И один, чуть понизив голос, доверительного сообщает другому с такой настойчивостью, словно пытаясь что-то внушить:

– Ш-ш-ш. Все нормально. Поверь мне. Не произошло ничего ужасного.

– Папа! – я бросаюсь к отцу на шею, словно мне семь, а не семнадцать. Впрочем, после их расхода с мамой это и не удивительно, так как частота нашего общения существенно снизилось.

Кстати, именно расхода – так как в браке они ни разу не были, хоть мама постоянно и твердила, как хочет себе кольцо на безымянном пальце левой руки3. Папа же на это постоянно отшучивался и отмахивался, заявляя, что ничего не изменится с появлением штампа в паспорте и в целом выражал сумбурное негодование на счет маминого желания. По его разумениям, брак был ничем иным, как попыткой государства контролировать количество семей для анализа браков и разводов, в свете чего он и был (брак) возвеличен до высшей точки проявления любви, хотя к любви никакого отношения не имеет. Сплошная бюрократия.

Можно было бы даже подумать, что именно из-за этого они в итоге и разошлись, если бы прежде не прожили вместе больше 15-ти лет и не родили двоих детей. Пока отец в какой-то момент не сообщил матери беззаботным тоном, каким обычно беззлобно стебал нас тонуса ради, что нашел другую девицу. В этом заявлении было столько невозмутимости, словно такой исход был предначертан изначально и оставался лишь вопросом времени.

Впрочем, меня это не сильно озаботило, поскольку папа сразу обозначил, что претендует на полноправное общение с нами, и прерывание связи с нашей матерью не означает того же самого по отношению к нам. Меня это вполне устроило, а вот Нейт еще долгое время точил на отца зуб, не понимая, как тот мог променять маму на какую-то малолетнюю подстилку. К слову, это были лишь домыслы моего младшего братца – так как отцовскую новую пассию собственной персоной мы никогда не видели. Хотя, я была бы и не против познакомиться. Может, мы бы даже подружились, если теории Нейта касательно ее возраста оказались бы верны.

– Солнышко! – папа усмехается и раскрывает объятия, готовый словить меня и закружить вокруг оси, как то всегда делает.

Сегодня на нем какая-та серая рваная футболка, висящая мешком (однако, аккуратные, отделанные по краям дырки, говорят о бренде вещицы), поверх которой небрежно накинут черный лощеный пиджак. Ниже джинсы и кроссовки, на руке мелькает ролекс. Легкая щетина, волосы в деланном беспорядке, за который он, наверное, отдал в салоне целое состояние. Белоснежные (выбеленные) зубы, ямочки на щеках при улыбке.

Вот я смыкаю объятия у него на шее и он, обхватив меня за талию, пару раз кружит вокруг оси, после чего, поцеловав в висок отпускает и переводит взгляд уже на приближающегося Нейта (который, силясь сохранять достоинство, не бежит сломя голову, едва замечает его; пускай и после того, как мама тоже нашла себе избранника, он значительно потеплел по отношению к отцу).

– Дружище – отец протягивает ему руку, но – когда Нейт уже вкладывает в нее свою для рукопожатия – резко дергает на себя, тем самым заключив его в мужскую версию объятий, где задействуется лишь одна рука.

Пару раз хлопнув по спине, он отпускает Нейта и, игриво вскинув бровь, уточняет с каким-то азартом:

– Обзавелся уже гаремом?

– Пап.. – закатывает глаза брат.

– Что, даже пяти нет? – продолжает с вызовом – четыре? Три?

– Перестань.

– Две? Да хорош, неужели только одна? – после чего, насмешливо фыркнув, хлопает его по груди – слабак. Позоришь весь род Райтсонов.

– Зато прославляет род Вудли, всегда верный своему выбору – замечает Питер, который с мамой только подходит к нам и, поравнявшись, протягивает папе руку.

Сделав вид, что не заметил ни замечания, ни руку нашего отчима, отец приобнимет меня и заговорщицки уточняет:

– Что, у него правда нет толпы девчонок?

– Даже одной – веселюсь, словно это я младшая.

