Почему первым попал в лапы "органов" именно многообещающий астроном и геофизик, почему после его ареста не пришли за Александром Васильевичем, ведь они жили в одной 13-й квартире, не знал никто. Официально ассистенту предъявили расхожее обвинение - к-р агитация и пропаганда.

  Но курсировавшие слухи соединяли арест ученого с громкими делами масонского подполья, широко освещавшимися прессой - с делом Астромова-Кириченко-Ватсона. На допросах Кондиайнену показали составленную им натальную карту (т.е. гороскоп по дате рождения) товарища Сталина, раскрывающая его личность и деяния в весьма черном свете, и Таамил немедленно подписал все протоколы, не дожидаясь пыток. Откуда взялась эта карта, арестант не знал - более того, он ее никогда не видел!

  - Опасные бумаги никогда прежде не покидали их узкого, сплоченного, словно средневековое братство, круга. Чужие глаза не имели права смотреть на них! Значит, кто-то их предал! Но кто?!

  Мысль эта ошпаривала. Барченко привык верить людям, полагая своими друзьями и тех, кто растил в своем сердце черную жабу (как, например, Фридрих фон Вительгаузен), готовясь обернуться врагом. Неужели придется распроститься с безгранично доверительными отношениями, сложившимися у него со многими людьми, помнящими Александра Васильевича по мистическим посиделкам в голодном Петрограде 1918г.? Подозревать всех, прислушиваться, принюхиваться, искать предателя?! Отказать от дома? Не приглашать на собрания ЕТБ? А как же заповедь любви? А доверие? Или "крот" окопался в окружении Таамила Кондиайнена? Кто-то ведь сунул ему готовые признательные показания, кто-то же их составлял!

  Что было в подписанных бумагах - Бог весть, традиционный набор, наверное: создание к-р масонской группы, пропаганда буржуазной лже-науки, контакты с заграницей....

  Если то было предупреждение, Александр его принял всерьез. Гонимый страхом, Барченко прикрывался командировочным листом, осторожничал с попутчиками, представляясь геологом. Избегал больших городов. Переодевался в охотничьи вещи, чтобы выйти в село, завернуть в лавку потребкооперации за хлебом и солью. Старался перенять говоры тех мест, где приходилось прятаться. Радовался, если его принимали за старовера-отшельника. Отрастил бороду, в которой его трудно узнать.

  1935г. Он застал Барченко в небольшом сибирском городке. Переночевать оказалось негде, но странника пустил полежать на лавке в клубе заведующий, немолодой интеллигент из тех, кого принято называть "старорежимными". Александр не стал спрашивать, что загнало человека, окончившего Санкт-Петербургский университет, кандидата права, неплохо игравшего на рассохшемся пианино, в городок с 20 тысячами населения. Они сразу почувствовали себя ягодами одного поля. Болтали о прошлом. Мимоходом упомянул: в Москве готовится к сносу его любимейшая Сухарева башня. Он не поверил. Тогда заведующий принес газету.

  Заголовок сверкнул черной молнией. В глазах потемнело.

  - Они не знают о проклятии Брюсом всех посягавших на разрушение Сухаревой башни? Даже если московское начальство - целиком из приезжих, уж должны слышать старую городскую легенду!

  Барченко ее обожал. Эту привязанность не разрушила даже та история с маленьким чёртиком, купленным на Сухаревке, около башенных сводов. Чёртик от Александра вскоре убежал, заявив, что лучше он нелегально перейдет польскую границу, нежели останется в СССР хоть еще на один день. Но неприятности, причиненные чёртом, быстро забылись, и Сухарева башня с ее толкучкой старьевщиков снова стала видеться в розовом свете. Единственное, чего не хватало Барченко в сибирских странствиях - это возможности побродить по антикварному ряду, прицениться к манускриптам. Барахолку, разумеется, прикрыли, и если она еще существует, то подпольно, в каком-нибудь воровском дворе, куда не ступила нога советского милиционера. Но непременно ступит, и все участники торга получат свои 5 лет с конфискацией.

  А затем - опять на фиктивный уфимский адрес - Александру Васильевичу пришло письмо от давнего знакомого, историка. Он, не зная, что Барченко уже давно нет в Москве, предлагал вместе обследовать подготовленную к сносу Сухареву башню, поискать в ее стенах тайные ниши, скрытые ходы, спуститься в подземелья.

  - Время, конечно, выбрано не лучшее, но что ж поделаешь! - сказал он, прощаясь с родными. Чему быть, тому не миновать. Молитесь за меня.

  С черной Брюсовой книгой москвичи связывали легенду: тот, кому она попадется в руки, окажется неуязвим для преследователей и проживет долгую жизнь в полной безопасности. А самому Якову Брюсу приписывали изобретение эликсира вечной молодости, правда, ничуть не избавившего его от смерти. Кончина застала колдуна внезапно: пробуя свое новое изобретение - воду бессмертия, Брюс приказал слуге умертвить себя, разрубить тело на четное число кусков, а затем попытаться "склеить", погрузив в ванну с эликсиром. Но что-то пошло не так, вкралась, наверное, коварная ошибка в рецептуру, куски не склеились, и Брюса по частям похоронили в склепе под расположенной недалеко от башни лютеранской кирхой. С тех пор призрак Брюса, в завитом парике, длинном камзоле, чулках с пряжками и остроносых туфлях частенько появлялся, ища черную книгу. Легенду о черной книге нисколько не опровергла даже скандальная история с неким помешанным, наряжавшегося в костюм петровской поры и ходившего ночами по башне, пугая припозднившихся прохожих.

  ..... Ранний утренний поезд привез испуганного Александра в столицу. Второй раз в жизни ему было до мурашек страшно, даже страшнее, когда пришлось ехать в Елец к родителям за шляхетской грамотой.

  Город сильно изменился. Серая, мрачная, насупленная, хмурая толпа безразлично неслась мимо него. Москва конца 1920-х, откуда уехал Барченко, выглядела гораздо свободнее, ярче, наряднее, даже спокойнее.

  Исчезла куда-то "накипь НЭПа" - модно одетые барышни, причесанные, завитые, накрашенные, гордо шествующие под ручку с франтоватыми кавалерами. Пропала вся неказистая, но милая сердцу иностранщина - небольшие кинотеатры, показывавшие американские фильмы, патефоны в раскрытых окнах, играющие незатейливые мелодии, иноземцы, приехавшие по концессионным делам, подкрашенные барские особняки, переданные под посольства.

  Вовсю ширь шла индустриализация, но мистика это не интересовало.

  - Здесь на всем печать зла, подумал Барченко, добираясь до Сухаревой башни, где уже давно не заседали никакие алхимики, а устроен музей коммунального хозяйства. Он поднялся по лестнице, толкнул тяжелую дверь и очутился в запущенных, приговоренных к уничтожению, музейных помещениях. Экскурсии здесь не проводили, везде стояли тюки, коробки, ящики, мешки, царила суетливая атмосфера откладываемого переезда. Знакомый историк встретил Барченко с чучелом скопы в руках.