В тот мрачный час, пока Барченко пытался отоварить червонцы, на чёрта с рогами налетел безрогий управдом Етрошкин. Тот самый, оштрафовавший Барченко, когда он впустил костромского юродивого Круглова. Обитателей нехорошей, по его мнению, квартиры, Етрошкин не то что бы ненавидел, но не любил точно.

  - Какие-то они странные, какие-то они не наши, не советские. Ходят не так, говорят не так, брошки прикалывают, по-иностранному здороваются! Писем много получают отовсюду, марки яркие, пёстрые, то Берлин, то Рига, то Варшава, то Париж - возмущался он.

  Подозрения управдома усилились, когда он подглядел собрание ордена "Единое Трудовое Братство", адепты которого собирались в той же кухне за тем же столом, накрытым белой скатертью, в белых бумазейных плащах-накидках, у левой стороны которых Элеонора вышила лилию и розу, а на спине - условный крест, похожий на мальтийский.

  Етрошкин ни капли не разбирался в мистике, но догадался, что собрание явно религиозное: приглашенные читали мистические стихи, исповедовались друг другу в грехах, раздавали благословения жестами, напоминавшими церковные, а в обрывках разговоров мелькали громкие иностранные названия и имена. Заметил, что один из гостей, невысокий лысоватый мужчина, принес старинную шпагу с рукояткой черного камня, повязанную двуцветной лентою. Сердце бедного управдома ёкало и замирало, он боялся, что сейчас начнется кровавый ритуал, но гости повели себя мирно, всего лишь полюбовавшись шпагой.

  Когда Барченко и Кондиайнен уезжали в долгие экспедиции, они запечатывали двери общей квартиры сургучными печатями. На этот раз печати не было, и управдом решил проникнуть в манившую его мистическую коммуналку. Залезть туда он считал своим долгом - вдруг жильцы прячут нечто запрещенное?

  - Никто и не узнает, подумал хитрюга, доставая свою копию ключа от 13-й квартиры. В двух маленьких комнатах царил относительный порядок, книги стояли на полках, свет не горел понапрасну, кровати заправлены Элеонорой Кондиайнен с финской тщательностью, и даже лупастые совята, вышитые на подушках, улыбались умилительно.

  - Чисто живут, интеллигенция! - хмыкнул Етрошкин. Подметено, цветы политы, скатерти, салфетки, вазочки!

  Потом он прошел на кухню. Там тоже ничего плохого не нашлось: припасы в керамических горшках, банки с вареньем, пучки сушеных трав, но не колдовских заморских, а зверобоя и мяты. Управдому вдруг показалось, что нелюбимые жильцы издеваются над ним, специально наведя в доме идеальный порядок, но ничем подтвердить это Етрошкин не мог.

  - Что-то здесь не так, сказал он самому себе.

  - Конечно, не так - услышал управдом в своем ухе голос. Ходят тут всякие, полы топчут, а натирать никто не хочет! В шкафы заглядывает, под кроватями роет!

  Етрошкин обомлел. Перед ним прыгал малюсенький чёртенок.

  - Померещилось - сказал он самому себе и протер глаза.

  Но чёртик прыгал, дразня длинным красным языком. Его можно было пощупать, подергать за кожаный хвостик, а те черти, что являлись управдому раньше, выглядели совсем не настоящими, плоскими, скучными.

  - Матерь Божья, спаси меня!!! - заорал управдом, еще прошлой пятницей читавший в ЖЭКе атеистическую лекцию, убереги от нечистой силы, изгони ее!!!! Молился Етрошкин настолько истово-искренне, что даже у чёртика предательски задрожали коленки. Он даже не мог укусить руку, беспрерывно осеняющую угол крестом, хотя карпатскому инклюзнику крест очень не нравился и даже немного жёг.

  Барченко вернулся нескоро. Дверь в квартиру была открыта. Испугавшись воров, Александр ринулся внутрь. На полу кухни лежал в глубоком обмороке управдом Етрошкин, лицо которого старательно обмахивал смоченным в ледяной воде полотенцем масинький польский чёртик, поместившийся для удобства у него на впалой груди. Из закрытого рта, откуда-то из-под усов, доносились слабые стоны - так стонут обычно тяжелобольные или даже умирающие. Барченко поднял управдома, поднес ему к носу ватку с нашатырем, тот замычал и очухался.

  - Чёрт! - вскричал он, ловите, хватайте! Он по мне прыгал! Копытами по животу! Дразнил и оскорблял!

  - Нет тут никаких чертей, возмутился квартиросъемщик, проваливайте, иначе я начну спрашивать, с какой стати вы вскрыли замок моей двери. Это самовольство и беззаконие!

  Етрошкина уговаривать не пришлось. Он встал, отряхнулся и поплелся на улицу, тяжело переставляя отекшие ноги. В другой ситуации бы поругался с Барченко, погрозил бы милицией, но сейчас обессиленный бюрократ мечтал только побыстрее добраться до родной кровати, лечь и забыться сном, похожим на смерть.

  - Утром увижу - ничего не было, и чёрта тоже - решил Етрошкин. Надо всегда смотреть на вещи с материалистической стороны!

  Через пару недель соседка из 12-й квартиры сообщила под большим секретом, что управдом вступил в общество трезвости и каждую среду посещает доктора по нервам.

  - Говорят, он чёрта видел, шепнула она, в шелковых шароварах и жилетке!

  - Чепуха - отозвался Александр. Такие черти в Москве не водятся!

  ... Первую половину 1930-х Барченко посвятил далеким экспедициям, не наезжая в Москву даже для того, чтобы сохранить комнату. Когда заканчивался срок очередной командировки, Александр всякими хитростями добивался ее продления заочно. Все хлопотали, как бы перевестись в столицу, а он, напротив, упрямо отбивался от просьб приехать лично, просил посылать в самые отдаленные уголки Советского Союза. Если же такого разрешения выбить не удавалось, Барченко продолжал экспедицию самовольно, это, конечно, могло повлечь большие неприятности, но человек, выполняющий особые поручения, рассчитывал на прощение грехов, и ему прощали. Семья перебралась за Урал, некоторое время обитали в Уфе, но вскоре пошла волна арестов, пришлось уехать, продолжая указывать прежний уфимский адрес, и даже пересылать на него все письма.

  Где они только не жили! Чаще всего снимали зимой дачу, мерзли, боялись топить печь, дабы не привлечь дымом излишнего внимания. Лето проводили в лесничествах, в избушках, куда чаще забредали медведи, нежели люди.

  Но по-настоящему Барченко запаниковал, когда из Ленинграда пришла печальная новость: арестован его бывший ассистент и друг Кондиайнен.