— Сегодня день почты?!

Габриэль кивнул, смотря в отражение на оконном стекле. Эмили была прекрасна, как всегда, и напуганное выражение её лица придавало ей некоторое сходство с оленихой: большие глаза, невинность в каждой черте, приоткрытые нежные губы… но с чего такая реакция?

— Да. Воскресенье.

Она приложила пальцы к губам — милый и любимый жест неверия и растерянности.

— Я думала суббота…

Он повернулся к жене. В её глазах был практически испуг. Она боялась… чего?

— Мне пришло письмо, — сказал Габриэль, внимательно следя за реакцией, — от некоей Б. Чэн. Китай.

Вот оно. Испуг пропал, но появилась в знакомой зелени решимость, которую Габриэль не любил. Это была глупая, разрушительная черта его любимой жены: отстаивать что-то потенциально вредное, при этом ничего не объясняя.

— Ты знаешь, что было в этом письме? — прямо спросил Габриэль.

Эмили покачала головой. Похоже, не врала: между бровей у неё залегла глубокая печальная морщинка.

— Нет. Эта девочка общалась с Адрианом, я в их переписку не влезаю.

После этого мир остановился.

«Как обычно.»

«С любовью, Б!»

И сердечко в конце.

Письмо предназначалось его сыну.

Никогда ещё Габриэль не был так близок к тому, чтобы ударить собственную жену. Эмили он обожал до умопомрачения, но в этот момент его древним инстинктам она казалась опасностью для горячо любимого ребёнка — для Адриана. И её надо было изолировать.

Её надо было просто убрать от него!

Чтобы не сделать ничего непоправимого, Габриэль отошёл на несколько шагов. Кулаки у него сжимались и разжимались, но выхода для злости не было — и она варилась внутри, перегнивая во что-то очень дрянное.

— Так было надо, — сказала Эмили, продолжая хмуриться. — Понимаешь, есть вещи…

— …которые ты мне не можешь объяснить.

Это было обычной отговоркой для неё. Когда Эмили уезжала в Тибет для каких-то раскопок и изысканий, Габриэль принимал эту отговорку. И когда она пропадала на несколько часов — не измена, что вы, он был уверен. Просто она не могла объяснить. И когда она разговаривала с каким-то странным китайским старикашкой — тоже. И даже когда она могла встать посреди ночи из супружеской постели, чтобы вернуться только под утро.

Габриэль, на самом деле, много чего терпел и прощал.

Но теперь дело касалось не только его; не только их отношений. Дело касалось Адриана.

— Либо ты мне всё объясняешь…

— Послушай, это!..

— Ты послушай. Либо ты мне всё объясняешь, либо ты можешь выметаться из этого дома. Ребёнка ты больше не увидишь, да и меня тоже — разве что только на разводе. После этого ты можешь уезжать в Китай, отправляться в Тибет с кучей китайцев, общаться с кем угодно, делать что угодно. Нам с Адрианом это уже будет неважно.

Эмили открывала и закрывала рот, не в силах выдавить из себя хоть что-то. Маленькая красивая рыбка, выброшенная на берег.

— Адриан мой сын, — прошептала она. — Ты не посмеешь…

— Только ты об этом забыла, видимо. И, нет, Эмили: я посмею. Он поплачет пару месяцев, возможно, возненавидит меня за разлуку с тобой — пусть. По крайней мере я буду уверен, что мой сын не сойдёт с ума из-за очередного письма от сумасшедшей фанатки или кто там был.

— Да что не так с этими письмами?!

Габриэль поджал губы. То, что Эмили даже не знала о внутреннем содержании писем, с одной стороны, говорило «за» неё. С другой же… какой же безответственной матерью она себя показала, когда не стала проверять содержание корреспонденции восьмилетнего ребёнка!

Какие вообще могут быть причины для подобного попустительства?!

Габриэль не просто так ограничил все контакты Адриана с общественностью. Несмотря на юный возраст, его сын оказался прекрасной моделью, и его популярность выросла за какие-то полгода до небывалых высот. Особенно востребован Адриан был в странах Востока, где на его ангельскую внешность едва ли не молились.

