— Где ты была? — без всяких приветствий воскликнул он, в одно мгновение оказавшись перед нею. — Что случилось? Почему ты не дала знать, что что-то не так?
Люпин выглядел в сотню раз бледнее и тревожнее обычного, как будто полнолуние уже случилось накануне и теперь он боялся, что причинил кому-то вред. Его цепкие руки плотно сомкнулись на её плечах, а остекленевшие глаза хаотично изучали её лицо. Гермиона сама перепугалась: она не думала, что всё настолько серьёзно…
— Говори, говори же! Умоляю тебя! — выпалил Люпин и слегка встряхнул её за плечи. — Я с ума сходил, я чувствовал, я знал…
— Ремус… Ремус, я…
Она не успела даже мысленно сформулировать ответ, который, в общем-то был у неё наготове, но Люпин не дал ей лишней доли секунды для этого. Он прижал её к себе, тяжело дыша и не в силах совладать с обезумевшим сердцем. Оно так звонко колотилось в его груди, что Гермиона чувствовала его, кажется, в своём собственном теле.
— Прости, — он мгновенно сбавил скорость и громкость своего голоса. — Прости меня, я тебя напугал.
В его отчаянии она слышала свою неправоту. Какая же она глупая, Мерлин, какая же она глупая и малодушная, что позволила своим сомнениям затмить истину, которая теперь была для неё очевидной. Люпин нуждался в ней. Как человек с ограниченными возможностями в буквальном смысле, он был лишён равноправного контакта с ней: Ремус не мог написать ей или послать патронус, он не мог отыскать её и удостовериться, что у неё всё в порядке. Больше того, Гермиона сама согласилась стать его источником информации, единственной ниточкой, связывавшей с миром вне заключения. Так как же она посмела оборвать её из-за банальной слабости?
— Нет, это я должна извиниться, — отозвалась Гермиона и прижалась к нему плотнее. — Я так виновата, я… я должна была тебе всё рассказать, но испугалась.
Уткнувшись носом в его шею, она наконец ощутила долгожданное успокоение. С ним, с запахом его измятой рубашки, теплом его тела и нежностью рук она обрела то, чего ей так недоставало все эти дни. Связь между ними только укреплялась. Только ли из-за полнолуния? Гермиона не знала.
— Со мной беседовал инспектор из министерства, — призналась она спустя несколько минут, когда первая волна беспокойства схлынула с них обоих. — Коулти. Он задавал много глупых вопросов. И хотел, чтобы я… Ремус, они намерены сделать тебя виновным в произошедшем.
— Это было предсказуемо, — усмехнулся в ответ Люпин. — Это тебя испугало?
— Конечно! — Гермиона вспыхнула. — Они не собираются проводить расследование! Они даже доказательства искать не собираются! Мало того, что это несправедливо по отношению к тебе, это вообще незаконно!
Люпин шумно выдохнул, как будто гора свалилась с его плеч. Кажется, он ожидал более серьёзной причины её тревог. Услышанное не вызвало у него ни капли возмущения.
— А я уже подумал, что они решили тебя шантажировать, — Ремус покачал головой.
— Они хотят, чтобы я согласилась с этими обвинениями!
— Этот Коулти тебе так и сказал?
Гермиона фыркнула с нескрываемым разочарованием. Ей было не за что зацепиться, чтобы обвинить инспектора в предвзятости. Со стороны его действия выглядели совершенно чистыми и, можно сказать, протокольными. Настоящие же намерения… упрекнуть его в несправедливости можно было только словами, но кто будет её слушать, если сценарий постановки уже отрепетирован без её участия?
— Почему ты мне не сказал, что тебя допрашивали? — вдруг вспомнила Гермиона.
Вместо ответа Люпин театрально развёл руками, мол, разве не очевидно? Отмотав в памяти их разговор немного назад, она обнаружила зацепку.
— Ты сказал, что они могли меня шантажировать, — проговорила она скороговоркой, чтобы поспеть за своей мыслью. — То есть, они шантажировали тебя?
Ремус поморщился и отвёл взгляд в сторону. Чем они могли зацепить его? Чего он боялся? Теперь Гермиона ещё отчётливее понимала, как виновата перед ним, что не пришла раньше. Такой человек, как Коулти, способен на самые низкие провокации, и если он применял их к Люпину, то его тревога из-за её прекратившихся визитов была более, чем обоснованной.
