Она часто думала о том, какая у Кота семья. Было очевидно, что Нуар из богатеньких детишек: он, хотя и знал цену деньгам, всё же не считал каждый евро, как Маринетт когда-то, и спокойнее относился к покупкам любой стоимости. Но вот про более личные детали Ледибаг могла только догадываться.

Она думала, что Кот мало общался с людьми. Поначалу он не понимал, когда обижал её или почему она смеётся от его вопросов. Ощущалась некоторая социальная неловкость, которую Нуар тщательно маскировал неаккуратным флиртом, каламбурами и зачастую грубыми комментариями. Со временем Кот набрался опыта в общении, флирта и неловкости стало меньше, а искренних улыбок — больше.

У него, наверное, не всё было хорошо дома. Кот иногда говорил про своего отца, но про мать упомянул лишь единожды и в прошедшем времени. Так что женщина, подарившая миру Кота Нуара, была или мертва, или не рядом со своим ребёнком. Маринетт думала, что мама Нуара всё-таки умерла или пропала без вести: котёнок, когда упомянул про неё, звучал грустно и тоскливо.

Отношения с отцом… ну, тут тоже наверняка всё было сложно. Нуар частенько приходил на патрули раздражённым или даже разозлённым, и отговаривался проблемами дома. И Ледибаг точно знала, что Кот живёт с родителем один — об этом Нуар говорил ещё в самом начале их супергеройской карьеры.

Теперь у Кота появились новые знакомые и друзья, чему Ледибаг была, признаться, счастлива. И она могла быть одной из этих друзей.

— Я так много о тебе знаю, котёнок, — Ледибаг ласково взъерошила волосы напарника. — Но всё никак не могу понять, кто же ты такой… мы ведь даже знакомы с тобой.

Мурчание захлебнулось. Нуар вздрогнул и отстранился. В глазах у него не было слёз, но зрачки пульсировали, пытаясь раскрыться из щёлочек в чёрные провалы.

Это было невозможно: зрачки Кота Нуара всегда были узкими. Кратковременное расширение быстро исправлялось. Чудесные не знали, от чего так.

— Мы найдём друг друга. Париж не такой уж большой город, миледи. Тем более, теперь у меня есть твой талисман. Он принесёт мне удачу, верно?

Он поднёс плетёнку к лицу и прижался к ниткам губами.

Маринетт не знала, зачем она сделала то, что сделала. В её голове не было ни одной мысли кроме той, что Нуара нужно успокоить. И как-то вернуть ему хорошее настроение.

Поэтому она качнулась вперёд и тоже поцеловала амулет.

Она чувствовала губы Кота, потому что узкая полоска амулета не могла полностью закрыть их. Ощутила, как Нуар приоткрыл в удивлении рот — и сразу же отстранилась, оставив Кота в совершенном раздрае.

— Миледи, это…

Ледибаг упёрлась ладонью Коту в грудь и отрицательно покачала головой.

— Нет, Кот, нет. Пожалуйста. Я сама ничего не понимаю.

Нуар кивнул и, слава квами, не стал продолжать свои расспросы. На Ледибаг он смотрел, как на спустившегося на землю небожителя: с обожанием, почитанием, восхищением и совершенно незаслуженной, по мнению Маринетт, любовью.

Она любила Адриана. Одна небольшая обида, даже если она привела Ледибаг в состояние кратковременного бешенства, не стоила того, чтобы изменять солнечному мальчику. А она, фактически, это и сделала: поцеловала Кота Нуара, хотя совершенно точно влюблена в другого. Это ли не измена?

— Я надеюсь, ты не будешь себя ни в чём винить, — проницательно заметил Кот.

Ледибаг издала короткий невесёлый смешок.

— Да я уже.

— Глупо, миледи. Человеческие мурства, как говорит мой квами, это тот ещё сыр. Выглядит как маасдам, по текстуре как бри, на вкус как гауда, а пахнет камамбером.

— А можно без сырных аналогий?

Кот бережно погладил подарок и убрал талисман в карман на груди, рядом с сердцем.

Свет в квартирах гас: всё больше людей или уходили из дома за острыми впечатлениями и весельем, или ложились спать. Затихли, утомившись от своей страсти, любовники. Тихонько картавила вездесущая Эдит Пиаф, которую кто-то поставил на минимальную громкость. Что поделать, у певицы сильный голос.

