— Что ж, мой дорогой друг, — начал он, присаживаясь в кресло около камина. — Я с трепетом жду твоего рассказа о путешествиях и приключениях. Признаться, я был немало удивлён, повстречав тебя в Риге. С чего вдруг такой возросший интерес к мировой географии? Ты никогда прежде не выезжал дальше Хезера.
Хозяин дома сделал небольшой глоток из своей чашки.
— Ты пропустили сотню новостей, — усмехнулся Джон. — До нашей встречи я несколько лет жил в Лондоне с женой. А потом мы вернулись в Хезер, где она и умерла после почти семилетней борьбы с чахоткой.
Мистер Саксон поджал губы и понимающе покачал головой.
— Мне жаль, Джон, — сказал мужчина, немного сутулясь. — Это тяжёлое бремя для тебя…
— Не столь тяжёлое, как пять лет назад, — отозвался Смит с грустной улыбкой на губах. — Ко всему привыкаешь, дорогой Гарри, по-другому нельзя. Однако теперь, как ты успел заметить, я загорелся страстью к путешествиям. Это скрашивает досуг, знаешь ли.
В камине потрескивали угли, на которых плясали небольшие огоньки, наполняя комнату приятным теплом. Джон заметил, что его друга немного смутила тема их разговора, и решил сменить тон беседы. Ему самому не очень-то нравилось снова и снова рассказывать о смерти Мэлоди, а уж каково было всё это слушать. Для Смита это было прошлым — его воспоминания навсегда останутся с ним, ничем не перечёркнутые, застрявшие перед его глазами и подпитаные острым чувством вины.
Когда Мэлоди умирала, в этом не было ничего красивого и занимательного, о чём можно было бы рассказывать каждому. Смерть никогда не была хороша собой. Она, словно старуха, с осевшим бледным лицом, впалыми щеками и гниющей улыбкой, протягивала руки к умирающему, вовлекая в свои последние объятия. Мэлоди не сопротивлялась, не отбивалась из последний сил. Миссис Смит поздним вечером пожелал мужу спокойной ночи и ласково поцеловала его в щёку. А утром Джон нашёл её уже мёртвой. Лицо Мэлоди было спокойным и умиротворённым, будто она просто заснула. Казалось, женщина даже чуть улыбалась, ведь для неё это было настоящим облегчением. Болезнь наконец отступила, и с ней не нужно больше бороться.
Смит не был испуган, когда не сумел нащупать пульс у жены. Он лишь смотрел на неё, на умиротворённое лицо женщины, которой когда-то обещал счастливую и долгую семейную жизнь. «Пока смерть не разлучит нас», — говорил он перед алтарём. Теперь же эти слова звучали в его голове всё чаще. Пока смерть не разлучит. Кто знал, что это случится так скоро?
— Я решил, что больше не хочу оставаться в Хезере, — начал Джон свой рассказ. — Слишком много воспоминаний осталось в его стенах. И мне необходимо было как можно быстрее с ними расстаться.
Он не лукавил, сказав про воспоминания. Единственное, в чём он был не уверен, — что его угнетало больше в стенах родного замка. Часть его души изнывала от мысли, что в этих стенах совсем недавно они жили с Мэлоди, и теперь без неё дом будто бы совсем опустел. Но если бы только это тревожило его столь сильно. Гуляя по саду вечером, оставаясь один в библиотеке, да и просто выходя из своего кабинета, Джон поджимал губы, стараясь тут же изгнать из головы возникающие в ней образы. Лёгкое изумрудное платье мерещилось ему за каждым поворотом, цоканье каблучков то и дело слышалось на лестницах, а когда он оборачивался, ему казалось, что вот-вот откроется дверь, и на него устремится такой родной взгляд прекрасных тёмных глаз. Но всё это было лишь миражами, которые никогда больше не стали бы действительностью.
