Один из подчиненных Буллера сделал еще несколько пугающих открытий. Это были прогнившие до самых костей останки двух человек, наполовину выступающие сквозь мох и невысокий кустарник морошки. Но если называть вещи своими именами, то это были просто скелеты в костюмах, полностью лишенные какой-либо плоти. Ни я, ни даже доктор Браун не решались сказать, как давно они умерли, учитывая чудовищную степень их разложения. Черепа были покрыты высушенным лишайником, а сквозь рваную некогда белую форму росли стебли молодых елей, обвивая корнями обнажившиеся кости. По одежде было понятно, что эти несчастные с большой вероятностью не имели отношения к военным и, скорее всего, были такими же учеными, как и мы. Странным был тот факт, что останки, карты и сам внезапно разросшийся лес противоречили друг другу. За последние четыре десятка лет на континент не ступала нога человека, если только кто-то из неподконтрольных ООН стран не решил без лишнего шума колонизировать вновь открывшийся беззащитный берег. Этой рабочей версии мы будем придерживаться еще долгий период времени.

Наши попытки уложить происходящее по полочкам в чертогах разума прервал Новак, сумевший найти в одной из палаток раритетные бумаги, которые совершенно точно выбивались из без того запутанной картины. Это были потрепанные временем кожаные папки, помеченные нацистской символикой. Так, на одну из них была нанесена прекрасно различимая эмблема Третьего рейха. Такие в наши дни можно было увидеть разве что в исторических музеях, но никак не в заброшенной палатке на Антарктиде.

Содержимое папок практически не пострадало от воды, хотя страницы выглядели настолько ветхими, что казались, безусловно, подлинными. Также оказалось, что один из солдат лейтенанта говорил на старонемецком, и они вместе с Новаком, который благодаря своей любви к истории так же неплохо читал на этом диалекте, принялись расшифровывать трудночитаемый текст.

С их слов содержимое больше напоминало медицинские записи и журналы наблюдений, в которых речь шла не то об опытах, не то об операциях. Часто встречались упоминания инвазивных процедур, а также реакции организма на бесконечное число раздражителей от ртути до кислот. Не было только понятно, кто же выступал в роли подопытных в этих экспериментах и были ли эти эксперименты вообще. Все сошлись во мнении, что записи необходимо среди прочего взять в лагерь и подвергнуть подробному переводу. Не было сомнений, что подобные работы, чей возраст давно перевалил за сотню лет, оказались здесь не случайно.

Перебирая стопку папок в своих руках, Новак наткнулся на пожелтевшую от времени и сырости карту, составленную, если не врала маркировка, зимой сорок третьего года двадцатого века в разгар Второй Мировой войны. На ней можно было разглядеть знакомые мне ранее по институту очертания Антарктиды, покрытой ледниками. Именно таким я знал этот материк всю свою жизнь, пока воочию не убедился, как сильно его изуродовало глобальное потепление, вызванное человеческим равнодушием и глупостью. Левее от центра карты, который казался еще и географическим Южным полюсом, можно было разглядеть пометку с названием, но разобрать его было практически невозможно. Лейтенант Буллер предположил, что там была отмечена база нацистов на Южном полюсе, ранее появлявшаяся лишь в многочисленных конспирологических теориях тридцатилетней давности. Аарону эта мысль показалась занимательной, и он мгновенно включился в дискуссию. Я же в этот момент ощущал себя так неуютно и растерянно, что хотел скорее вернуться в лагерь и заварить себе кружку крепкого кофе.

Мне сложно вспомнить, кто именно первым заметил, что точка, отмеченная на ветхой нацистской карте, находилась совсем недалеко от того места, где были мы и этот заброшенный лагерь. Однако этого было недостаточно, чтобы спланировать маршрут до указанных координат. В этот момент я предложил Брауну закончить осмотр и вернуться в лагерь, чтобы проанализировать все, что нам удалось обнаружить. Однако у него даже не было времени обдумать мое предложение.

