— Почему ты так нервничаешь именно здесь? — донеслись до неё слова Доктора.

Клара удивлённо захлопала ресницами и взглянула на него.

— Что? Почему? С чего ты взял?

— Ты дрожишь, у тебя потеют руки, — спокойно произнёс Доктор. — Не то, чтобы мне неприятно, я привык к твоим рукам… — он стеснительно кашлянул. — С твоим пульсом можно гимны записывать.

Только его смущение спасло её от неловкости затронутой им темы. Как объяснить Доктору, почему сладострастники заставляют её нервничать? Не будет же она рассказывать ему о том, как задавалась вопросом «что есть похоть, и где её границы в современном контексте»? Клара помнила, что для христиан любая сильная страсть отдаляет человека от Бога, особенно, если она вне закона. Но за столько лет весь мир изменился! Законы стали другими, люди начали воспринимать свою сексуальность несколько иначе и говорить о ней открыто. Безусловно, и тогда бывало всякое. Мужчины изменяли жёнам, женщины имели несколько любовников. За закрытыми дверями совершались такие непотребства, о которых не каждый современный человек готов был узнать. Тем не менее тема секса не была публичной. А теперь… Клара никогда не назвала бы себя моралисткой, но то, что раньше считалось пороком, в её времени вполне укладывалось в норму. Даже если предположить, что дело не в качестве, а в количестве, и порочно лишь чрезмерное желание, то как же тогда нимфомания, признанная психологическим расстройством? Болезнь не может быть пороком. Размышляя на эту тему, Клара запуталась окончательно. И что же в таком случае ей считать похотью?

— Ты знаешь историю о Паоло и Франческе? — неуверенно поинтересовалась она.

Доктор пожал плечами.

— О том, как она влюбилась в младшего брата своего мужа, а тот их застукал вместе и заколол? — судя по тону, он не оценил куртуазную романтику.

Тогда в голову Кларе пришла идея. Доктора было трудно впечатлить, особенно прошлым. Её попытки в этом смысле были тщетными. Однако с ними был человек, способный придать слову поражающую силу, даже когда тема звучит не слишком привлекательно.

— Данте, не могли бы вы мне помочь? — Клара обратилась к поэту, подзывая его к себе.

— Что вам угодно, милое создание? — ответил он с улыбкой.

Подойдя к краю второго круга, они вдруг остановились. В бушующей туче Кларе удалось разглядеть две узнаваемые фигуры. Бедняжки вращались поодаль друг от друга и безуспешно тянулись навстречу. Что это, если не вечная любовь? Преступная и запретная, но всё же…

— Ты узнаёшь, кого-нибудь из них? — спросила Клара, указывая на грешников.

Данте взглянул на два вьющихся внутри урагана силуэта и изумлённо ахнул.

— Не может быть! Прекрасная Франческа? — он потянул вперёд руки. — А там напротив, неужели Паоло?

И, словно заучив наизусть собственный текст, поэт повторил свои вопросы. Франческа — красивая молодая женщина, с пышными каштановыми волосами, перепачканными грязью, — ответила Данте. Её страдающее лицо было прекрасно. Она рассказала и о чтении истории о Ланселоте, и о силе непреодолимой страсти, что сделала её порочной:

Тот, с кем навек я скована терзаньем,

Поцеловал, дрожа, мои уста.

И книга стала нашим Галеотом!

Никто из нас не дочитал листа.

«Тот, с кем навек я скована терзаньем», — мысленно повторила Клара. Какими знакомыми ей показались эти слова. Не от того, что она так часто перечитывала «Божественную комедию», — она уже перестала задумываться о возникающем ежеминутно чувстве дежавю. Поймав печальный взгляд Франчески, Клара посмотрела на Доктора. А если и это — порок?

— Я всё равно не понимаю, — Доктор разочарованно фыркнул. — Он убил их за то, что они любили друг друга, но разве они в этом виноваты? Как можно считать пороком химические и физиологические процессы в организме? Иногда люди ведут себя слишком жестоко. Хуже, чем далеки.

Он был прав. Конечно, если не утрировать, разве виновата была Франческа, что Паоло оказался красив и молод, а его брат Джанчотто — хромым и безобразным? Их брак начался с обмана: она верила, что выходит замуж за очаровательного юношу, приехавшего просить её руки. Никто не сказал ей, что не он будет её мужем. Суровые патриархальные законы и династические союзы причудливо выворачивали всё наизнанку. Любовь порочна, а счастье незаконно. Почему людям потребовалось так много времени, чтобы понять, насколько плохо работает эта схема?

