Ругался даже молчаливый Таамил Кондиайнен.

  Но Барченко все равно терял вещи. В один прекрасный денек он посеял свой крокодиловый портфель, набитый конспектами лекций, рабочими тетрадями и светокопиями редких масонских книг. Была там даже древняя карта, вроде меркаторской, изображающая Антарктику и Арктику безо льда, которую он спас от списания из бывшей Императорской библиотеки в Ленинграде. Произошло это, вспоминалось после, в суматошные дни визита немецких социалистов. Барченко уже не то что бы испытывал к Фридриху фон Вительгаузену толику недоверия, и не подозревал его, но другой делегат, Михаэль Ранц, антрополог, был ему вовсе не знаком. Впрочем, думать о намеренном похищении своих записей Александр Васильевич постеснялся. Он не помнил, когда именно пропал портфель, не хотел возводить напраслину. Если бы кто-нибудь посмел заявить, что бумаги забрал именно Фридрих фон Вительгаузен, Барченко не поверил бы. Еще меньше поверил бы он, что содержимое портфеля преспокойно вывезено в Германию и стало поводом начать новую разработку секретного "Анненербе", которая доставит всему человечеству немало неприятностей. Но, положите руку на сердце - многие из вас думают о человечестве? То-то. Никто не думает. Поэтому не судите Барченко - он все предвидеть не мог.

  И золота Колчака он тоже не нашел.

  Глава 18. Магия Сухаревой башни.

  1926г. Барахолка у знаменитой Сухаревой (Брюсовой) башни была для Александра Барченко именно тем волшебным московским местом, где можно достать все и по умеренным ценам. Кроме поношенной одежонки и обувки, луженых кастрюль, награбленного майсенского фарфора и бронзовых подсвечников загадочные люди продавали дореволюционные пособия по чернокнижию, теософские брошюры, пыльные масонские фолианты, амулеты, хрустальные шары, черепа и нежные косточки девятидневных младенцев, выпаренные в домашних условиях. Так же там можно приобрести хорошо выделанную заячью лапку на счастье, тибетские ароматические смолки, пояс саамского колдуна из целой змеиной кожи. Продавали на Сухаревке заговоренных петухов и гусей для потешных боев, барсуков на топку целебного сала, знахарские травы, коренья, а иногда - живых нетопырей, крича, что только принесли их с кладбища.

   У Сухаревки всегда шумная, пестрая толпа. Покупатели, ищущие сами не зная что. Мошенники, попрошайки, продавцы, всучивающие "гвозди из гроба" и "целебные мощи тибетских отшельников". Несчастные лица голодных женщин, продающих изъеденный молью фрак покойного мужа, плачущие девушки, чуть ли не институтки, сбывающие сентиментальные альбомы в тисненых обложках, чумазые мальчишки в одежде с чужого плеча, разносящие газеты и леденцы, просящее милостыню потертое "балаганное чудо, мужчино-женщина Альбертина Иванович". На гермафродита он не смотрел, пробираясь сквозь столпотворение народа.

  - Гражданин! Купите свечи из святого града Иерусалима! - схватила за рукав какая-то старушка богомольного вида.

  - Черные книги, волховские, бесовские! Не проходим мимо! Писаны кровью!

  - Есть староверческие апокрифы, недорого!

  - Чётки, ручной работы, из камней, кости, дерева!

  - Чёрт! Польский чёрт! Кому польского чёрта надобно?

  Барченко встрепенулся. О польских чёртиках - так называли в России инклюзников, миниатюрных демонов карпатских магов (мольфаров), выращенных в алхимических ретортах, он не раз слышал, но никогда не видел. Ведь инклюзник передавался в карпатских селах по наследству, от матери - ведьмы к дочери-ведьме, или, что бывало редко, продавался в определенные дни на ярмарках в бывших польских "кресах всходних" (потому и названы эти черти "польскими").

  Женщина нагнулась к стоящей в ногах плетеной корзинке, порылась в ней и вытащила - не гуся и не утку, а небольшую колбу. Сквозь ее мутное стекло просматривался миниатюрный чёртик, с тонким крысьим хвостиком, смешными копытцами и козлиными рожками. Он сидел грустный, одетый в отороченную мехом жилетку с гуцульскими узорами и шелковые, широкие шаровары. Под жилеткой у него виднелась крестьянская рубаха, расшитая пестрыми загогулинами.

  - Тьфу ты, поразился Барченко, правда чёрт! Откуда ж он у тебя?

  - Наш чёрт, семейный, где добыла - не спрашивайте, все равно не добудете!

  - Уступи мне чёртика, я его изучать буду.

  Женщина помялась.

  - Не хотела продавать, призналась она, однако мне с ним, несносным, невмоготу стало. Стареет чёрт, 600 лет ему, характер портится. Может, хоть вы с ним управитесь, воспитаете...

  Александр дико обрадовался и купил инклюзника, не зная, что взвалил на свою голову одну большую неприятность, а дрова колоть он точно не будет, да и ни в одном пособии по педагогике нет раздела "воспитание чертей". А жаль, потому что инклюзники - самые трудные черти.

  Принеся чёртика домой, Барченко первым делом открыл запечатанную колбу, поставил ее на кухонный стол. Хорошо, в то воскресенье все поразъехались по гостям и кухня пустовала. Узник, оглядевшись по сторонам, медленно вылез из колбы.

  Сел на стол, свесив ноги, сказав: бедновато живете, товарищ Барченко!

  - Что есть, тому и рады, развел он руками, жалованье маленькое.

  - И кухня тесновата, примус коптит! Ну, ничего, я вас выручу!

  Инклюзник пошарил по карманам своих шаровар (а карманы были у него бездонные), вытащил горстку царских червонцев.

  - Золотой виттевский стандарт - добавил демон, сходите в Торгсин, купите что-нибудь по вашему вкусу. А я здесь посижу, за порядком погляжу.

  Барченко радостно побежал тратить деньги: до ближайшего магазина "Торгсин" - трамвайный круг и еще пешком.

  Чёрт тем временем остался сидеть на убогой, отгороженной фанерой, кухоньке мистической коммуналки, где хозяйственные заботы выполняли по расписанию то Александр, то Таамил, то Наталья, то Элеонора. Он провел пальцем по закопченной многолетним нагаром сковородке, словно прикидывая, годится она для преисподней или слишком долго накаляется, попытался почистить примус, но расчихался и бросил.