Один из солдат заметил в оптический прицел своей винтовки очертания какого-то рукотворного сооружения в миле за лесом на склоне горы. Создавалось впечатление, что часть подземной базы, которая когда-то находилась на твердой поверхности ледника, нависла над обнажившимся склоном, но более с этого расстояния невозможно было ничего сказать. В тот момент произошел один из самых первых серьезных конфликтов Брауна и Буллера. Мой наставник считал, что нам пора вернуться в лагерь, чтобы придумать новый план, учитывая все возможные угрозы. Немецкие дневники, которые мы обнаружили в лагере, вероятно, смогли бы пролить свет на детали произошедшего в этом лесу. Буллер, напротив, был непреклонен и считал, что пока мы все еще способны держаться на ногах, следует направиться к руинам, увиденным на склоне.

К этому моменту большинство участников экспедиции не спало уже более суток, и отсутствие сна, несомненно, отзывалось в нас кратковременными провалами в сознании и помутнениями рассудка. Становилось все тяжелее строить простейшие связи в голове, что отражалось как на невнятной местами речи, так и на нелогичном поведении у всей команды. Было ли сознание Буллера настолько спутанно, что, невзирая на опасность для экспедиции, он буквально заставил всех идти дальше? Или, может, отсутствие сна вызвало у Брауна приступы неконтролируемого страха, победив здравый интерес к изучению нового. Так или иначе, лейтенант несколько раз выстрелил в воздух, чтобы прервать наши яростные споры, после чего предложил всему научному составу вернуться в лагерь с одной лишь оговоркой, что в случае, если кто-то из нас по какой-либо причине сойдет с тропы и потеряется или, что еще хуже, сломает себе ногу, силы экспедиции не будут направлены на его поиск. И здесь в разговор вмешался мой друг Аарон, который уговорил доктора Брауна продолжить путь. Главным его аргументом стал тот факт, что только вооруженные и подготовленные солдаты Буллера могли в действительности обеспечить безопасность группы, так как никто из научного состава не был специалистом по выживанию в таком суровом месте. На минуту мне показалось, что за внешней усталостью Окса скрывался неподдельный интерес и желание зайти дальше в попытке понять, что произошло в этом холодном лесу.

Мой растерянный взгляд пересекся тогда с доктором Брауном, и я видел, что усталость одолела его, отчего тот сдался. Буллер приказал собрать все важное, что нам удалось найти среди грязи и мусора, и разместить в единственной уцелевшей палатке, чтобы подобрать на обратном пути. Наш дальнейший маршрут лежал через опасный склон, и каждый лишний фунт мог стать причиной несчастного случая. Но сначала стоило преодолеть около мили суровых густых зарослей на пути к скале, и долгое отсутствие сна в несколько раз усложняло эту и без того довольно непростую задачу.

Западная Антарктида. Южное побережье моря Уэдделла. 24 ноября 2078 года.

Высокие кусты осоки оставляли на руках зудящие порезы. Кровь не застывала, даже несмотря на то, что температура лишь на несколько градусов превышала ноль. Каждое движение или касание одежды отзывалось раздражающим жжением, которое лишь усиливало желание повернуть назад. Я не понимал, почему мой наставник доктор Браун не перетянул одеяло на свою сторону и не заставил Буллера прислушаться. Он обладал достаточным уважением не только в научных кругах, но и у высших чинов руководства ООН. Мне бы хотелось, чтобы он воспользовался своим положением, ведь мы не спали на тот момент уже более суток. Еще я думал о том, что в очередной раз понадеялся на то, что ситуация решится без моего участия. У меня было мнение, и оно совпадало с мнением моего наставника, но я струсил, чтобы не нести никакой ответственности, хотя это могло бы повлиять на решение лейтенанта идти дальше.

Я был достаточно умен, чтобы отдавать себе отчет в том, что я всегда полагался на чужое мнение. Некоторые мои коллеги считали меня бесхребетным, пусть и никогда не говорили это в лицо, уважая мои заслуги. Но, так или иначе, мне всегда приходилось выполнять то, что от меня требуют, или выбирать одну из сторон в споре, лишь бы не оказаться третьей стороной. Из-за этого отчасти и распалась моя семья.