— Чувства — это очень сложно, — сказал Кот, скрещивая ноги. — Они выглядят одним образом, в голове ощущаются по-другому, проявляются по-третьему, а в итоге представляют собой вообще что-то иное. И, поскольку это сложно, никто не вправе что-либо говорить о них плохо. Хорошо — можно. Воспевать тоже можно. Писать стихи, серенады, песни, картины, делать скульптуры…

Кот увлёкся. Он был романтиком в душе, и о чувствах мог говорить просто без остановки. Вот и сейчас он принялся расписывать, как люди выражают свои эмоции, как говорят о любви, как бы признался он, Нуар, ей, Ледибаг, если бы его леди позволила бы ему это.

Прохладный ночной воздух, лишившийся выхлопных газов, казался освежающим. Маринетт с удовольствием дышала полной грудью, ощущая не только привычный запах асфальта, но и мороз, исходивший от Нуара.

— Кот.

— Да, миледи?

— Ты пахнешь зимой.

Его улыбка была совершенно солнечной и совсем не напоминала о недавнем упадке настроения, когда Кот получил свой долгожданный подарок от напарницы.

— Мне это уже говорили, Ледибаг. Только вот я никак не могу вспомнить, кто именно — слишком болит голова.

========== Глава 15 - NC ==========

Маринетт нечитаемым взглядом смотрела на подарок Альи. Слов не было, даже нецензурных.

Девочки сидели у Дюпэн-Чэн в комнате, пододвинув крошечный чайный столик к тахте. Маринет возвышалась напротив подруги, заняв более выгодное и мягкое место, тогда как Сезер выбрала сидеть на полу. А что? Всё равно постелен ковёр, так что никаких проблем в том, чтобы посидеть по-японски, не было.

Алья смотрела на Маринетт. На лице Сезар было чётко различимо три эмоции: веселье, предвкушение и опаска. Зная взрывной характер своей лучшей подруги, Алья была готова в любой момент собрать манатки и драпануть из комнаты Маринетт с первой космической скоростью, оставив Дюпэн-Чэн наедине с её подарком.

Ну, вообще-то, такие подарки только в уединении и используют. Главное было Алье не ляпнуть это вслух, потому что иначе Маринетт найдёт Ледибаг, отберёт у той знаменитое йо-йо и подвесит подругу где-нибудь над Сеной.

— Что. Это. Такое, — чётко разделяя каждое слово сказала Маринетт.

Это должно было прозвучать как вопрос, но не вышло. В голосе Маринетт не было ни единой вопросительной интонации, зато чётко слышалось зарождающееся бешенство.

— Ну, Марин, ты же понимаешь, — затарахтела Сезер, всё ещё близкая к побегу, — что ты уже совсем взрослая девочка, и пора бы уже привносить в твою жизнь кое-что новенькое, потому что, понимаешь, время пришло, и мамочка-Алья готова провести тебя по этой прекрасной тропинке, которая закончится прямиком у Агреста в постели, клянусь пятнышками Ледибаг!

Маринетт передёрнуло.

— Нашла, чем клясться.

— А что не так-то?

— Да ну тебя.

Маринетт упёрлась локтями в колени и уныло вздохнула. Алья, напротив, расслабилась: раз Марин не сорвалась сейчас, значит, буря прошла мимо, и Сезер будет жить.

Между девушками на чайном столике гордо возвышался розовый полупрозрачный фаллоимитатор.

Маринетт спрятала лицо в ладонях и протяжно застонала.

— Как я вообще докатилась до такой жизни? — риторически спросила она. — За что мне всё это? Почему я не могу просто взять, уснуть, и проснуться лет через двадцать, будучи мадам Агрест, владелицей хомяка и матерью Эммы, Льюиса и Хьюго?

— Наверное, потому, что Эмма, Льюис и Хьюго не появятся, как Иисус у Марии?

Маринетт отняла ладони и мрачно посмотрела на подругу. Розовый член торчал между ними, как знак немого укора.

— Как тебе вообще пришло это в голову, Сезер, скажи мне?

— Марин, тебе сколько лет?

— Шестнадцать.

— Знаешь, что делают нормальные подростки в этом возрасте?

— Готовятся к экзаменам? Пьют антидепрессанты? Ругаются с родителями? Хотят спать?

Сезер схватила фаллоимитатор со стола и воинственно взмахнула им.

— Трахаются, Маринетт, тра-ха-ют-ся! Метят своими телами любую доступную поверхность, мучаются из-за неудовлетворения, занимаются сексом, мечтают о сексе, думают о нём, спят и видят мокрые сны. Что из этого есть у тебя, а?