Во всех историях о запретной любви, которые Клара просто обожала, больше всего её восхищала смелость влюблённых. Сколько отваги нужно было иметь, чтобы пойти порой на преступление для того, чтобы урвать кусочек счастья? Сотни, тысячи романов всплывали в памяти: Парис и Елена, Тристан и Изольда, Ромео и Джульетта — все они наверняка должны были попасть сюда и мучиться после смерти. За что? Потому, что во всём огромном мире сумели найти свою половину? Из-за того, что выбрали любовь и отбросили все условности? Потянулись друг к другу и своими чувствами разрушили непреодолимые преграды. Этим они заслужили свою смерть, так ещё и страдания после неё?! Иногда нужные люди встречаются поздно, слишком поздно. Как сказала Мейзи в Восточном экспрессе, когда Доктор пытался разгадать непостижимого Гаса: «Жизнь была бы гораздо проще, если бы нам нравились правильные люди. Но тогда не было бы сказок». Великая любовь всегда трагична, как говорила учительница Клары в школе, но вместе с тем на свете нет ничего прекраснее.

— У тебя есть какие-нибудь версии? — вопрос Доктора вырвал её из размышлений.

— Что? Нет, даже не знаю, с чего начать, а ты? — скороговоркой ответила Клара, тем самым выгадывая себе пару секунд на размышления.

— Здесь всё слишком реалистично, — Доктор упрямо нахмурился, рассуждая вслух. — Мы на Земле — в этом нет никаких сомнений. Даже грязь настоящая. Я сверил карты. К тому же, что бы это ни было, мы здесь — случайные гости. Следовательно, отметаем вариант о том, что ТАРДИС угодила в ловушку.

— Не отметаем. Насколько бы натурально не выглядел этот ад, нет никаких гарантий, что нас никто не дурачит.

Когда она закончила, Доктор повернулся к ней и наградил довольной улыбкой. Их любимая игра в Холмса и Ватсона доставляла удовольствие даже в таких обстоятельствах. Угадывать направления мысли друг друга для них было уже настолько естественным, что со стороны казалось, у них были заранее прописанные реплики. Впрочем, теперь зрителей не было, и они играли только для себя.

— Я точно тебе не плачу? — шутливо спросил он.

— Хочешь меня обидеть? — Клара довольно вскинула бровь. — Ты — моё хобби, помнишь?

Они ещё некоторое время прогулялись вдоль скалы, рассматривая всё вокруг и делясь наблюдениями. Этот круг больше ничего не мог им дать.

— Думаю, больше подсказок будет ближе к центру, — Доктор нахмурился и недоверчиво посмотрел в сторону Данте. — Нам нужно двигаться дальше, чтобы найти хотя бы какие-то зацепки, а не тормозить на каждом повороте. Может, подаришь ему книжку и он сам будет читать описание к каждому кругу? Как у вас в музеях принято: персональные гиды или что-то вроде того.

Это заставило Клару улыбнуться.

— Доктор, он — всего лишь человек, — снисходительно заметила она. — Впечатлительный, хрупкий, испуганный. Ему сейчас и страшно, и жутко интересно. Он ведь в аду!

— Ты тоже человек, — ответил Доктор и, быстро взглянув на неё, не стал продолжать свою мысль.

— Но я не…

Клара запнулась на полуслове, вдруг подумав о том, к чему только что вывел их разговор. Кроме того, тон Доктора ясно дал ей понять: он сказал это не просто так. Включилась его любимая в последнее время волна о «долге заботы». Сначала Клара не придавала большого значения его смущённым речам о том, что он считает себя ответственным за неё, — это казалось ей очень милым, но слишком смешным для того, чтобы воспринимать всерьёз. Однако вскоре Доктор перестал намекать и уже без завуалированных метафор говорил ей о своих опасениях. Его страх был настоящим: она видела в его глазах, насколько сильно он боится потерять её. Ещё никогда Доктор не говорил столько о хрупкости человеческой жизни. Тогда Клара взялась за дело с другой стороны: она просто запретила ему говорить об этом. Безрассудность, овладевшая ей после пережитого Рождества, сделала её абсолютным фаталистом.