Звук его имени заставил его посмотреть на неё. Она и не думала, что у него такое красивое имя.
— Вы ни в чём не виноваты, Ремус, — Гермиона уверенно назвала его так второй раз и произнесла это с удовольствием. — Я не знаю, что собирается делать Дамблдор, но я хочу во всём разобраться. Не только из-за нападения.
Она осторожно положила ладонь ему на предплечье.
— Если так случилось и нас объединяет непонятная нам обоим природная связь, я хотела бы знать о ней больше.
В её словах не было подвоха, и она знала, что Люпин это чувствует, потому продолжила.
— Не могу представить, каким это шоком было для вас, когда вы узнали, — Гермиона тщательно старалась подбирать формулировки. — Может быть, пока я не знала, вам действительно было проще игнорировать эту связь и просто держаться от меня подальше. Но раз всё так произошло… Мы должны разобраться в этом, понять, что это значит для нас обоих. Давайте сделаем это вместе.
И Ремус согласился. Он дал ей возможность сделать всё так, как она умеет, — идеально и грамотно. Перед экспериментом необходимо было выполнить теоретическую часть исследования: они должны были узнать как можно больше о природе их связи и только после этого Гермиона могла остаться с ним во время трансформации, чтобы доказать свою неприкасаемость. Возможно, Люпин надеялся, что за те пару недель до полнолуния, что у них будут, она передумает. Но не тут-то было.
Гермиона со свойственным ей педантизмом разработала целую программу: каждый день они делились друг с другом своими воспоминаниями, особенно чувственными, и пытались их сопоставить. Если бы речь не шла о ликантропии, то это с лёгкостью можно было принять за первые робкие свидания. Об этом она старалась не думать.
Они начали с самого простого и очевидного: с симптомов. Как врач, собирающий анамнез, она дотошно и щепетильно расспрашивала его о каждой детали, которая могла иметь отношение к делу. Гермиона предвидела, что им обоим будет нелегко: сначала они оба стеснялись говорить и сами до конца не понимали, насколько откровенны должны быть их ответы. Ремус адаптировался несколько быстрее, возможно, всё-таки из-за того, что был старше и видел, какую тонну неловкости старательно пытается преодолеть Гермиона. Первые вопросы щекотали ей горло, и от волнения приходилось по нескольку раз перечитывать написанные ею же вопросы. Это злило её и раздражало, но Люпин лишь снисходительно улыбался, пытаясь её поддержать.
— То есть, у вас не сразу возникло это эм…чувство, — Гермиона запнулась — она до сих пор не могла найти нужной формулировки для обозначения того, что их связывало. — Вы осознали его через сколько дней?
— Нет, оно возникло сразу, — мягко поправил Ремус. — Я почувствовал перемену уже на следующий день, но не смог её понять. Стоило мне тебя увидеть — ты вошла в большой зал, и я почувствовал твоё приближение. Интуитивно и в то же время непривычно. Как будто не я сам, но в то же время это чувство было внутри. Вроде волчьего чутья, — его губы дёрнулись в отвращении. — А потом я увидел шрамы у тебя на лице и…
Он скользящим движением коснулся сначала своей щеки, а затем уголка губ, точно повторяя те места, где у Гермионы действительно были шрамы после приключений у гремучей ивы. В этом его прикосновении было что-то необычное, что-то неподдающееся описанию: он прикоснулся к своему лицу, а она в то же мгновение ощутила тепло на своей коже. От изумления Гермиона затаила дыхание. Как такое могло быть? Даже в мире магии это казалось странным. От Ремуса не укрылась её реакция, и он, слегка покраснев, поспешил поменять позу. Гермиона чувствовала, как он занервничал, напрягся. Они подобрались к наиболее щекотливому вопросу: тогда ей было всего четырнадцать лет. В её голове вдруг мелькнуло невероятное предположение. Уж не потому ли Люпин тогда так торопился с увольнением? Безусловно, то, что он был оборотнем, наделало бы много шуму, но Дамблдор теоретически мог его замять, а вот это…
— Опишите, что вы почувствовали, — на автомате уточнила Гермиона, не в силах справиться с волной внезапного озарения.