У Адриана было много фанатов, и каждый третий хотел бы прикоснуться к кумиру. Естественно, всё это делалось через письма, потому что других контактов Габриэль не оставлял. Большая часть корреспонденции фильтровалась ещё на почте по особому распоряжению месье Агреста; остаток разбирал сам Габриэль. И, как оказалось, его жена, которая тайком относила странные послания от Б. Чэн Адриану.

«Как обычно.»

Габриэль сел на кровать и развязал шейный платок.

— Письмо, Эмили, не было обычной запиской. Это оказалась посылка. В какой-то степени.

— И?..

На фоне лёгких летящих занавесок Эмили смотрелась великолепно. В её полупрозрачном пеньюаре, что открывал больше, чем закрывал, она была похожа на ночное видение. Молочные плечи, яркие глаза, выражение полного отчаяния и непонимания на лице. Картинка.

Габриэль усмехнулся.

День его первой встречи с Бриджит Чэн стал началом конца его счастливой жизни. Именно в этот день Эмили узнала о несчастливой переписке Адриана, а Габриэль познакомился не только со странной девушкой из Китая, — только на словах, слава богам, — но и с существом, что было намного более… странным.

Выслушав рассказ о пальце, крови и полиции, Эмили растеряла все свои слёзы. Её щёки стали такими бледными, что венки вокруг глаз расцвели синим — очень трогательно, Габриэль бы даже восхитился, если бы не ситуация. Но он был так утомлён прошедшим днём, что даже не отреагировал на возможный источник вдохновения.

Ему было почти всё равно, когда Эмили вышла из комнаты и вернулась, держа в руках странную шестигранную коробку. Красное дерево, расписанное красными же китайскими, — наверное, — узорами и золотом. Значок Инь и Ян сверху, в середине.

— Что это? — поинтересовался Габриэль без особого интереса.

— Шкатулка для Талисманов, — ответила Эмили, не поднимая глаз.

Она как-то хитро прокрутила крышку, и шкатулка раскрылась, словно цветок. Множество отделений — и все пустые, кроме одного.

Брошь в отделении с рисунком бабочки была симпатичной, не больше. Напоминала чем-то жемчуг, только с очень приятным фиолетовым оттенком.

Эмили взяла эту брошь и прикрепила к пеньюару. Между ней и Габриэлем в короткой вспышке света появилось что-то маленькое, с крыльями и огромными глазами — как большой мультяшный мотылёк. Существо что-то запищало на китайском, Эмили ответила, и после этого маленькое непонятно что поздоровалось на вполне внятном французском.

На этом Габриэль решил, что с него хватит. Не говоря ни слова, он ушёл из спальни, и не возвращался в неё до следующего вечера. Ночь он провёл в кабинете, отмывая и без того чистый стол спиртовыми салфетками. Спал на диване там же, из-за чего спина и шея к вечеру простреливали болью, а голова при каждом неудачном повороте просто взрывалась.

За день Эмили развела бурную деятельность: много разговаривала с Адрианом, узнавала о произошедшем у полиции, пригласила домой десткого психолога для первичной помощи, пересмотрела вещи сына и выбросила все оставшиеся «подарки», от которых Адриан не успел, «как обычно», избавиться.

Габриэль за этот день позавтракал, поцеловал сына и отменил все деловые встречи-обеды-договоры на следующие три недели.

Под ночь Эмили всё так же ждала его. Габриэль пришёл в их спальню, как побитый жизнью пёс, и без сил опустился на кровать. Больше всего ему хотелось просто лечь на его любимый ортопедический матрац, — не диван! — закрыть глаза и провалиться в сон. И чтобы вся эта история с Бриджит оказалась просто историей.

— Ты готов продолжать? — спросила Эмили, вновь надевая брошь.

Мотылёк, появившийся перед ней, был всё таким же мультяшным. Он смотрел фиолетовыми глазами на Габриэля и ждал его ответа. «Нет» — и ничего не будет. «Да» — и жизнь Габриэля, он был уверен, покатится прямиком в ад.

Так какого чёрта он тогда сказал «да»?

Это была, пожалуй, самая долгая и тяжёлая ночь в жизни Габриэля. И самая невероятная: сколько бы он ни пытался, а уложить в голове саму возможность существования в мире магии оказалось крайне непросто.