Последняя стопка бумаг, которая оказалась у меня в руках, оказалась самой, пожалуй что интересной вещью. Мне было уже двенадцать лет, и я заступал через месяц в шахту. Так вот в это самое время я прочитал книгу об одном семействе (запрятана она была почти на самом дне подвала). В ней говорилось о трех братьев, носивших фамилию Карамазовы. Одного из них по имени Дмитрий обвиняли в убийстве отца.

Я и раньше, пожалуй, брал в руки подобные истории, в которых расследовались чьи-то убийства, но эта на меня подействовала с непередаваемой силой. Здесь почти на каждой странице говорилось о Нем, и говорилось с необыкновенной жгучей силой. Каждая строка была пропитана Его пребыванием.

В одной из глав, в разговоре двух братьев я услышал легенду о Великом Инквизиторе и несколько дней в мозгу у меня слышались отголоски слов безумного старика. Мне, рожденному в неволе и в вечной каторге постоянно не давал покоя вопрос о свободе. Только что стоит за этим призрачным словом, я решительно не знал. Быть может, каждый имеет право на свою собственную свободу, и моя свобода заключается в освобождении от этих рабских оков?

Я чувствовал, что за всеми метами, кроме моего воспитателя, стоит зло, и только он один как будто послан из иной природы.

Я говорил несколько раз об этом своему Е02, но он только пожимал плечами. Он пробовал изучать буквы вместе со мной, но быстро соскучился. Играть в капсуле, как он считал, гораздо занимательнее.

А мне, мне было обидно за то, что мы родились после Великой Кататстрофы, за то, что у нас нет света. Но больше всего меня томил мой нагрудный номер. У меня не было имени, и это было самым страшным приговором.

Мой мет утешал меня, объясняя, что сейчас нет у кого имен и что так называть нас, людей, гораздо удобнее. Но в словах его я чувствовал ложь. Впрочем, добиться от него истины в каком-либо вопросе было делом не из легких. Видно было, что он меня жалеет по-особенному и знает что-то больше нас, простых смертных клонов, но рассказывать об этом боится.

Его не стало за две недели до моего тринадцатилетия. Он уже почти не ходил и лежал в отдельной комнате для больных. За несколько дней до смерти к нему пришел наш бригадир и долго о чем-то беседовал. Потом он вылете быстрее пули, с красными от гнева глазами, спустился в подвал и дал какие-то распоряжения воспитателям.

На следующей день мой читальный зал опустел, книги куда-то исчезли, а к мету, научившему меня читать, перестали пускать.

Мне было до жути обидно, что я не успел с ним даже проститься. Еще обиднее было мне, когда я лишился книг. Они были моими единственными товарищами в шахте, и я всегда к ним спешил после долгого дня. Теперь, когда их не стало, я, как и остальные меты, стал играть в капсуле. К тому времени мне уже испольнилось четырнадцать, и нас уже разместили по бункерам и одели в робы.

Иная реальность, в которой мне удавалось бывать каждый день, была по-своему прелестна, но не шла ни в какое сравнение с книгами. Да, здесь можно было почувствовать себя в древнем мире, окруженным заботливою природой. НО здесь не было мысли, здесь не было того, над чем заставляли меня каждый день думать эти истории, запечатленные на бумаге.

В скором времени я свыкся со своим положением, и даже полюбил по-своему свой труд. И возможно мое мысленное бездействие продолжилось бы и дальше, если бы Е02 не заболел смертельной болезнью. Я вдруг понял, в одно мнгновение, что дни наши земные – прах, и никто о них не вспомнит, если мы сами не оставим после себя память.Я почувствовал, что должен, как и те великие люди, написавшие эти книги, запечатлеть свой след на бумаге. Мои потомки, которые, быть может, когда-то выйдут на свет, узнают про нас, клонов, тех существ, которые остались живыми после Великой Катастрофы и ушли под землю. И, быть может, рукописи мои найдут и сделают из них настоящую книгу.

