— У вас отличная память, господин Тибо!

— Знаете ли вы, Аньелетта, что за год — ведь с тех пор год прошел — вы не только выросли, но и похорошели? Здорово это вам удается — делать две вещи сразу!

Девушка покраснела и опустила глаза.

Румянец смущения сделал ее еще очаровательнее.

Тибо принялся внимательно разглядывать ее.

— Есть у вас дружок, Аньелетта? — спросил он не без волнения.

— Нет, господин Тибо. Я не могу, да и не хочу его иметь.

— Почему же? Скверный мальчишка Амур пугает вас?

— Нет; но мне не дружок нужен.

— А кто же?

— Муж.

Тибо сделал движение, которое Аньелетта не заметила или притворилась, что не замечает.

— Да, — повторила она, — муж. У меня старая и больная бабушка, и дружок отвлекал бы меня от забот о ней; напротив, муж — если я найду хорошего парня, который захочет жениться на мне, — поможет мне ухаживать за ней, разделит со мной обязанность, данную мне Господом, — облегчить ее последние дни.

— Но позволит ли вам муж, — спросил Тибо, — любить вашу бабушку больше, чем его, и не будет ли он ревновать, видя вашу нежность к старушке?

— О, нет ни малейшей опасности, — ответила Аньелетта с прелестной улыбкой, — ему достанется так много моей любви, что он не захочет жаловаться; чем ласковее и терпеливее он будет со старушкой, тем сильнее я привяжусь к нему и тем больше буду стараться вести наше маленькое хозяйство. Вы думаете, что я слабая, хрупкая, не верите в мои силы, но я не боюсь работы. Когда сердце велит, можно день и ночь трудиться без устали. Я так буду любить того, кто полюбит бабушку! О, я могу пообещать, что мы все трое — она, мой муж и я — будем очень счастливы.

— Ты хочешь сказать, что вы все трое будете очень бедны, Аньелетта!

— Ну и что? Разве любовь и дружба богатых стоят хоть на обол больше, чем любовь и дружба бедных? Когда я приласкаюсь хорошенько к бабушке, господин Тибо, она сажает меня к себе на колени, обнимает своими бедными дрожащими руками, прижимается к моей щеке своим добрым морщинистым лицом, я чувствую ее слезы умиления и тоже начинаю плакать, господин Тибо, и эти слезы текут так легко, и они так сладки, что ни одна знатная дама, ни одна королева или королевская дочь в самые счастливые свои дни — я уверена в этом — не испытывала подобной радости; а между тем в округе нет никого беднее нас с бабушкой.

Тибо молча слушал, погрузившись в свои честолюбивые мечты.

Но, как это порой с ним случалось, когда он предавался своим грезам, Тибо чувствовал себя подавленным и утратившим вкус к жизни.

Он, кто столько часов провел разглядывая прекрасных и знатных придворных дам его высочества герцога Орлеанского, когда они поднимались и спускались по ступеням; кто ночи напролет смотрел на стрельчатые окна донжона замка Вез, сиявшие в темноте огнями празднеств, — он спрашивал себя: стоит ли то, чего он так домогался — знатная дама и богатое жилище, — стоит ли все это жизни под соломенной кровлей с таким кротким и прекрасным созданием, как Аньелетта.

Правда, эта храбрая маленькая женщина была так мила, что любой граф или барон в округе позавидовал бы ему.

— Ну, к примеру, Аньелетта, — спросил Тибо, — если бы такой человек, как я, предложил бы вам свою руку, вы бы согласились?

Мы говорили, что Тибо был видным парнем: у него были красивые глаза и красивые черные волосы, и из своих странствий он вернулся не простым ремесленником. Впрочем, легко привязываешься к человеку, которому сделаешь добро, — а Аньелетта, вероятно, спасла жизнь Тибо: судя по ударам Маркотта, башмачник умер бы, не дождавшись тридцать шестого удара.

— Да, — ответила она, — если бы он хорошо относился к моей бабушке.

Тибо взял ее за руку.

— Ну, хорошо, Аньелетта, мы постараемся как можно скорее снова вернуться к этому разговору, дитя мое.

— Когда захотите, господин Тибо.

