Николай сел за пустой письменный стол Александры Генриховны, огляделся. В комнате стояла красивая деревянная кровать с высоким матрасом. Недалеко от кровати красовался замысловатый барочный туалетный столик с зеркалом. Столик был пустой, покрыт слоем пыли. За столиком был расположен шкаф. Дверцы были распахнуты. В шкафу не было ничего, кроме пустых вешалок на длинной металлической штанге. Только внизу он разглядел маленькую кожаную темно-красную туфельку.

Николай вдруг ощутил страшную тоску. Его стал пробирать то ли холод, то ли страх, то ли еще что-то неясное, неразборчивое, отчего становилось еще невыносимее. Хотелось поскорее выбраться из этой квартиры и уехать как можно дальше. Шахов был прав. Это дело его до добра не доведет. Оно было шире, чем только расследование деталей жизни Волкова. Он все глубже проваливался в него, как в непроходимое болото. И все время ему казалось, что еще не поздно выбраться. Найдется ветка, найдется травинка, и он выплывет, он выберется наружу. Но, возможно, он ошибался. Возможно, он переоценивал себя. Он только сейчас начинал понимать это.

Перед тем как завершить первый осмотр квартиры и отправиться домой, Краснов решил еще раз заглянуть в кабинет Волкова. На этот раз он подошел к библиотеке, состоящей из множества полок, перегруженных книгами, альбомами, газетами и журналами. Библиотека тянулась по всему периметру кабинета – от потолка до самого пола. Напротив полок, с одной стороны комнаты и с другой, стояли две деревянные стремянки. Помимо полок с книгами, он разглядел стеллажи с толстыми папками. Это были рукописи и, по всей видимости, разложенные по файлам письма, документы, договора с издательствами, сертификаты, дипломы и множество других важных бумаг.

Краснов разглядел также фотографии, на которых были изображены мать и отец Волкова, старший брат Константин с женой и детьми. В прозрачной рамке стояла фотография Александры Генриховны. Рядом с ее фотографией, прислоненное к трехтомнику сочинений Лермонтова, располагалось изображение какого-то мужчины лет тридцати пяти, в берете, пьющего что-то темное из огромной стеклянной кружки. За его спиной возвышалась бочка с надписью КВАС. Рядом находилась фотография с берега Черного моря, точно такая же, что висела в комнате Александры Генриховны – Волков, Александра Генриховна и маленькая Василиса на фоне берега и волн. Не без интереса Николай снова увидел изображение того самого красивого молодого человека, который держал Александру Генриховну на руках. На этот раз на фото они стояли вдвоем с Волковым, раздетые, в одних плавках на берегу Ладожского озера. На фото им было лет по пятнадцать, не больше.

Краснов подошел к письменному столу, сел на стул, включил настольную лампу. Комнату залил нежно зеленый приглушенный свет. Николай снова бросил взгляд на стопки книг и альбомов. Глаз опять остановится на «Братьях Карамазовых». Ниже он разглядел «Бесов», «Преступление и наказание». Почему Волков сложил эти книги на столе? Намеревался перечитать… или использовать какие-то цитаты в своих произведениях?.. Возможно, после «Семи сувениров» он хотел начать какой-то другой роман… Все это осталось позади. Все это было скрыто от исследователей в далекой, зыбкой неизвестности… Волкова нашли в этой квартире, в гостиной около дивана, спустя два дня после того, как с ним случился сердечный приступ. Он лежал здесь мертвым… а никто об этом знать не знал… Два дня ему никто не звонил… Два дня никто не интересовался его судьбой…

Чем глубже пробирался Краснов в это дело, тем больше неразрешимых вопросов возникало перед ним. Тем сильнее он запутывался. Но одновременно с каждым часом ему становилось все интереснее. Он все сильнее ощущал, что находился на грани – между провалом и успехом. Так было заманчиво вытащить все эти тайны из темноты глубин. Так было азартно открыть миру истинный портрет писателя. Он уже не мог остановиться…

