Сначала люди, не желающие верить в неясные изменения, просто отказывались признавать изменения в окраске ограждения. Потом, когда муть стала слишком различима, чтобы просто её игнорировать, началась вакханалия. Парижане злились, хмурились, истерически смеялись, плакали, ругались или же со стойкостью самураев принимались готовиться к обязательной кончине. Маринетт не рисковала приближаться к людям в своём алом костюме, потому что не была уверена в адекватности горожан и их поведении.

Когда купол превратился в застывший перламутр и полностью заменил собой небесную голубизну, начались первые признаки беззакония. Ледибаг видела, как люди, — в который раз за все нападения акумы, если говорить откровенно, — начинали воровать и разносить магазины. Как и всегда, первыми страдали лакшери-бутики, после — техника, одежда и гастрономы. Горожане из тех что поопытнее и посмышлёнее делали набеги на аптеки, оружейные лавки и спортинвентарь. Биты, луки и пневматика пользовались большим спросом, словно внезапно начался зомби-апокалипсис.

Но даже после этого оставалась связь с миром. Интернет. Википедия, серии выживания Беара Гриллса, онлайн-помощь психологов, возможность поругаться на форумах и мемы с котиками. Когда же на исходе второго дня эта крошечная связь со внешним миром растворилась в молочной мути купола, Маринетт поняла: дело дрянь.

Естественно, это же поняли и горожане.

К ужасу Ледибаг, начались массовые самоубийства, что было просто чертовски плохо. Ей всегда было намного сложнее восстанавливать последствия людских рук, чем разрушения от акум.

Если честно, то Маринетт даже не могла винить горожан за такое проявление слабости, — или силы, смотря с какой стороны разглядывать этот акт. В городе творилось не просто чёрт знает что, а настоящие Голодные Игры с участием каждого, кто оказался внутри купола. Акумам было плевать на то, кто перед ними: старик, ребёнок, женщина или мужчина, человек или животное. Одержимые просто убивали, и делали это… со вкусом, если можно так выразиться.

Акум действительно оказалось двое. Нуар сразу же дал одержимым имена, как он всегда делал, и теперь в смерти Парижа были виноваты Палач и Упырь. Такие клички демонам подходили как нельзя лучше, так что они быстро прижились.

Палач был высоким мужчиной, одетым совершенно обычно: светлые немного потёртые джинсы, толстовка с огромной мультяшной медвежьей головой и видавшие виды кроссовки. Обычный человек, как ни посмотри… если бы не чёрный колпак на голове с двумя прорезями для налитых кровью из-за лопнувших капилляров глаз. На руке у палача были часы из дешёвого, окислившегося металла — очевидно, пристанище проклятой бабочки. Слишком личная и неудобная вещь, чтобы её было можно без проблем снять.

Упырь оказался совершенно иным. Он был похож на карикатурного вампира: вытянутый, прямой как палка, с сероватой кожей и узкими щёлками глаз. На бледно-сером деформированном лице не было ни бороды, ни бровей; волосы оказались зализаны назад, как у какого-то франта. Ледибаг ни разу не видела, как Упырь сражался: казалось, он даже не распахивает полы чёрного плаща, совершенно по-мультяшному облепляющего его фигуру.

При этом, несмотря на все свои различия во внешнем виде, Упырь и Палач оказались примерно одинаково мощными и опасными. Сила их, тем не менее, различалась так же, как и внешний вид.

Упырь… ну, он был упырём. Вампиром. Для нормальной жизни ему была нужна кровь, которую он выпивал у пойманных горожан. И, как и любой уважающий себя вампир, Упырь начал создавать своё гнездо: понравившихся ему парижан он обращал в существ подобно тому, которое Ледибаг и Кот Нуар видели у Сен-Сюльпис. Армия эта росла день ото дня, и вскоре обычного человека на улицах умирающего города стало встретить сложнее, чем обращённого вампира.

Новые вампиры были глупыми, но очень сильными и быстрыми. Чем-то они напоминали Ледибаг марионеток Могильщика, с которыми ей пришлось сражаться в одиночку. Теперь же, — слава квами! — рядом с Маринетт был Кот, и ситуация казалась не такой плачевной.

