Ключень первый - вера истинная, вера сокрытая...
Александр услышал свой голос. Он напевал это сказание, но дальше первого "ключеня" не помнил. И почему "ключень", а не просто ключ? - недоуменно вопрошал Барченко. Нигде так не говорят, значит, пилигримы были ненастоящие, подделывались под староверов, наверное, они разбойники или беглые монахи. Или чудом уцелел их древний язык, унесенный в северные леса от гонений Никона ...
Думая о них, идущих в Беловодье (профессор Кривцов отождествлял его с Шамбалой тибетских лам), только как перешла это сокрытое учение к русским крестьянам? Александр погрузился в сон-прострацию. Он слышал, но спал, и глаза его закрылись. Меелике все не шла. Барченко сквозь гипнотическую дрему понимал: она не придет. Ты же знаешь, чувствовал Александр, Меелике не любит тебя так, как могла бы полюбить, будь ты из ее народа. Ты всегда останешься чужим, что бы ни говорил и что бы ни делал ради Меелике. В это время эстонка тоже думала о нем. Она не сумела разбить дверь из-за железного засова, только руки покрыла синяками, едва не сломала ногу. Чулан, выложенный камнем, как и весь дом, не поддавался ее слабому телу. Меелике обречена была сидеть в нем еще долго, пока не проснется строгая мама, а затем стоять в лавке под ее присмотром.
Любила ли она Александра? Он близок ей, и все же оставался немного чужим, русским, тем, кто навязывал эстонскому городу Тарту свои правила.
Да, он осуждал русификацию, говорил по-немецки и немного по-эстонски (сказался год в Петербурге, общение с финнами, языки похожи), но Александр был чужим. Все равно чужим. И Меелике решила смириться с волей семьи. Ее любовь к нему теперь казалась просто привязанностью, дружбой, капризом придирчивой девицы, выбравшей себе необычного кавалера-иноземца.
- Это была вспышка, обман, игра. Забуду - подумала она.
Александр просидел в кирхе до прихода пастора. Выйдя из своего удивительного, похожего на явь, сна, он перестал ждать Меелику, чувствуя, что она отреклась от всех своих прежних обещаний. Но выбираться через крышу не рискнул. Пастор открыл дверь и выпустил всклоченного, расстроенного юношу, которого собирался женить.
- Она не пришла, святой отец.
- Бывает. Бог утешит тебя, сын мой - простер над головой руку.
Он ушел, не оглянувшись. С Юрьевым было покончено еще в это утро.
6. Нарвская газета.
Безумная мысль издавать свою собственную газету пришла в голову Александру Барченко поздним вечером, когда он вернулся в съемную комнатку, бесцельно прождав редактора "Новостей Нарвы". В "Новостях" две недели назад опубликовали два его мистических рассказа: один об ученом, открывшем "лучи смерти", а второй - про шпиона, идущего в Шамбалу с проводником-непальцем.
- Увлекательно пишите, молодой человек - снисходительно сказал редактор, но гонорар - через две недели, не раньше.
Ровно 14 дней спустя голодный Александр уже утром встал у двери "Новостей Нарвы", надеясь застать приход редактора. Он ждал утром, ждал днем. Никто не приходил. Наконец обессиленный сочинитель решился спросить у соседей, куда запропастились "Новости".
- Да они вчера закрылись, беспечно ответили ему, собрали все и уехали.
- А как же табличка?
- Табличку потом снимут, когда их кабинет другим сдадут.
Барченко остался без гроша. На телеграммы отец не отвечал.
Наутро ватными ногами он доплел до телеграфа и отправил юрьевскому знакомому фон Вительгаузену, отчаянное послание из двух слов: помоги, голодаю. От аристократа Александр получил краткое письмо с переводом на 10 рублей. В письме сообщалось: приезжаю на лето в Нарву, будем вместе издавать мистическую газету, о деньгах не беспокойся.
Иоганн-Фридрих фон Вительгаузен вслед за многими поколениями предков кроме оккультизма, занимался еще и благотворительностью. Его сестры вышивали бисерные кошельки, ридикюли, футляры для очков и карандашницы, продавая их в пользу нуждающихся. Перепадало ли хоть что-нибудь нуждающимся, Барченко не знал, да и не должен был этим задаваться. Иоганн-Фридрих держал кассу взаимопомощи недостаточным студентам, помогая таким безудержным мотам, что настоящим бедным из нее не досталось и рубля.
Проект газеты "Непознанное", казалось, сулил неплохие доходы.
Оккультизм, духовидение, хиромантия тогда увлекали всех. Мода на мистику спустилась к мещанам, но мещане не могли выписывать из столицы дорогие журналы. Оставалось выпустить доступную газету.
- Спрос на нее будет большой - уверял фон Вительгаузен Барченко, в Северо-Западном крае пресса пишет только о политике, и ничего подобного нашей газете еще не изобрели. Разве что попадаются отдельные статьи в бульварных листках о привидениях и кладах, но это явно не то, чего жаждет наш читатель.
"Своего" читателя Александр представлял молодым приказчиком с восьмирублевым жалованьем, четыре класса народного училища, берущего по абонементу в частной читальне потрепанные томики "про любовь и путешествия". Текущее ему глубоко безразлично, а вот нравы индийских жрецов или черная магия острова Пасхи - пожалуй, купит. Вполне в духе времени он мечтал развить, образовать этого читателя, привить ему вкус к умным словам, отучить от пошлости...
Разрешение на выпуск "Непознанного" наскоро склоченная редакция получила без проволочек, напирая, что новая газета - не общественно-политическая, а религиозно-мистическая.
- Политических материалов не будет? - строго спросили Барченко.
- Ни за что! - улыбнулся он.
- Тогда с Богом - почти по-восточному ответили ему в комитете по печати.
Первый номер вышел в начале июня, когда богачи уезжали прохлаждаться на побережье, куда-нибудь в район Эзеля, и нарвское мещанство оказывалось временным хозяином города. Разошелся он легко, но дебютный выпуск традиционно покупался хорошо, а сколько человек купят второй номер, еще вопрос. В "Непознанном" было: краткое (в рамочке) сообщение о целях и задачах издания, один рассказ Барченко "Заживо погребенная". Два рассказа якобы "спирита фон Ш-на" переведенных с немецкого - изящная стилизация!