– Позор – усмехается отец, вновь бросив взгляд на Нейта, все еще продолжая игнорировать Питера, который упрямо держит руку прямо перед ним и начинает понемногу багроветь – а у тебя что нового, солнышко?

– Я сдала контрольную на A4.

– Потому что зануда – вклинивается брат, не оставшись в долгу – ей делать больше нечего, кроме как книжки зубрить.

– Ну я хотя бы не неудачница, которая боится завести отношения из-за опасений, что его маленький дружок..

– Брейк– вмешивается папа – позорите мою кровь. В нашем роду генетически не может быть неудачников и зануд. Это патология, сечете? – он подмигивает нам – не может же быть так, что у лучшего представителя рода родились сразу двое с патологиями?

– Джек – вновь напоминает о себе Питер уже максимально сухим и недружелюбным тоном, а его висящая в воздухе рука начинает подрагивать, однако отец и в этот раз успешно его игнорирует.

Как и в большинстве случаев, теперь уже вмешивается мама. В своем атласном летнем платье, доходящем до щиколоток – которое еще сильнее подчеркивает ее точеную фигуру – с небрежно собранными на затылке волосами (две пряди от которых ниспадают к ключицам), она сходит скорее за какое-то сказочное существо, чем обычную женщину. Впрочем, одному только богу известно, сколько она тратит на это денег.

И притом даже не получая удовольствия.

Сделав шаг вперед, она едва заметно касается подушечками пальцев локтя отца:

– Джек, я же просила тебя – со сдержанным недовольством напоминает – люди смотрят..

Нехотя, папа наконец оборачивается и, с саркастичной ухмылкой, протягивает отчиму руку в ответ. Сомкнув ее, жмет ему лишь четыре пальца, избегая большого, как то обычно делают в рукопожатиях с дамами.

Нейт прыскает в кулак, тщательно пытаясь замаскировать это кашлем, а я с трудом сдерживаю улыбку.

Терпение Питера заканчивается и он, став ничем не отличимее цветом от задницы гориллы, сжимает руку отца сильнее допустимого. На это моментально усиливается и хватка папы (на кистях их рук уже проступают вены), грозясь сломать отчиму мизинец. Питер, конечно, внушительный мужик с хорошей мускулатурой, но даже в сравнении с ним сложно сказать, кто здесь выиграет. Папа выглядит хилым клоуном, но на деле, если его разозлить, силы в нем оказывается немерено.

Мы с Нейтом в детстве, увы, не раз видели тому доказательство.

Нас он не бил никогда.

Но при нас – постоянно.

Не дожидаясь естественного разрешения ситуации, мама с проворностью птички колибри вклинивается между ними самым незатейливым образом, будто бы с чем-то обращаясь к Питеру, но тем самым вынуждая их, наконец, разомкнуть руки. Со стороны, должно быть, никто и не заметил, что это дружеское рукопожатие ходило по острому лезвию, грозясь свалиться в грязный мордобой.

Это главное.

Маме очень важно, кто и что подумает. Порой мне даже кажется, что мнение окружающих о нас для нее в принципе является единственно-важным, а что творится на самом деле ее нисколько не волнует, пока не становится достоянием общественности, как то рискнуло быть сейчас.

– Пойдемте – изящным жестом руки (на пальцах которой покоится три, переливающихся в лучах солнца, кольца) мама кивает на ближайший свободный столик на летней веранде кафе.

Мы всегда сидим только на летних верандах. Полагаю, мама считает, что на улице сложнее уловить суть наших разговоров, чем в замкнутом крытом пространстве, где любое слово отражается эхом и скачет от стенке к стенке, точно мячик для пейнтбола.

Ничего не ответив, папа направляется вперед прежде, чем мама успеет закончить предложение. Мы с Нейтом тут же увязываемся за ним, словно два школьника, увидевших отца-космонавта впервые за пять лет его «службы» в космосе. Еще более близкими наши с отцом отношения стали, когда мама женилась на Питере. И думаю, даже у Нейта тут сыграл не фактор того, что «теперь и мама счастлива», а просто возможность сравнения. Он увидел, какими еще бывают мужчины. Как к нему еще могут относиться.