Как обстоит дело с рациональным обоснованием недопустимости действий, запрещаемых заповедями? Моисей даёт краткий список недопустимых дел, полагая, очевидно, что каждый сам выведет для себя, почему не должно совершать такие дела. Но если бы для вора было возможно вывести из заповеди «Не кради!», что он не должен красть, а для убийцы было возможно вывести из заповеди «Не убивай!», что он не должен убивать, не было бы воров и убийц, как не было бы и согрешающих против других заповедей. Моисею показалось достаточным, для того чтобы евреи приняли заповеди, рассказать им, что они от Бога. Особенно неправдоподобен рассказ в том случае, если рассказчик, сообщая, что он отправляется на встречу с Богом, чтобы получить от него заповеди, предупреждает остальных, чтобы они не следовали за ним. Ибо Бог не потерпит такого любопытства, и его гнев и кара будут ужасны. Вся обстановка вручения Моисею каменных скрижалей с начертанными на них будто бы Божьим перстом письменами – с её громом, молниями и дымом – настолько пронизана духом фарса и надувательства, духом театрального представления, что и для самого неразвитого ума возникает вопрос: как сумел Моисей убедить евреев – а после этого ещё полмира – в том, что десять заповедей были вручены ему Богом? К освещению этого вопроса богословами мы ещё обратимся, пока же выделим ещё одну несуразность в Декалоге – десятую заповедь. Что эта заповедь оскорбительна для еврейских женщин, не раз отмечалось критиками Библии: на едином дыхании Бог запрещает мужчинам желать жену ближнего, его вола и осла. Как чувствовали себя еврейские женщины, оказавшись в такой компании в самом священном религиозном тексте их народа, и с каким чувством следовали этой заповеди мужчины? Какому из видов живых существ отдавалось преимущество при этом, кого старались не желать в первую очередь – вола, осла или жену ближнего?

Есть, наконец, ещё один изъян в Декалоге, плохо согласующийся с его божественным происхождением. Заповеди изложены сумбурно, в несколько приёмов, без должного порядка и последовательности, и богословам обеих религий – иудаизма и христианства – стоило больших усилий привести их в тот вид, какой они имеют ныне. На это ушло несколько столетий. Неужто Бог, если он был заинтересован в том, чтобы заповеди были поняты и приняты человеком, не придал бы им совершенную форму изначально?

Заниматься исследованием морали – дело не жрецов и священников, но философии, прежде всего моральной философии. У моральной философии богатое прошлое и, несомненно, богатое будущее, поскольку основные ответы, которых от неё ожидают, ещё впереди. Впереди человека ещё и всё его развитие, во всяком случае его основной период. Современный человек отождествляет себя и сто предыдущих поколений с человечеством, тогда как он вместе с этими поколениями – лишь предтеча человека, лишь начальная ступень в великом деле сотворения Человека и Человечества. Себя нынешний человек отождествляет с венцом творения, но какими смешными покажутся эти его претензии будущим людям через сто или тысячу веков! Он – существо, едва вышедшее из первобытного состояния, потому что пять-семь тысяч лет культурной жизни – это лишь миг по сравнению с миллионами, а может быть, и миллиардами лет культурной жизни, которые ещё предстоят ему. Последние несколько тысяч лет истории – даже не заря культурного развития вида «человек», но признаки зари, слабый свет в ночи, лежащей на прошлом человечества. Человека, существовавшего за несколько тысяч лет до него, нынешний человек стыдится признать человеком, так он не хочет быть на него похожим. Так же будущий человек, может быть, уже через тысячелетия, спросит себя, были ли мы людьми. И учёные этого не столь далёкого времени будут спорить, как называть им нынешнего человека, которого от обезьяны отделяют лишь несколько десятков тысяч лет развития и пять тысяч лет культурной жизни. Это странно в отношении нынешнего человека к самому себе: его убеждённость, что он, каков он сегодня, уже венец творения. Он уверен в этом, несмотря на очевидность того, что впереди него лежит ещё долгий путь, который, возможно, не будет пройден никогда, потому что будет бесконечен. Нынешний человек не видит себя как звено в этом процессе, находящемся в своей самой начальной стадии. Его будущее скрыто от него. Он в состоянии соотнести себя лишь со своим недавним прошлым, в котором он мало чем отличался от того существа, каковым он является сегодня. И это налагает отпечаток на его представления о себе. Только благодаря неспособности заглянуть в своё будущее современный человек не страдает от комплекса неполноценности. Иначе бы он давно сделал неприятное для себя открытие: он – не человек, но предварительная ступень человека, самая ранняя ступень. За несколько десятков тысяч лет совершенно перестать быть обезьяной невозможно. Но человек стыдится этого своего родства, как если бы он уже в незапамятные времена утратил навыки и повадки обезьяны. Правильность оценки зависит тут от того, в какой степени сегодняшнего человека будет превосходить будущий человек.

