Изменились только статьи. До революции – героями общества были те кто сидел по террористическим статьям – но оправдывались и эксы (грабители, разбойники, бандиты). После Сталина – массовая посадка людей в ГУЛАГ по надуманным обвинениям обесценила отрицательную социальную ценность судимости вообще. Как можно делать изгоем сидевшего человека при таком количестве отсидевших явно невиновных?
Характер русской интеллигенции вообще складывался под влиянием двух основных факторов, внешнего и внутреннего. Первым было непрерывное и беспощадное давление полицейского пресса, способное расплющить, совершенно уничтожить более слабую духом группу, и то, что она сохранила жизнь и энергию и под этим прессом, свидетельствует, во всяком случае, о совершенно исключительном ее мужестве и жизнеспособности. Изолированность от жизни, в которую ставила интеллигенцию вся атмосфера старого режима, усиливала черты "подпольной" психологии, и без того свойственные ее духовному облику, замораживало ее духовно, поддерживай и до известной степени оправдывая ее политический моноидеизм ("Ганнибалову клятву" борьбы с самодержавием) и затрудняя для нее возможность нормального духовного развития. Более благоприятная, внешняя обстановка для этого развития создается только теперь, и в этом, во всяком случае, нельзя не видеть духовного приобретения освободительного движения. Вторым, внутренним фактором, определяющим характер нашей интеллигенции, является ее особое мировоззрение и связанный с ним ее духовный склад. Характеристике, и критике этого мировоззрения всецело и будет посвящен этот очерк.
С. Н. Булгаков. Героизм и подвижничество.
…
Русский интеллигент испытывает положительную любовь к упрощению, обеднению, сужению жизни; будучи социальным реформатором, он вместе с тем и прежде всего – монах, ненавидящий мирскую суету и мирские забавы, всякую роскошь, материальную и духовную, всякое богатство и прочность, всякую мощь и производительность. Он любит слабых, бедных, нищих телом и духом не только как несчастных, помочь которым – значит сделать из них сильных и богатых, т. е. уничтожить их как социальный или духовный тип,– он любит их именно как идеальный тип людей. Он хочет сделать народ богатым, но боится самого богатства как бремени и соблазна и верит, что все богатые – злы, а все бедные- хороши и добры; он стремится к "диктатуре пролетариата", мечтает доставить власть народу и боится прикоснуться к власти, считает власть – злом и всех властвующих – насильниками. Он хочет дать народу просвещение, духовные блага и духовную силу, но в глубине души считает и духовное богатство роскошью и верит, что Чистота помыслов может возместить и перевесить всякое знание и умение. Его влечет идеал простой, бесхитростной, убогой и невинной жизни; Иванушка-дурачок, "блаженненький", своей сердечной простотой и святой наивностью побеждающий всех сильных, богатых и умных, этот общерусский национальный герой есть и: герой русской интеллигенции. Именно потому она и ценит в материальной, как и в духовной области одно лишь распределение, а не производство и накопление, одно лишь равенство в пользовании благами, а не самое обилие благ; ее идеал – скорее невинная, чистая, хотя бы и бедная жизнь, чем жизнь действительно богатая, обильная и могущественная.
С. Л. Франк. Этика нигилизма.
…
4. Сочетание максимализма (отказ от любого компромисса) с глубокой аморальностью и действиями в стиле «все позволено». Дореволюционная интеллигенция отличалась особым мировоззрением – претензии к власти были в основном этического свойства, в то время как сама интеллигенция считала себя полностью свободной от каких-либо этических норм, кроме тех которые были посвящены необходимости борьбы. Фактически, власть была виновна в том что не позволяла себя победить, и эта претензия предъявлялась вполне серьезно.
С максимализмом целей связан и максимализм средств, так прискорбно проявившийся о последние годы. В этой неразборчивости средств, в этом героическом "все позволено" (предуказанном. Достоевским еще в "Преступлении и наказании" и в "Бесах") сказывается в наибольшей степени человекобожеская природа интеллигентского героизма, присущее ему самообожение, поставление себя вместо Бога, вместо Провидения, и это не только в целях и планах, но и путях и средствах осуществления. Я осуществляю свою идею и ради нее освобождаю себя от уз обычной морали, я разрешаю себе право не только на имущество, но и на жизнь и смерть других, если это нужно для моей идеи. В каждом максималисте сидит такой маленький Наполеон от социализма или анархизма. Аморализм или, по старому выражению, нигилизм есть необходимое последствие самообожения, здесь подстерегает его опасность саморазложения, ждет неизбежный провал. И те горькие разочарования, которые многие пережили в революции. та неизгладимая из памяти картина своеволия, экспроприаторства, массового террора, все это явилось не случайно, но было раскрытием тех духовных потенций, которые необходимо таятся в психологии самообожения…
С. Н. Булгаков. Героизм и подвижничество.
…
5. Героический пафос борьбы с режимом – доходящий до тоталитарной нетерпимости к тем кто с режимом не борется, а ищет иные пути – и одновременно с этим ханжество и поза. Действительная оппозиция в этом случае превращается как раз таки в оппозиционную позу, потому что за осуждением власти ничего нет. Оппозиция является оппозицией только тогда, когда она готова стать властью и делать правильно то что нынешняя власть делает неправильно. В нашем же случае борьба с режимом превратилась из средства в цель, и крах режима означал и крах борющихся с ним, потому что кроме этой борьбы – они больше ни к чему не были способны. Что и вышло в 1917 году. Равно, такая поза лишает возможности борцов нормально жить в обществе, которое получится после из победы, после того как бороться будет уже не нужно.
Подъем героизма в действительности доступен лишь избранным натурам и притом в исключительные моменты истории, между тем жизнь складывается из повседневности, а интеллигенция состоит не из одних только героических натур. Без действительного геройства или возможности его проявления героизм превращается в претензию, в вызывающую позу, вырабатывается особый дух героического ханжества и безответственного критиканства, всегдашней "принципиальной" оппозиции, преувеличенное чувство своих прав и ослабленное сознание обязанностей и вообще личной ответственности.
…
Оборотной стороной интеллигентского максимализма является историческая нетерпеливость, недостаток исторической трезвости, стремление вызвать социальное чудо, практическое отрицание теоретически исповедуемого эволюционизма. Напротив, дисциплина в послушаниях должна содействовать выработке исторической трезвости, самообладания, выдержки; она учит нести историческое тягло, ярем исторического послушания; она воспитывает чувство связи с прошлым и признательность этому прошлому, которое так легко теперь забывают ради будущего, восстановляет нравственную связь детей с отцами.
Напротив, гуманистический прогресс есть презрение к отцам, отвращение к своему прошлому и его полное осуждение, историческая и нередко даже просто личная неблагодарность, узаконение духовной распри отцов и детей. Герой творит историю по своему плану, он как бы начинает из себя историю, рассматривая существующее как материал или пассивный объект для воздействия. Разрыв исторической связи в чувстве и воле становится при этом неизбежен.
С. Н. Булгаков. Героизм и подвижничество.
6. Уже сформированное стойкое тоталитарное сознание, сознание агрессивного племени, стада, шпыняющего и изгоняющего любого, кто не только против, но и кто посмел сомневаться. Задолго до сталинизма – в интеллигентской среде отрабатывались основные модели группового поведения, которые так трагически проявят себя при Вожде. Группирование, публичные коллективные присяги «единственно верному», травля и остракизм «посмевших сомневаться», называние «врагами» тех, кто перешел в другой лагерь, выработка «единственно верных» доктрин и формулировок.