Упырь был разумным и очень любил поговорить. Со своими жертвами он частенько вёл беседы в стиле незабвенного Ганнибала Лектора, прежде чем сожрать тех или обратить в себе подобных.

Палач не мог говорить, из-за чего казался Маринетт ещё страшнее, чем Упырь. Не мог он и создать свою армию, однако был способен любую армию обратить в прах. Люди и нелюди умирали буквально от одного его взгляда: стоило Палачу прищурить красные от крови глаза, как у несчастных ломались шеи, бедняг вздёргивали на виселицы, головы отрезались от тел… разнообразие казней, которыми обладал Палач, было ошеломляющим; он предпочитал вешать или четвертовать. Поэтому Шестой и Седьмой округи и стали похожи на одну большую залитую кровью виселицу.

Заражённые предметы всё время были у Чудесных на виду, но получить их оказалось практически невозможно. У Палача это были старые наручные часы, у Упыря — его чёрный мультяшный плащ. К первому одержимому невозможно было подойти из-за его сил, ко второму — из-за разрастающейся армии.

Стало, кстати, понятно ограничение города. Вампиры размножались настолько быстро, что через три дня от помутнения купола Ледибаг стала беспокоиться за сохранность мира.

Что если Таролога убьют? Останется ли купол, несмотря на её смерть? Или же она не показывается на глаза ни Чудесным, ни акумам именно из-за того, что умирать ей никак нельзя?

Пятый день от помутнения купола Ледибаг встретила на башне Монпарнас. С её высоты было видно, что от Парижа остался один скелет. К горизонту тянулись пустые улицы, запачканные кровью, и не было никаких признаков обычной городской жизни. Вместо парижан на улицах возились упыри, слишком тупые, чтобы вести себя хоть немного более цивилизованно.

Кот стоял рядом, как всегда. Тоже смотрел на город, который пообещал когда-то защищать, и наверняка тоже ощущал отчаяние, как и напарница. По крайней мере, Маринетт думала, что он мог бы ощущать его.

— Пойдём на свидание, когда это всё закончится? Я свожу тебя в кино.

Хотя, это же Нуар.

— Только не на ужастик, ушастый.

— Вообще-то, я думал про Сумерки. Недавно вышел ещё один фильм.

— Ты правда думаешь, что после всего этого Сумерки — лучший вариант фильма для свидания?

Зелёные глаза сомкнулись в насмешливом моргании. Нуар совершенно не выглядел напуганным или обеспокоенным. Больше казалось, что возможное свидание с Ледибаг его волнует намного сильнее, чем творящаяся сейчас в Париже вакханалия. Отличная защитная реакция психики, если кто спросит Ледибаг.

— Ну да. Что может лучше выбить воспоминания о кровососущих вампирах из головы, чем вампиры, сверкающие на солнце, как кучка стразиков?

Ледибаг невесело усмехнулась.

Она вообще не представляла, как Чудесные в этот раз справятся с заразой. Акумы, вышедшие из самой преисподней, оказались сильнее, опаснее и более жестокими, чем всё, с чем герои раньше сталкивались. Ни милосердия, ни мягкости — только желание подчинить, разорвать или уничтожить.

Палачу, к примеру, нравилось то, что он делал. В этом он был похож на акуму, устроившую из города большую оргию. Ещё Палач обладал какой-то вывернутой моралью и, зафиксировавшись на одной жертве, не успокаивался, пока не убивал её. Даже если выбранный человек сбегал, Палач не волновался: молочный купол не давал его жертвам покинуть территорию Парижа. Всё равно они оказывались на его висельницах.

По Упырю было неясно, нравится ли ему то, что он творит, или же это просто необходимость. В любом случае, вампир плодил себе подобных с невероятной скоростью, а уже они обожали пить кровь и жрать мясо.

Неудивительно, что город практически вымер. Редкие аванпосты цивилизации затирались так же быстро, как размножались монстры.

Но больше всего Маринетт волновало другое. Как она уже говорила Коту, в Париже начала появляться мода на самоубийство. Так всегда бывало, когда то, что творили акумы, выходило из-под контроля. И всё бы ничего, но даже с нормально работающим Чудесным Исцелением возвращать к жизни самоубийц было чертовски тяжело. Теперь же, когда волшебство начало сбоить, Ледибаг не была уверена, что у неё получится вернуть всё как было раньше.