Во взгляде Ремуса она прочитала, что она на верном пути.
— Беспокойство, — его глаза забегали, а голос немного осип. — Я внезапно поймал себя на мысли, что первой заметил именно тебя и что меня волнует, всё ли с тобой в порядке, не ранена ли ты сильнее, чем на первый взгляд. Ты, именно ты, не Гарри…
Люпин как-то сконфузился после этих слов. Несмотря на то, что сказанное им было чистейшей правдой, она прозвучала крайне неудобно. Ему словно было теперь стыдно за то, что он выделял в первую очередь Гарри, а не Гермиону, хотя к ней всегда относился с большим уважением. Люпин вообще был одним из тех немногих преподавателей, которые старались показать каждому ученику, что тот может быть особенным. Наверное, потому что сам Ремус — особенный человек, — подумала Гермиона и испугалась своих же мыслей.
С внутренними противоречиями ей приходилось мириться теперь каждый день. Для того, чтобы продолжать изучение их связи с Люпином, Гермионе требовалось больше свободного времени, которого у неё не было и в лучшие времена. Тучи сгущались, атмосфера в школе становилась ещё более напряжённой. Особенно её волновал Гарри: с тех пор, как он узнал о крестражах, он не мог найти себе места. Ещё и стычка с Малфоем в туалете, за которой последовал разнос от Снейпа. Всё навалилось так неожиданно! Гермиона чувствовала себя виноватой, что ей приходилось разрываться между другом и своей собственной неразгаданной тайной. Ведь от неё зависела судьба Ремуса, поэтому она теперь просто не имела права отступить назад.
Так продолжалось несколько дней: после обеда она сообщала мальчикам, что идёт в библиотеку, а сама, забежав на кухню и захватив там чего-нибудь к чаю, спешила в Воющую хижину. Её расстраивал факт, что ей приходилось пользоваться рабским трудом домовиков (мысленно она так и не поступилась своими принципами о свободе эльфов), но у неё не было иного выхода. Люпин был заключённым, пусть официально этого никто не признавал, и ей хотелось хотя бы как-то скрасить его пребывание в изоляции. К тому же, она уже не могла отрицать, что теория давно отошла на второй план — компания Ремуса стала для неё куда важнее. Ей нравилось проводить с ним время, занимаясь с одной стороны делом, а с другой — узнавая его самого. Это было ещё одной её маленькой тайной.
За первую неделю эксперимента удалось выяснить многое, но данные ещё окончательно не складывались в какую-то логически выстроенную систему. Во-первых, как Люпин и говорил, основным инстинктом внутреннего волка была защита его половины: он мог почувствовать, что Гермиона в опасности, даже не находясь рядом. Они выяснили это, сопоставляя воспоминания по времени и хронологии: когда на основной состав армии Дамблдора в отделе Тайн напали Пожиратели, Ремус почувствовал опасность ещё до сообщения от Снейпа.
— Я решил, что это просто интуиция, — пожал плечами он. — Она обостряется накануне полнолуния.
Ещё одно важное наблюдение было связано как раз с лунным циклом. Затмение притупляло связь, а новолуние укрепляло её. Люпин описывал это так, будто вместе с ростом Луны в нём увеличивалось не только чувство тревоги, но и раздражительность — волк становился агрессивнее, если не знал точно, где находится его пара. Трансформация становилась болезненнее и по утрам оказывалось, что он пытался вырваться из помещения, где был закрыт, вероятно, для того, чтобы найти свою половину и убедиться, что та в порядке. Но самые поразительные открытия были впереди.
Совершенно случайно Гермиона заметила, что у них оказались идентичные привычки и вкусы, и часть из них сформировалась уже после того, как между ними образовалась волшебная связь. Это наблюдение показалось ей занимательным, и она решила подробнее его изучить. Правда, Гермиона не знала, с чего лучше начать, потому подборка вопросов получилась несколько хаотичной. Ремус поддержал её идею, хотя признался, что никогда не пытался анализировать свои пристрастия.
