Тибо ушел, когда появился третий волк.

Он забаррикадировался так же тщательно, как вчера.

Но он был печальнее, чем вчера, и совсем пал духом.

И не было у него сил бодрствовать.

Он зажег огонь; устроив так, чтобы камин горел всю ночь, улегся в постель и заснул.

Когда Тибо проснулся, было совсем светло.

Солнце поднялось на две трети.

Его лучи трепетали на желтеющих листьях, окрашивая их в пурпур и золото.

Тибо подбежал к окну: волков не было.

Но на влажной от росы траве можно было сосчитать отпечатки тел, лежавших на ней ночью.

Вечером волки опять собрались у хижины башмачника. Тибо уже стал привыкать к их присутствию.

Он предположил, что, связавшись с черным волком, снискал себе дружбу нескольких представителей той же породы, и решил раз и навсегда выяснить, чего можно ждать от них.

Сунув за пояс только что заточенный садовый нож, с рогатиной в руке, башмачник распахнул дверь и решительно направился к стае.

К большому его удивлению, волки не бросились на него, а завиляли хвостами, как собаки, увидевшие хозяина.

Они так явно проявляли дружелюбие, что Тибо осмелился погладить одного волка по спине — и зверь не только позволил ему это, но и не скрывал своего удовольствия.

— Ну что ж, — сказал Тибо, обладавший живым и причудливым воображением, — если эти твари окажутся такими же послушными, как и любезными, у меня будет стая, какая и не снилась сеньору Жану, и я могу быть уверен, что заполучу любую дичь, какую мне только захочется.

Не успел он договорить, как четверка самых сильных и проворных волков отделилась от стаи и углубилась в лес.

Через несколько минут из-под деревьев послышался вой, а спустя полчаса один из волков вернулся; в зубах он тащил чудесную косулю, оставлявшую на траве длинный кровавый след.

Волк положил косулю у ног Тибо, который, вне себя от радости, что его желания не только исполняются, но предупреждаются, ловко разделал тушу и дал каждому его долю, оставив себе лишь часть спины и оба окорока.

Затем повелительным жестом, показывавшим, что лишь теперь он вошел в роль, Тибо отпустил волков до завтра.

Назавтра он еще до рассвета отправился в Виллер-Котре и продал окорока за два двойных экю трактирщику, хозяину «Золотого шара».

На следующий день Тибо отнес тому же трактирщику половину кабана и стал одним из его постоянных поставщиков.

Он пристрастился к этому промыслу, целые дни проводил в городе, шатаясь по кабакам, и совсем перестал делать сабо.

Кое-кто пробовал подшучивать над красной прядью, которая, как Тибо ни старался ее скрыть, всегда умудрялась приподнять лежавшие над ней волосы и выбиться наружу, но он решительно заявил, что не потерпит никаких насмешек над своим недостатком.

Между тем герцог Орлеанский и г-жа де Монтессон, к несчастью, решили провести несколько дней в Виллер-Котре.

Это подхлестнуло безумное честолюбие Тибо.

Все прекрасные дамы, все молодые сеньоры из соседних замков — Монбретоны, Монтескью, Курвали — съехались в Виллер-Котре.

Дамы были в самых богатых платьях, молодые сеньоры — в самых изысканных костюмах.

Рог сеньора Жана раздавался в лесу громче обычного.

Подобно чудесным видениям, проносились на великолепных английских лошадях стройные амазонки и стремительные всадники в роскошной охотничьей одежде — красной, обшитой золотым позументом.

Казалось, между высокими темными деревьями сверкают языки пламени.

Вечером картина менялась: все это высокое общество собиралось для пиршеств и балов.

Но между балами и пирами они катались в красивых раззолоченных колясках, украшенных разноцветными гербами.

Тибо всегда был в первом ряду глазевших.

Он пожирал взглядом облака атласа и кружев, которые, приподнимаясь, позволяли увидеть тонкую щиколотку, обтянутую шелковым чулком, маленькую туфельку на красном каблучке.