Мой воспитатель-мет говорил мне, что древние писали сначала ручкой на листе, а потом уже несли в печать свое творение. Как-то я попросил показать этот волшебный предмет, оставляющий черточки на бумаге. Он молча принес мне на следующий день целую упаковку ручек и несколько толстых блокнотов.

Они несколько лет лежали у меня без дела в шкафу и переехали со мною в бункер. И вот, когда Е02 стал угасать, я подумал книге и стал…учиться писать. Первые мои знаки буквы быи похожи на страшных будьдогов, они то прыгали вверх, то катились также беспорядочно вниз. Только по прошествии нескольких недель я стал выводить что-то более-менее достойное и теперь могу делиться с вами своими размышлениями.

Древние тоже писали дневники. Я как-то даже читал дневник одного подростка, это было очень занимательно и тоже заставляло задумываться о многих, казалось бы, уже известных истинах.

Пусть мои будни тоже послужат во благо нашего подземного царства. Я чувствую в себе потребность творить, и она должна быть исполнена.

Простите, что я так увлекся в предыдущей этой историей о моей любви к книгам, привитой еще воспитателем. Но без нее, наверное, остальные записи не имели бы большого смысла. Я остановился на том, как к нам с Е02 подоспели клоны.

Этим постоянным жителям наших окрестностей было чуждо сострадание и сочувствие. Поэтому они не стали долго церемониться со мною и сразу же закрутили руки назад. Затем, один из них, видимо, решив оглушить меня, громко закричал мне в ухо:

– Грязный урод, тебя велено доставить к Лобному месту!

– Да, сегодня мет наконец-то всыпет тебе по полной!

Над шахтой раздался громкий истерический хохот и оба приятеля поволокли покорного меня к месту казни.

Иверетская шахта состояла из трех широких туннелей длиной почти в пятьсот метров. Один из них был отдан работникам, которых насчитывалось больше тысячи душ, а в другом находился Мертвый каньон, где велась главная добыча драгоценных металлов. Вход же в третий тоннель был завален огромным камнем. Никто из жителей шахты доподлинно не знал, что же находится в его стенах. Некоторые из клонов, особенно приближенные к метам и знающие гораздо больше положенного для своих бездушных номеров, предполагали, что в этом тоннеле обитала сама Великая Матка вместе с источником энергии, питавшей Великую Систему. Там же, как я предполагал, жили своей незамысловатой жизнью и сами создатели наших реальностей.

Все три тоннеля выходили к Лобному месту, напоминавшим по своим размерам огромную городскую площадь. В центре его стоял наш Красный интернат – небольшое двухэтажное здание из темно-бардового кирпича. Прямо напротив него высился маленький эшафот – плоский камень, твердо втоптанный в землю. Раз в день или в несколько дней перед дверями интерната творилась публичная казнь. Провинившийся перед Великой Маткой работник ложился всем телом на камень и избивался плетью.

Обычно прилюдное унижение чинилось над работниками шахты, если последние вдруг отлынивали от труда, не выполняли дневную норму, или же, как мой Е02, долго лежали больными.

Меты всегда старались изо всех сил, чтобы собравшаяся возле камня публика была довольной. Иногда виновного, или, более того, измученного болезнью человека, забивали насмерть, и тогда клоны издавали громкий ликующий клич.

Для всех, кроме разве что нас с Е02, публичная казнь была самой долгожданной и желанной частью дня. Вот и сегодня, когда клоны подошли со мною к Лобному месту, здесь уже собралась добрая половина шахты.

Безымянные номера сидели на голых пыльных камнях и с упоением ждали начала порки. Из окон Красного интерната смотрели через покрытые желтой пылью стекла, несколько серо-зеленых глаз, принадлежавших, видимо, его воспитанникам. Воспитатели-меты никогда не запрещали детям глядеть на казнь, и даже более того, сами старались подвести их поближе к окну, как только палач начинал наносить первый удар.

С силой опустив меня на эшафот, клоны отошли в сторону. Ваш несчастный слуга медленно снял робу и застелил ею и без того горячий камень. Затем остановив взгляд на своем уже порядком выцветшем номере, я стал смиренно ждать мета.