В одном будущий человек будет неотличим от человека нынешнего – у него будет та же мораль и та же логика. Для него не возникнет необходимость иметь другую логику и другую мораль. Цель морали – обеспечить существование и сохранение рода «человек». Его продвижение вперёд, к будущим формам существования, не должно быть оборвано взаимным уничтожением. Только этой одной цели и служит мораль, только в этом и состоит её назначение – в удержании человека от самоистребления через смирение его страстей и эгоистических инстинктов. «Но и животным присущ инстинкт сохранения рода. Конфликты внутри того же вида редко заканчиваются причинением смерти другому!» Это говорит о том, что животные тоже моральные существа, они инстинктивно чувствуют, что им дозволено по отношению друг к другу. Этот инстинкт, не допускающий внутривидовой борьбы на уничтожение, представляет собой зачатки морального сознания. Не сдерживаемые инстинктами, которые по своей сути являются моралью низшего типа, животные давно бы уничтожили друг друга во внутривидовой борьбе.

Воображал бы себя человек существом, существенно отличающимся от обезьяны, если бы знал, как велико его отличие от будущего человека и как долог путь развития, лежащий перед ним, какие расстояния отделяют конец этого пути (если он будет иметь место!) от его начала? «Но мне дана только одна жизнь, и она коротка. Я не хочу мучить себя ещё и этой мыслью: что я существо несовершенное, промежуточная ступень между обезьяной и будущим человеком. Лучше для меня не сравнивать себя с будущим человеком. Иначе останется восклицать: „Какая досада! Если бы жил я на сто миллионов лет позже, я бы был подлинно человеком, и жизнь моя была бы очень долгой, а может быть, и вечной. А ныне я – только предварительная ступень человека, его несовершенное подобие, я ничтожен и я смертен“».

Главным стремлением богословов и философов всегда было понять человека и приблизиться к пониманию замысла Творца в отношении человека и всего творения. Одним из краеугольных камней в этом замысле выступают добро и зло. Что такое добро и зло, богослов и философ не скажут нам. Но они должны знать это, иначе замысел Творца будет непонятен им. Но всезнание может быть ещё большим злом для человека, чем неведение. Если суждено ему стать существом всезнающим, для него было бы лучше, если бы никогда не наступило это время. Но он не может предотвратить своего будущего развития и смотрит, всматривается в то, что его ожидает, с любопытством и тревогой. Философия не сделала его счастливее. Но философия, по крайней мере, способна открыть ему невозможность счастья в тех формах, в каких он хотел бы обладать им, и побудить его смириться с этим.

Не предупредить человеку своего будущего развития к существу с иным внешним видом и иными духовными качествами и не избавиться от исконного назначения, возложенного на него Творцом. Залог тому – одно из важнейших свойств его духа – любопытство, или любознательность. Даже если скажут ему, как было сказано жёнам в известной сказке: «Все двери открывайте, а эту нет», тем самым пробудив любопытство всех именно к этой двери; даже если скажут ему – ангелы ли, бесы ли: «Эту дверь не открывай, за ней тайна твоего счастья, но знание этой тайны сделает тебя навеки несчастным», все ринутся прежде всего к этой двери, а философы и богословы побегут впереди всех. Путь будущему развитию человечества прокладывает жажда знания, которую невозможно утолить, потому что утолённая, она тут же открывает для себя новые предметы. Две линии легко просматриваются в общей картине исторического развития человека, человек всегда был движим в своих действиях двумя главным побудительными мотивами: жаждой счастья и жаждой знания. Обе силы неукротимы в нём, но первая действует вслепую: нет ясного пути к цели счастье. Но не обман и не мираж другая цель – знание. И пусть знание, которым человеку доступно обладать, несовершенно, и пусть оно не знание даже, а фикция, он счастлив уже тем, что обладает этой фикцией.