— Бывали моменты, когда я тоже уже не верил в возможность нашей встречи, — Люпин на короткое мгновение опустил глаза, будто ему было неловко в этом признаться. — Оказавшись в Англии, я принялся вас искать и столкнулся с проблемой: о вас никто решительно ничего не знал. Впрочем, уровень осведомлённости моих источников не мог быть высоким. Я посчитал слишком опасным обращаться к Артуру и Молли: им и без того хватало забот. Кое-как удалось связаться с Симусом, а затем с Невиллом. Всё без толку. И только спустя две недели мне неожиданно повезло: в Лютном переулке я встретил Аберфорта. Он как раз наказывал Добби отправиться за вами в поместье Малфоев. Само собой, я вызвался помочь.

Когда я вместе с Добби аппарировал в подземелье и не увидел тебя среди пленных… Рон тут же бросился ко мне, завопил, что наверху тебя пытает Беллатриса. Меня ослепило яростью. Клянусь, если бы не Гарри, я натворил бы дел! Голыми руками придушил бы мерзавку! Но действовать надо было осторожно, чтобы никого не спугнуть. Нам удалось выманить Питера — представь себе, я переступил через его тело без всяких угрызений совести, словно мы никогда и не были друзьями. Безумие, верно? Война не просто развела нас, она уничтожила всё лучшее даже из моей памяти. А ведь воспоминания, особенно о юности, о такой счастливой, как наша, не должны подвергаться сомнению. Мог ли кто-то из нас тогда представить, чем всё кончится? Что один из нас — уничтожит троих других? А то, что предателем будет Питер? Когда я вспоминаю его детское лицо, глядя на которое не заподозришь, что он способен муху обидеть, я никак не могу соотнести его с нынешним лицом. Человек просто не способен так измениться. Ещё и добровольно. Значит, он был таким всегда…

По его губам проскользнула усмешка — осколок разочарования идеалиста с разбитым сердцем. Гермиона вмиг ощутила всю глубину этой горечи. Смогла бы она справиться, окажись на месте Ремуса? Он не оговорился, сказав, что Петтигрю уничтожил троих: Джеймс погиб, Сириусу по ложным обвинениями была заготовлена ужасная участь — пожизненный срок в Азкабане, и сколько бы они ни сражался за свою жизнь, смерть всё равно настигла его, а Ремус… Всё, что он любил, во что верил, в одночасье превратилось в пыль. Как он выжил? Да и выжил ли? Ведь он прав: человек не может настолько измениться. Так жив ли по-настоящему тот мальчик, однажды уже потерявший себя?

Люпин потянулся к прикроватной тумбочке и взял медный потрсигар. Внутри оказалось две последние сигареты.

— Ты не против? — обратился он к Гермионе, будто она когда-то ему не разрешала курить в её присутствии.

Дождавшись, пока она кивнёт, Люпин достал из пиджака коробок спичек и зажёг одну. Гермиона молча наблюдала за вспыхнувшим пламенем. Бледная струйка дыма потянулась вверх, растягивая сумрачную нить ускользающих мыслей.

— Знаешь, я всё думал: за что он так с нами? — заговорил вновь Люпин, задумчиво прикусив ноготь большого пальца. — Что подтолкнуло его отправить на верную смерть тех, кто всегда был на его стороне? Я даже не о нас говорю: Сириус бывал с ним груб, Джеймс тоже заносился, я им потворствовал. Но Лили! Она не сказала ему плохого слова, защищала его от наших нападок и видела в нём только хорошее! Неужели ничего в его жалкой душонке не ёкнуло, когда его хозяин убил её?

Жадно втянув в себя дым, так, что заострились скулы, он сощурился и подскочил на ноги. Статика была не в силах вместить его отчаяния. Порой несправедливость этого мира так глубоко поражает сознание, что её хочется побороть физически. Встряхнуть, выбить, вышагать. Люпин двинулся в сторону зашторенного окна.

— Для чего ему было нужно всё это? — он презрительно скривился. — Если его задевало пренебрежение Сириуса и Джеймса, так он ничего не выиграл: Пожиратели его ни капли не уважали. Он был не больше, чем мальчик на побегушках. Давало ли это ему защиту? Едва ли. Месть? Попытка показать своё превосходство над нами? Что ж, в том, что мы его недооценивали, я готов сознаться.