Недалеко от стола, в правом углу кабинета, Краснов разглядел телевизор, а под ним – старый японский видеомагнитофон. На полочках под телевизором было множество видеокассет. Краснов подошел, сел на корточки и стал перебирать кассеты одну за другой. Здесь были в основном фильмы 1980-х, клипы групп Ленинградского рок-клуба, бесконечные интервью с самыми знаменитыми личностями того же периода. Николай потянулся к телевизору и нажал на кнопку «вкл/выкл». Затем он заметил, что в сам видеомагнитофон была вставлена кассета. Он тут же включил старый аппарат. На экране вспыхнуло изображение какой-то комнаты. По стенам были развешаны старые игрушки – куклы, медведи. Все они были либо проткнуты ножами, либо повешены словно висельники. Потом появился какой-то человек с простреленной головой. Что он говорит, было не слышно. Потом он потянул за провод, и раздался звук. Полилась какая-то мертвая, черная музыка. На экране появился лес, все было покрыто снегом. По лесу носились какие-то безликие люди. Они били, таскали за руки и за ноги какого-то типа, которого за кадром называли «лжетуристом». Весь недолгий фильм обезумевшая толпа каких-то сумасшедших носилась по лесу без всякой цели, по сути, не понимая, куда именно бежит. Одна группа безумцев сливалась с другой. Одни становились другими. То и дело из группы выделялись отдельные фигуры, изображавшие индивидуальности, но тут же их поглощала толпа, превращая в месиво, в безликие объекты. Лжеиндивидуальность соединялась с толпой. И так – до бесконечности. Точнее – без определенного конца. На пустой коробочке от кассеты Краснов разглядел название фильмов – «Лесоруб» и «Санитары-оборотни». Это была кассета с короткометражками Юфита. На последнем коротком кадре Краснов разглядел мертвого, забрызганного кровью моряка, а потом огромный белый лайнер плыл по морю, покачиваясь на неспокойных волнах. Краснов подошел к телевизору и выключил его. В сердце при этом что-то сильно щелкнуло и сжалось. Перед глазами возникло лицо Вити Некрасова. Лес, снег, кровь.

Иллюзорный перевернутый мир, придуманный постмодернистскими мыслителями ХХ века, был очень заманчивым. Он создавал бесконечное множество вариантов самых фантасмагорических возможностей для несуществующих в действительности людей. Если люди принимали иллюзию всерьез, они становились ее частью, а значит, их больше не было не только в материальной реальности, но и в вечной, трансцендентной. Больше столетия люди жили в двух мирах и между двух миров. Мир телевидения, мир кино, не такой живой, как в театре, а за прозрачным экраном, плоский мир, стал для людей таким же буквальным, как и мир неплоский. Многие из людей перестали улавливать разницу. Человечки на экране были такими же реальными, как человечки из соседнего дома или с соседней улицы. Они страдали, болели, умирали, они испытывали холод, голод, но он был как бы понарошку. Постепенно это понарошку стало переползать в реальный мир. Люди перестали ощущать разницу, перестали отличать плоское от неплоского. Эти два мира, слившихся в один единый поток, превратили людей в объекты. Улица – это экран. Дом – это экран. Театр – это экран. Все – экран. Все – неживое. Все – не учитывается. Боли нет. Нет горя. Нет сочувствия. Нет жизни. Ничего нет. В несуществующем мире людей лепят как из пластилина другие несуществующие люди. Лепят лишь для того, чтобы подменить себя на этого вылепленного свежего человечка, чтобы инкарнироваться в нем и продолжить свой черный, пустой бессмысленный путь. Пластилиновым пустышкам нравится быть пустыми, нравится слушать других, нравится не иметь собственного мнения, нравится поклоняться новым пластилиновым кумирам. Это становится нормой. Это становится новым каноном.

Перед тем как выйти из комнаты, он еще раз осмотрелся и взял со стола письмо в конверте, которое по каким-то неведомым причинам так и примагничивало взгляд, положил его поверх тех листов, что выпали из «Москва – Петушки», вложил во внутренний карман своего пиджака и погасил лампу.

Дома после ужина Краснов решил обратиться к двум документам, найденным в квартире на Ждановской набережной. Он сел на диван и достал то письмо, что взял со стола в кабинете писателя. Кот лежал напротив в кресле. Притворялся спящим. Из включенного телевизора долетали крики протестующей толпы, Николай не всматривался, протестующая толпа последних лет заполонила улицы и площади городов всего мира. Сложно было сразу понять, о какой стране идет речь, да и по какому собственно поводу снова протестуют. Краснов пытался сосредоточиться, он посмотрел на письмо и сразу обратил внимание на то, что почерк на конверте не имел ничего общего с почерком Константина Волкова, который был автором самого письма, лежавшего внутри конверта. Обратного адреса не было. Видимо, кто-то неизвестный прислал Вениамину это письмо. Из телевизора полились звуки выстрелов. На толпу пошла стена полиции, с ног до головы закованная в латы, чем-то напоминающие рыцарское обмундирование. Николай нажал на кнопку пульта. Изображение погасло в тот самый момент, когда море толпы и стена новых рыцарей вот-вот должны были схлестнуться. Николай раскрыл письмо и начал читать.