Все это проносилось перед изумленной толпой, оставляя за собой облака пудры а-ла-марешаль и нежные ароматы.

Тибо спрашивал себя: почему он не один из этих молодых сеньоров в расшитой одежде, почему у него нет любовницы среди этих шуршащих шелками прекрасных дам?

И тогда Аньелетта представлялась ему такой, какой была в действительности, — жалкой маленькой крестьянкой, и вдова Поле казалась той, кем была, — простой мельничихой.

Самые роковые размышления приходили в его голову в те часы, когда он возвращался домой через лес в сопровождении волчьей стаи, которая, стоило ночи наступить, а ему войти в лес, следовала за ним ни на шаг не отставая, словно телохранители короля.

Среди подобных искушений Тибо, уже вступивший на путь зла, не мог остановиться и должен был отбросить то, что еще привязывало его к честной жизни, — воспоминания о ней.

Что ему те несколько экю, который давал хозяин «Золотого шара» за дичь, добытую его друзьями — волками!

Деньги, собранные им за месяцы и даже за годы, не могли бы дать ему возможности осуществить самое скромное из бушевавших в его душе желаний.

Я не посмею утверждать, что Тибо, пожелавший для начала окорок оленя сеньора Жана, затем — сердце Аньелетты, затем — мельницу вдовы Поле, удовлетворился бы теперь замком Уаньи или Лонпон, — так сильно возбуждали его честолюбивое воображение все эти маленькие ножки и эти стройные округлые икры, так опьяняли его тонкие ароматы, исходившие от шелковых и бархатных платьев.

В один прекрасный день он сказал себе, что глупо продолжать жить в бедности, обладая такой властью, какая дана ему.

С этой минуты он решил пользоваться ею для осуществления самых необузданных желаний, какие у него появятся, пусть даже его волосы станут когда-нибудь похожи на огненную корону, пылающую по ночам над высокой трубой зеркальной мануфактуры Сен-Гобена.

В таком настроении, полный решимости, но еще не зная, на чем остановиться, Тибо провел последние дни старого года и вступил в новый.

Правда, предвидя неминуемые расходы, которые влечет за собой радостный новогодний праздник, Тибо, по мере того как приближался страшивший его переход из одного года в другой, требовал от своих поставщиков удвоенного количества дичи, за которую, естественно, получал вдвое больше денег от хозяина «Золотого шара».

Таким образом, материально Тибо вступал в новый год в лучших, чем когда-либо прежде, условиях, если забыть о красной пряди, размер которой внушал ему беспокойство.

Заметьте, мы говорим лишь о материальном благополучии, но не о духовном; если тело было, казалось, в неплохом состоянии, то душе был причинен страшный ущерб.

Но тело было тепло укрыто, и в кармане куртки весело звенел десяток экю.

Хорошо одетый и сопровождаемый серебряным звоном, Тибо уже был похож не на башмачника, а скорее на богатого арендатора или даже на солидного горожанина, который если и работает, то лишь для собственного удовольствия.

Вот таким Тибо однажды отправился на деревенский праздник.

Это была рыбная ловля в великолепных прудах Берваля и Пудрона.

Ловля рыбы в прудах — серьезное дело для хозяина или арендатора, не говоря уже о том, что это большое удовольствие для приглашенных.

Поэтому о начале ее объявляют за месяц и ради нее люди проделывают путь в десять льё.

Пусть те из читателей, кто не знаком с нравами и обычаями нашей провинции, не представляют себе при словах «рыбная ловля» удочку с насаженной на нее личинкой, червем или душистым хлебом, либо глубинную снасть — сеть или вершу; нет, иногда опустошают пруд длиной в три четверти льё или в целое льё, отлавливая всю рыбу, от самой большой щуки до самой мелкой уклейки.

Вот как это происходит.

Вероятно, среди наших читателей нет таких, кто никогда не видел пруда.

У любого пруда есть два отверстия: то, в которое входит вода, и то, через которое она вытекает.

Вход, через который вода наполняет пруд, названия не имеет, а выход называют затвором. Именно там происходит рыбная ловля.