— Что они сделали, Ремус?
— Не важно. Гермиона, они хотят, чтобы я признал вину, — нервно дёрнув плечами, он подскочил с дивана. — Они — не идиоты, вернее, не в том смысле, в каком бы хотелось, и знают, как вынудить меня быстрее сознаться. Хорошо, что они пока допускают до дела Дамблдора — единственного, кто хотя бы немного способен их сдержать…
— Дамблдор делает недостаточно! — Гермиона недовольно скрестила руки на груди.
За то время, что у неё было для размышлений, она начала по-настоящему сомневаться в мотивах директора. Очевидно, что в этой истории он вёл какую-то свою игру. Непонятно было не только, на какой стороне он играет, но и какую выгоду собирается из этого извлечь. Для защиты Ремуса он мог бы сильнее напрячься, если бы действительно желал, чтобы его признали невиновным. Что же тогда?
— Дамблдор делает даже больше, чем должен, — возразил Люпин и задумчиво нахмурился. — Он сохраняет это хрупкое равновесие, которое невозможно удержать. Я обязан ему хотя бы тем, что нахожусь здесь, а не в башне или в Азкабане. Он добился того, чтобы ко мне пускали тебя и Снейпа.
Если Гермиона из-за внутреннего возмущения на мгновение и потеряла логику размышлений в словах Ремуса, то, услышав последнее замечание, даже вздрогнула от неожиданности.
— А Снейп что здесь делает?
Их взгляды с Люпином встретились, и в этой точке пересечения шторм породил неловкость. Получается, у него были ещё тайны? Лишь интерес перебивал в Гермионе чувство, что ей опять дали не полноценную информацию, а только её часть, и ей приходится вытаскивать правду по частям, как будто она не заслуживает её.
Когда ответа на вопрос так и не последовало, а Люпин продолжал смотреть на неё виноватыми глазами, догадка сама выплыла на поверхность. И Гермиона чуть не задохнулась от возмущения.
— Не говори мне, что ты принимаешь зелье, — с первыми нотками пассивной агрессии произнесла она.
— Гермиона…
Боже мой, это же катастрофа! Как она не предусмотрела, что его могут заставить принимать волчье противоядие, чтобы сделать безопасным, пока окончательный приговор ещё не вынесен? И опять же — он снова ей не сказал! Но об этом Гермиона ещё не успела подумать.
— Нет, если ты их пьёшь, то всё будет напрасно, — она всё ещё мысленно пыталась удержать шаткую, рассыпающуюся на глазах пирамиду своей надежды. — Эксперимент не удастся и…
Прикосновение горячих рук к её собственным отвлекло её от озвучивания самого жестокого прогноза. Не в силах поверить в то, что сама только что произнесла, Гермиона опустошённо взглянула на Люпина, но тот смотрел на неё совершенно иначе.
Этот немой разговор продлился вне времени. «Разве не так?» — спрашивали её глаза, а его — всё отрицали: «Нет, ты ошиблась, не беспокойся». Раньше ей казалось, что только в женских романах и мелодрамах герои способны беседовать без слов, где каждое движение ресниц имеет своё особое, но доступное значение. А теперь она говорила так с Ремусом и не сомневалась, что правильно его понимает.
— Сама посмотри, — он кивнул в сторону камина, на котором стоял скромный ряд пустых флаконов.
И всё же, ей нужно было удостовериться: в отличие от инспектора Коулти, Гермионе всегда нужны были доказательства. Люпин это знал и поспешил достать ей один из флаконов. Взяв его в руки, Гермиона невольно вспомнила о том зелье, что дал ей Снейп в больничном крыле, — оно было точь-в-точь в таком же.
— Это не волчье противоядие, — резюмировала она, не уловив знакомый запах.
— Снейп не приносит мне аконитовое зелье, — в подтверждении её слов кивнул Люпин и улыбнулся. — Это уловка для инспекторов. Они ничего не должны знать об эксперименте.
— Но Коулти сказал, что из-за моей настойчивости в порывах добраться до истины…
— Коулти ничего не знает о том, что ты задумала, — Ремус осторожно сжал её руку, в которой она держала флакон. — Дамблдор навешал ему на уши лапши о том, что ты боишься стать оборотнем и потому изучаешь возможные риски, — на его губы вернулась привычная усмешка. — Вообще-то это очень благородно, что ни он, ни Снейп не проболтались о нашей связи.
