— Люби себя одного, Тибо!

— Да, смейся.

— Я не смеюсь. Разве до того, как я предстал перед твоими глазами, ты не смотрел алчно на чужое добро?

— И все из-за несчастного оленя, какие сотнями пасутся в этом лесу!

— Ты думал, что хочешь только оленя, Тибо, но желания следуют одно за другим, как ночь идет за днем, а день — за ночью.

Пожелав оленя, ты захотел иметь и серебряное блюдо, на котором должно быть подано его мясо; к серебряному блюду потребовались бы слуги: один принесет мясо, другой разрежет его.

Честолюбие, подобно небесному своду, кажется ограниченным горизонтом, но охватывает всю землю.

Ты пренебрег невинностью Аньелетты ради мельницы вдовы Поле; не получив мельницы, ты захотел дом бальи Маглуара, а дом бальи Маглуара утратил для тебя всякую привлекательность, стоило тебе увидеть замок графа де Мон-Гобера.

О, из-за твоей завистливости ты по праву принадлежишь падшему ангелу, нашему с тобой хозяину; только ты слишком глуп для того, чтобы извлекать выгоду из причиненного другому зла, и, быть может, тебе лучше было оставаться честным.

— О да, — печально отозвался башмачник. — Только теперь я понял, насколько справедлива пословица: «Не рой другому яму — сам в нее попадешь!»… Но, в конце концов, — добавил он, — разве не могу я снова стать честным?

Волк усмехнулся.

— Ох, парень, — сказал он, — дьявол может, взяв человека за один волос, увести его в ад. А ты считал когда-нибудь, сколько волос на твоей голове ему принадлежит?

— Нет.

— Не могу точно сказать, сколько твоих волос принадлежит ему, но могу сказать, сколько их осталось тебе. Всего один. Ты сам видишь, что упустил время, когда мог раскаяться.

— Почему, — спросил Тибо, — если дьяволу достаточно одного волоса, чтобы погубить человека, почему же Господу будет этого мало, чтобы человека спасти?

— Попробуй.

— Впрочем, заключая с вами эту злополучную сделку, я не думал, что связал себя.

— Ох, до чего люди нечестные! Ты не заключил договора, отдав свои волосы, глупец? С тех пор как люди изобрели крещение, мы не знаем, как их ухватить; за те услуги, что мы им оказываем, они отдают нам часть своего тела, которой мы можем завладеть. Ты уступил нам свои волосы; они крепко держатся, ты сам в этом убедился, и они не останутся у нас в когтях… Нет, нет, Тибо, ты наш с той самой минуты, как на пороге твоей хижины тебя посетила мысль о вымогательстве и обмане.

— Значит, — воскликнул Тибо, вскочив и в ярости топнув ногой, — значит, я погиб для будущей жизни, не получив никакого удовольствия от этой?

— Ты еще можешь получить его, Тибо.

— Каким образом?

— Твердо ступив на путь, на котором оказался случайно, и решительно требуя то, чего желал тайком, — одним словом, открыто перейдя на нашу сторону.

— И как мне это сделать?

— Занять мое место.

— А заняв его?

— Приобрести мою власть; тогда тебе нечего будет желать.

— Если ваша власть так велика, если она дает вам все богатства, к которым я стремлюсь, как же вы от нее откажетесь?

— Обо мне не беспокойся. Хозяин, которому я приведу слугу, щедро наградит меня.

— И заняв ваше место, я приму ваш облик?

— Да, на ночь; но днем ты будешь снова становиться человеком.

— Ночи долгие, темные и полны ловушек; я могу погибнуть от пули егеря, моя лапа может попасть в капкан — и прощай богатство, прощайте почести.

— Нет эта шкура непроницаема для железа, свинца и стали… Пока она будет покрывать твое тело, ты не только неуязвим, но и бессмертен. Один только раз в году, как все оборотни, ты станешь волком на двадцать четыре часа, и в течение этих суток будешь так же смертен, как все другие. Мы с тобой познакомились ровно год назад, как раз в такой роковой для меня день.

— А, — сказал Тибо, — теперь понимаю, почему вы так боялись зубов собак сеньора Жана.

