый таким долготерпением Творца, придумал уже столько богов для своих целей и нужд, что их уже не сосчитать никому и никогда.

Дело в человеке – каков он и что ему нужно. Он не знает этого, он – существо, ищущее ответы на свои вопросы и не находящее их. На очень долгое время ещё может растянуться этот поиск. Каждый, какого бы звания и сословия он ни был, спрашивает себя о Нём. Каждый даёт свой ответ. Возможно узнать о Боге всё, что доступно думать о Нём человеку – достаточно объединить эти, уже данные ответы, и будущие. Моисей выбрал свой ответ так, чтобы он служил пользе дела. Бог и польза – понятия, увы, неразделимые. Увы – потому что Бог должен быть выше всего, безусловно, и выше пользы.

От Моисея услышал человек впервые: Бог один. Все прочие ответы одинаковы, во всех (почти) случаях называется большее число богов. Даже если ответ Моисея неверен, он был нов, если не учитывать кратковременный период единобожия у египтян. Непросто верить в Того, о ком не знаешь, есть ли Он. Но только и можно верить, когда не знаешь. А если бы было возможно знать, что Он есть, хотелось бы знать больше – каков Он. Тут уже совсем теряется разум, потому что не знает, откуда ему взять описание для Него, откуда взять для этого описания особые качества и атрибуты. Тут решение Дионисия Ареопагита было самым верным: «Не знаем Тебя и знать не можем. Ни один из атрибутов, приписываемых Тебе, не может быть присущ Тебе. Знаем только, что есть Ты, а больше ничего знать не можем». Но даже и того, что есть Он, не знаем, а только верим в это. «Он всеблаг!» Этого знать невозможно. «Он всемогущ!» И этого знать невозможно. Ничего о Нём знать невозможно, а прежде всего того, что Он есть.

А если Он есть, то невозможно знать, есть ли Ему дело до нас. А это и есть главный вопрос для человека. Главное не то знать, есть ли Он, а то, есть ли Ему дело до человека, если Он есть. Потому что если Ему до человека нет никакого дела, то всё равно человеку, есть Он или нет. Тут атеист и верующий могут помириться и руку друг другу подать. Атеист скажет при этом: «Получается, что мы оба правы. Ты прав, потому что Он есть; а я прав, потому что Его нет для человека, коль скоро Ему нет дела до человека. Потому что то, что Он есть, в таком случае ничего не значит для человека и ничего не меняет для него. А потому – забудем Его!».

Если Он и есть, Он равнодушен к человеку. К этому склоняют разум все наблюдения. Но насколько возможно доверять в этом вопросе разуму? Не хочется признать, что Бог не замечает человека. Вот опять проявляется желание человека в отношении к Нему. Хочу, чтобы Он не был равнодушен ко мне, поэтому и мыслить Его буду сострадающим, дающим, жалеющим, всепрощающим. Вот для чего человеку нужен Бог – чтобы было кому его прощать, а может быть, и в рай привести. А ещё Он нужен человеку затем, чтобы он мог мыслить, что его собственное существование имеет смысл. Или может быть смысл в существовании, не направляемом высшей мыслью?

Наш вопрос: один ли Бог? Тут возможны одинаково убедительные аргументы в пользу и утвердительного, и отрицательного ответа. Приходит на ум даже и такое, совершенно странное предположение: один Он был бы слишком одинок. Опять человек ставит самого себя на место Бога и приписывает ему свои желания и опасения. С какой стороны человек к Нему ни подойдёт, всюду проглядывает он сам, его неспособность выйти за пределы своего я. Человек проявляет редкостную несговорчивость в вопросе о сущности Бога. Не оттого ли, что этот вопрос затрагивает самые его сокровенные надежды и желания, включая надежду на бессмертие? Но вот вопрос, который человек боится даже поставить себе: «Я себе важнее или Бог?». Он знает ответ, но никогда его не произнесёт вслух. «Прыгнул бы ты за Бога в котёл с кипящей смолой?» Если спросят меня вот так, прямо, я и отвечу прямо: «Нет, не прыгнул бы». А за себя бы прыгнул. Но только какой в том был бы толк для меня? Но если бы был толк, то прыгнул бы. И за Бога прыгнул бы, если бы в этом был толк для меня. А иначе не прыгнул бы. Если бы знал человек, что Бога нет, то тут же без обиняков признал бы: я себе важнее всего другого; кому же, если Бога нет, быть для меня важнее всего, кроме меня самого? Он и тут слукавит, потому что сам для себя он важнее всего в любом случае.

Сотворение мира легче мыслить, если Творец один. В этом случае этот великий акт берёт начало в одном мышлении и в одной воле. Рассудок самой своей организацией предназначен к тому, чтобы когда-то открыть для себя одного Бога. Это путь к Богу через способность познания, эпистемологический путь. Путь Моисея был прагматическим. Его подход к нравственным понятиям и положениям далёк от философского. Нравственность для него – средство, не цель. Для Моисея было ясно: новый Бог должен быть бесконечно возвышен над человеком. Он должен быть строгим и через свою строгость полезным. Для человека, не видящего разницы между грехом и добродетелью, не может иметь смысла вера в Бога, наказывающего за грех и вознаграждающего за добродетель. Но человек всегда знал, что такое грех, и всегда любил грех. Задача укрепления добродетели не могла быть возложена на богов, которые сами недобродетельны, и не могла быть возложена на многих богов. Логически для такой цели наилучшим образом подходил один Бог. Его не было, и Моисей придумал Его, воспользовавшись для этого прежними образцами, взятыми, прежде всего, у египтян. Шатки и неустойчивы добро и мораль, в основании которых лежит закон человека. Этот закон Моисей заменил на закон Бога. Но и поставленная на новые основания нравственность не стала иной. Человек необязательно хочет быть существом нравственным, хотя и ценит нравственность в других за её полезность для себя. Не стал он более нравственным и после Моисеевой реформы нравственности, ведь что это было ещё, если не реформа мира богов и реформа нравственности? Первая удалась, но только частично, вторая не удалась вовсе.

Живая нравственность невыводима из теоретических принципов и не сводима к ним; она выводима из живого чувства, из реальных качеств и свойств человека. Поскольку человек существо эгоистическое, Творец позаботился о том, чтобы утвердить в душе каждого силу, противостоящую его эгоизму. Человек был сотворён существом одновременно эгоистическим и нравственным. Он нравствен в меру своего эгоизма. Обе эти его способности уравновешивают одна другую в тех пределах, в каких это необходимо для благополучия всех. Иной нравственности, чем та, которая присуща человеку по природе, не может и не должно быть. Нравственностью иного рода было бы нарушено равновесие отношений, связывающих индивиды друг с другом. Даже устанавливающееся через социальные отношения, это равновесие – природное и естественное. Моисей захотел дать нравственный закон существу, уже живущему по нравственному закону. Естественный нравственный закон внушён человеку Богом подлинным. Как положительная религия враждебна естественной религии, так положительная мораль, побочное дитя положительной религии, враждебна естественной морали. В основании последней лежит расчёт Творца, а если Его нет – то расчёт природы, формировавшийся миллионы лет. В основании положительной морали лежит расчёт человека, всегда ошибочный, потому что никогда не превзойти ограниченному человеческому разуму бесконечную мудрость природы. С приходом нового Бога установилось двубожие: подлинному Богу стал противопоставляться бог придуманный.

Помимо того, что Моисей был обманщик, он был убийца – он убил египтянина, после чего скрывался в пустыне от наказания[12], и он был жаден до чужого добра и подговорил израильтян накануне дня исхода обобрать египтян.