— И вы дадите клятву верно любить меня, если я женюсь на вас, Аньелетта?

— Разве можно любить другого человека, кроме мужа?

— Все равно, мне хотелось бы услышать совсем коротенькую клятву, что-нибудь в таком роде: «Господин Тибо, клянусь вам никогда никого не любить, кроме вас».

— К чему нужна клятва? Честному парню должно быть достаточно обещания честной девушки.

— А на какой день мы назначим свадьбу, Аньелетта? — спросил Тибо, пытаясь обнять девушку за талию.

Но Аньелетта мягко высвободилась.

— Поговорите с бабушкой: решать будет она. А пока помогите мне поднять эту вязанку вереска — уже поздно, а мне надо пройти почти целое льё до Пресьямона.

Тибо помог Аньелетте поднять вязанку, а потом проводил девушку до изгороди Биллемона, откуда видна была колокольня ее деревни.

Перед тем как расстаться, Тибо уговорил Аньелетту подарить ему один поцелуй в залог их будущего блаженства.

Взволнованная этим единственным поцелуем сильнее, чем двумя поцелуями барона, Аньелетта ускорила шаг и почти побежала, хотя вязанка, которую она несла на голове, была слишком тяжела для этого слабого и хрупкого создания.

Тибо некоторое время смотрел вслед Аньелетте, шедшей среди зарослей вереска.

Поддерживая груз, девушка подняла руки, от этого она казалась еще более стройной и гибкой.

Ее тонкая фигурка восхитительно вырисовывалась на фоне голубого неба.

Наконец девушка, почти дойдя до первых домов деревни, скрылась за пригорком и сделалась недоступной восторженному взгляду Тибо.

Молодой человек вздохнул и ненадолго погрузился в размышления.

Но это не был вздох удовлетворения при мысли о том, что прелестное и доброе создание может принадлежать ему.

Нет, он пожелал Аньелетту, потому что девушка была молода и хороша собой, а Тибо имел несчастное свойство желать всего, что принадлежало или могло бы принадлежать другому.

Он поддался очарованию простодушной девушки. Но образ Аньелетты запечатлелся лишь в его голове — не в сердце.

Тибо не способен был любить так, как бедняк должен любить бедную девушку, ничего не ожидая в награду за свою любовь, кроме ответной любви.

Нет, напротив: по мере того как он удалялся от Аньелетты — словно он удалялся от ангела-хранителя, — зависть и честолюбие все сильнее терзали его душу.

Уже совсем стемнело, когда он вернулся домой.

Тибо очень устал и прежде всего решил поужинать.

Некоторые из происшествий, наполнивших этот день, обладали свойством вызывать аппетит.

Это был не тот вкусный ужин, что он обещал себе, если убьет оленя.

Но Тибо, как мы знаем, оленя не убил, и только жестокий голод служил приправой к черному хлебу, придавая ему вкус оленьего мяса.

Он едва успел приступить к этому скудному ужину, как услышал, что коза (кажется, мы уже говорили, что у него была коза) жалобно блеет.

Подумав, что ей тоже хочется поужинать, Тибо взял под навесом охапку свежей травы и отнес в хлев.

Как только он открыл дверцу, коза выскочила оттуда так стремительно, что едва не опрокинула хозяина.

Даже не взглянув на принесенный корм, она побежала к дому.

Тибо бросил свою ношу и пошел вслед за беглянкой, собираясь водворить ее на место. Но это оказалось невозможным. Пришлось тащить ее за рога, а она отчаянно сопротивлялась, пятилась назад, упиралась копытами.

Все же Тибо победил в этой борьбе и загнал козу в хлев.

Но та, не обращая внимания на оставленный ей обильный ужин, продолжала жалобно блеять.

Удивленный и недовольный, Тибо во второй раз оторвался от еды и осторожно, чтобы коза не выскочила, снова открыл дверцу хлева.

Там он принялся искать по всем углам и закоулкам причину испуга козы.

Внезапно он почувствовал под рукой густой жаркий мех незнакомого животного.

Тибо вовсе не был трусом.

И все же он поспешно отступил.

Взяв в доме лампу, он опять пошел в хлев.