Гермиона слушала его и с каждым словом ощущала удушающий приступ немоты. Что сказать? Она была не в силах ни возразить ему, ни утешить. Предательство Питера Петтигрю не поддавалось никаким рациональным объяснениям, кроме одного самого жестокого: он был таким с самого начала. Подлый, искавший сильного покровительства приспособленец, лицемер. В каком-то смысле он был хуже садистки Беллатрисы, хуже самого Волдеморта.

— Я не берусь судить о его убеждениях. Хотя человеком слова его никак не назовёшь. И это я презираю в нём больше всего! Даже Сивый, несмотря на всю свою чудовищность, он честен в своей жестокости. Он убеждён, что животное начало оборотня — его сила, которую нужно не просто принять, а возвести в культ. Как чистокровие среди Пожирателей. И в стремлении доказать это, он неудержим.

Отыскав на узкой книжной полке рядом с окном пепельницу, Люпин затушил окурок. Напряжённость в его действиях обеспокоила Гермиону сильнее прежнего. Когда речь зашла о Сивом, она тут же вспомнила все свои самые страшные тревоги. Люпин почувствовал это и снова заговорил.

— Нет, милая, я не расскажу тебя, что там было: эти истории не для твоих ушей, — он покачал головой, доставая вторую сигарету. — Я бы хотел побыстрее забыть весь прошлый месяц. Впрочем, были и приятные моменты. Повстречал разных старых знакомых, даже одного одноклассника. Вместе с ним мы, кстати, и убежали.

— Как?

— Без оглядки.

Короткая, почти нервная улыбка скользнула по его губам. Наверное, только он так мог — говорить несерьёзно о серьёзном, затем наоборот, а потом снова, так, что не различишь, когда он окажется на грани нервного срыва. Но Гермиона не собиралась сдаваться. После всего, через что они прошли, она была решительно настроена оберегать его, если не так же, как он её, то хотя бы настолько, насколько хватит сил.

— Немногим удавалось сбежать от егерей, — произнесла она и направилась ему навстречу. — Послушай, даже если это не было чем-то героическим, ты можешь мне рассказать. Ремус, разве ты мне не доверяешь?

— Дело не в доверии.

— Тогда в чём?

С деликатной настойчивостью Гермиона коснулась его подбородка, чтобы не дать снова отвести взгляд.

— Да нечего толком рассказывать, — наконец отозвался он. — Во время очередного перехода в другое место, мы оказались около реки, через которую был лишь один хрупкий на вид мост. Нам как-то одновременно пришла эта мысль в голову. Риск большой: не знаем ни глубины, ни дна. Но что нам терять? Егеря ведь, в основном, интеллектом не отличаются — награбленное носят с собой. Тобиас первым поднял шум, столкнул своего конвоира в воду. Я тоже не растерялся — знал, у кого моя палочка, и бросился на него. Что было дальше… Течение быстро нас унесло вниз по реке вместе с теми, кого мы утащили с собой. Правда оба наглотались воды и… Не могу сказать, что мы очень старались их спасти. Такая вот история.

Закончив рассказ, Люпин мягко отвёл её руку в сторону. В этот момент Гермиона явственно осознала, что именно в нём переменилось. Осторожный, правильный, всегда тонко чувствующий всю несправедливость мира Люпин неожиданно резко погрубел. С ней он остался таким же ласковым — её, нежную девочку, которую он поклялся защищать до конца своих дней, он стремился оградить от неминуемого надлома, случающегося со всеми, кто попал на войну. Страх делает с людьми страшные вещи. Гуманизм даёт сбой, когда человек оказывается в ситуации «или он, или его». Однако Люпин всегда был строг к самому себе. Ему труднее других дался этот выбор.

— Ты ни в чём не виноват, — попыталось было возразить Гермиона, но Люпин накрыл её губы указательном пальцем.

— Не будем об этом.

Слова, как заклинание, захлопнули все подступы к обсуждению этой темы. Пусть ей было, что ему сказать — за время охоты на крестражи ей самой не раз приходилось пересматривать допустимые границы своих моральных установок. Как они будут справляться с ними дальше? Вопрос, уходящий далеко в будущее, настолько, что мог быть вообще неразрешимым. Будет ли оно, это будущее? Ведь сегодня они здесь, в этой комнате после долгой разлуки наконец вместе, но когда настанет время уходить…