— Я побывал в Испании, — улыбнулся Смит, вспоминая одно из лучших своих путешествий. — Там я задержался почти на два года. Это удивительная страна. Мадрид, конечно, слишком шумный, чем напоминает Лондон, но всё же не такой мрачный. Там почти всегда светит солнце и редко идут дожди. Впрочем, было нечто, с чем мне пришлось с трудом справляться первое время — привыкнув к прохладе, особенно в Шотландии, мне было невыносимо жарко под ежедневно палящем солнцем. Да и воздух на удивление сухой, хоть и довольно привычный. Совсем другое дело — на побережье. Даже в Барселоне, друг мой, дышится по-другому. Я часто бывал у моря, гулял по вечерам по остывающему песку, который днём раскаляется настолько, что сухие ступни просто изжигает от боли. Закаты там не то что здесь. Кажется, даже солнце садится не так, как у нас. Оно будто бы тонет в далёком горизонте, рассыпая свои последние лучи на шумные волны. Что уж говорить о самом море. Уверяю тебя, никогда прежде я не чувствовал такой свободы. Там ты перестаёшь быть самим собой, тебе не нужно даже держаться на поверхности — стоит расслабиться, и вода сама держит тебя. В море ты становишься его частью, морской пеной, большой рыбой на гребне волны.
Джон позволил себе немного забыться, задумавшись о чудесных днях, проведённых в Испании. Он отправился туда сразу после того, как понял, что на Родине ему не найти покоя. Объехав сначала почти всю Шотландию, задержавшись на месяц в Эдинбурге, мужчина не мог распрощаться с вездесущим чувством вины, следовавшим за ним по пятам. Джон любовался прекрасными пейзажами и вспоминал о том, что осталось позади. Его сердце, казалось, было разбито навечно, рассыпавшись черепками на две стороны: одна горстка пепла покоилась в Хезере вместе с прахом Мэлоди, а другая рассыпалась по дороге в Лондон. И не собраться ему было, не склеиться вновь воедино. Уехав на самый север — остров Скай, Смит ощутил все масштабы своего отчаяния. Он стоял на краю отвесной скалы и смотрел вниз на то, как волны разбиваются о массивные валуны, брызжут седой пеной и превращаются в ничто. А подняв голову, Джон едва ли удержался на ногах — сама природа насмехалась над ним, рисуя такой же красный закат, как и тем далёким августовским вечером на берегу озера.
Тогда он решил уехать из страны хотя бы на какое-то время. «Навсегда» было слишком значительным словом, потому Смит не решился утверждать так категорично. Для себя он назвал свой отъезд «каникулами», что в большей степени было лишь нелепой попыткой убежать от самого себя. Однако, путешествия ему пошли на пользу. Задержавшись некоторое время в Англии, Джон старательно избегал Лондона, предпочтя проехать на несколько десятков милей больше, нежели остановиться в столице. Через Ла-Манш он перебрался без каких-либо происшествий, что было большой редкостью. Франция переживала не самые простые времена: после неожиданного укрепления русской армии и их перехода в контрнаступление войско Бонапарта было решительно сбито с толку и претерпело немало поражений ныне уже на своей территории.
Джон был уже в Испании, когда наступил апрель 1814 года. Там он уже узнал о том, что Наполеон отрёкся от престола. Испанцам эта тема пришлась по нраву: каждый считал должным высказаться по поводу падения pequeño emperador*. Смит же старался придерживаться нейтралитета — падение Наполеоновской империи было очевидно для него, ибо даже великий Рим, поглотивший всё средиземноморское побережье, пал, потеряв в конце концов всё, что имел. Поражение Бонапарта было лишь вопросом времени. Ещё два года назад, когда французская армия выступила в поход, Джон предполагал, что эта затея не увенчается успехом. А теперь же… Теперь Смита не интересовали политические перипетии.
— Чем же ты занимался всё это время в Испании? — спросил его Гарольд, чиркнув спичкой, чтобы закурить.
— Всяким, — пожал плечами Смит. — Я изучал язык и литературу — нынче свободно говорю на испанском. Познакомился с Асорином**. Удивительный человек, право. Остёр на язык, начитан, образован. Из него выйдет толк, и мы ещё услышим его имя.
Мистер Саксон задумчиво почесал бороду и довольно усмехнулся.
— Ты ничуть не изменился, Джон, — отметил он, поглядывая на старого друга с некой доброй ухмылкой. — Литература, прогресс, будущее. Ты мог бы стать отличным политиком, если бы только захотел. Язык у тебя подвешен, как нужно.
— Прошли те времена, когда это могло бы увлечь меня, — с безразличием ответил Смит. — Путешествия — вот, к чему теперь тяготит моё сердце.