— Когда мы договариваемся с людьми, нам запрещено лгать, мы должны говорить им все: они могут принять наши условия или отказаться.

— Ты расхваливал передо мной власть, которую я могу приобрести; что ж, посмотрим, насколько она велика.

— Так велика, что самый могущественный король не сможет с тобой соперничать: королевская власть ограничена человеческими возможностями.

— Буду ли я богат?

— Так богат, что станешь презирать богатство, потому что одной силой желания станешь получать все, за что люди платят золотом и серебром, а кроме того — то, что чародеи получают с помощью заклинаний.

— Я смогу отомстить своим врагам?

— Твоя власть творить зло будет безграничной.

— Сможет ли женщина, которую я полюблю, оставить меня?

— Ты станешь господствовать над себе подобными, они будут в твоей власти.

— И ничто не поможет им уйти из-под нее?

— Только смерть, которая сильнее всего.

— И я могу умереть в один из трехсот шестидесяти пяти дней?

— В один-единственный; в другие дни ни железо, ни свинец, ни сталь, ни вода, ни огонь не одолеют тебя.

— И за твоими словами не скрывается никакая ложь, никакая ловушка?

— Никакой ловушки — слово волка!

— Согласен, — сказал Тибо. — Пусть я буду волком двадцать четыре часа, а все остальное время — царем творения. Что я должен сделать? Я готов.

— Сорви один листик с остролиста, разорви его зубами на три части и отбрось их далеко от себя.

Тибо сделал то, что было ему приказано.

Разорвав лист, он разбросал куски, и тогда, хотя до тех пор погода была необычайно тихой, раздался удар грома и налетевший ураган закружил обрывки листа и унес их с собой.

— А теперь, брат Тибо, — сказал волк, — займи мое место, и удачи тебе! Как я год назад, ты останешься волком на двадцать четыре часа; постарайся выйти из этого испытания так же счастливо, как с твоей помощью вышел в прошлом году я, и ты увидишь, как сбудется все, что я тебе пообещал. А я попрошу сеньора с раздвоенным копытом, чтобы он поберег тебя это время от зубастых псов барона де Веза, потому что — слово дьявола! — ты вызываешь у меня подлинный интерес, друг Тибо!

И Тибо показалось, что черный волк растет, вытягивается, поднимается на задние лапы и уходит в человеческом обличье, помахав рукой на прощание.

Мы говорим «ему показалось», потому что на минуту его мысли перестали быть отчетливыми, его разум сковало странное оцепенение.

Позже, когда он пришел в себя, он оказался один.

Его тело приняло странную и непривычную форму.

Он сделался совершенно похожим на большого черного волка, с которым разговаривал за минуту до того.

На темной шерсти выделялся один-единственный белый волос, расположенный над мозжечком.

Этот белый волос у волка был тем самым, что оставался черным у человека.

Не успел Тибо прийти в себя, как ему послышался из кустов приглушенный лай и кусты зашевелились…

Тибо с дрожью вспомнил о своре сеньора Жана.

Превратившийся в черного волка, Тибо подумал, что ему не стоит подражать своему предшественнику и дожидаться, пока собаки сеньора Жана нападут на его след.

Услышав лай собаки, он предположил, что это заволновалась ищейка, и не стал медлить до момента, когда будут спущены гончие.

Тибо побежал вперед по прямой, как бегут обычно волки, и с удовольствием отметил, каким сильным и гибким стало его тело в новом облике.

— Клянусь рогами дьявола! — раздался в нескольких шагах от него голос сеньора Жана. — Ты слишком слабо держишь собак, парень, — обратился он к новому доезжачему, — ты позволил ищейке зарычать, и теперь мы не поднимем волка.

— Я не отрицаю своей вины, монсеньер, она очевидна; но я вчера видел волка пробегающим в сотне шагов отсюда и никак не мог предположить, что он всю ночь проведет в этих зарослях и окажется так близко от нас.

— Ты уверен, что это тот самый волк, который столько раз от нас ускользал?

— Пусть хлеб, который я ем на службе у монсеньера, обратится для меня в яд, если это не черный волк, которого мы травили в прошлом году; в тот день утонул бедняга Маркотт.