– Да. Вы правы, я не хочу, чтобы он уезжал. Боюсь потерять его. А еще этот его приятель… Он не внушает мне доверия.

– А кто он?

– Программист. Артур Пирогов… Они учились в одной школе. Все оторваться друг от друга не могут.

– Мне кажется, вы преувеличиваете. Пусть посмотрит мир. Пусть определится.

– Ох уж этот мне мир… Нельзя объять необъятное… Он этого не понимает пока. Там все такие же постмодернисты, как и мы… Есть редкие исключения. Но они обитают в уютных кабинетах и на кафедрах философии, а не в повседневной жизни.

– Ну так пусть он это поймет. Только сам.

Василиса немного успокоилась и с интересом смотрела на Николая.

– Ладно… А как ваши успехи? – спросила она.

– Действительно… Какие-то успехи или подвижки точно появились… Спасибо, что позволили поработать в квартире отца. Это мне очень помогает… Вечером я опять отправлюсь туда.

– Хорошо…

– У меня есть пара вопросов.

– Да. Я вас слушаю.

– Я натолкнулся там на несколько интересных писем…

Василиса переменилась в лице, стала сосредоточенной, но старалась не выдавать эмоций.

– О каких письмах идет речь? – спросила она.

– О письмах вашего дедушки и дяди Константина.

Она опустила глаза.

– Понимаю… Вы хотите знать, кто такие Веселов, Леонидов и Пугачев?

– Про Пугачева я так уже все узнал… Один из комиссаров по культуре, председатель Комиссии по искусству Ленинграда в 1936–37-м годах. Расстрелян в 1938 году.

Василиса сдвинула брови и мрачно посмотрела на Краснова.

– Говорите как есть… – сказала она. – Не расстрелян в 1938 году, а расстрелян по доносу моего деда – Семена Волкова.

– Да.

– Вы думаете, Пугачев один в этом списке?

– Не знаю…

– Зато я знаю… Я много чего знаю… Говорить об этом очень тяжело. Все это лежит на мне… На Игоре… Будет лежать на его детях… Они думали, что сносят старую жизнь и строят новую… Нет… Они сносили мою жизнь… Жизнь Игоря… Даже вашу жизнь, Николай… Жизнь будущих поколений. Все эти церкви, на которые охотился мой дед, напоминают души, белые прозрачные души ушедших в небытие людей, чьи судьбы были решены благодаря вот таким письмам…

– Нет. Это была система, Василиса. Система, созданная Сталиным, Берией.

– Система?.. – она подняла взгляд. – В которой почти каждый становился предателем друг друга? Разве Сталин написал эту анонимку? Или это Хрущев в 1960 году писал письма в комитет партии с просьбой заняться судьбой аспиранта Веселова?..

– Так в том-то и суть, что если бы не было Сталина, не было бы и этих писем.

– Чушь! До революции подобные письма писали в Царскую охранку, до этого подобные письма доставляли в императорскую канцелярию… Подобные доносы, записанные клинописью на глиняных дощечках, хранятся в архивах библиотеки Ашшурбанипала в Британском музее. Во всех странах… Во все времена были те, кто писал подобные письма… Их писали люди… Обычные люди… Достойные члены общества, уважаемые всеми… С виду добрые и простые… Система доносов и сейчас приветствуется в Европе, Америке, Китае… да и в нашей стране… И те, кому нужно, используют это в своих целях… в целях устранения других людей – в буквальном или переносном смысле этого слова…

– Вам не кажется, что вы чересчур обобщаете? – спросил Краснов.

– Обобщаю?.. Нет… – Василиса резко замотала головой. – Нет. Мне не кажется… Я ничего не обобщаю и ничего не преувеличиваю. По сути, подобные письма, записки, звонки, имейлы… те же убийства… только пишут и осуществляют их те, кто не способен взять в руки оружие или боится быть рано или поздно обнаруженным…

Краснов пожал плечами и пристально посмотрел на Василису. Возможно, она была права. В его голову подобные мысли приходили неоднократно, но он отгонял их. Проще было думать, что тогда существовала система… И все были рабами этой системы… А все… значит – по сути – никто… Никто не был виноват в том, что писал доносы… и зачастую вовсе не по политическим причинам, а чтобы свести счеты с личным врагом. Главное – опередить, чтобы твой враг не написал донос раньше, чем ты.

– Значит, вы хотели узнать о судьбе аспиранта Веселова и профессора Леонидова? – поинтересовалась Василиса.

– Да. Хотелось бы.

– А почему вы не хотите расспросить об этом у самого дяди Константина?

Краснов широко улыбнулся.

– Вы шутите, Василиса? Задавать ему вопросы о его же анонимках?..

– А что здесь такого… Он ведь знает, что о них давно всем известно…

Краснов поморщился и стал тереть шею пальцами правой руки.

– Вы поможете мне, Василиса? – спросил он, прищурившись.

Василиса улыбнулась.

– Ну хорошо… Отец выяснил, что аспиранта Веселова уволили с кафедры и отчислили из аспирантуры. Его даже пытались посадить по 64-й статье… У него и кроме моего дяди оказалось немало врагов… Но ему повезло… Он попал под какую-то амнистию. А потом уехал из Ленинграда в свой родной город, где стал учителем литературы в школе. Что с ним стало потом, после 1991 года, не знаю… Что касается профессора Леонидова, он и по сей день работает с дядей Константином на одной кафедре. Они по-прежнему строят друг другу козни… Теперь есть новые поводы – гранты, публикации в рецензируемых журналах, распределение премий и тому подобное… Думаете, это только дядя написал на него анонимку?.. Сам Леонидов, ныне профессор, а не доцент, ежегодно писал на дядю во все возможные инстанции… то по одному поводу, то по другому… Так уж устроена жизнь… Если не пишут, то доносят, если не доносят, то устраивают заговоры… Всегда находится повод попить друг у друга кровь… или подставить кого-нибудь…

– Серпентарий…

– А у вас чем-то лучше? – Василиса тихо засмеялась. – Не нужно лицемерить, Николай…

Он улыбнулся в ответ.

– Да. Вы правы… Вы, конечно, правы…

– Хорошо, что вы меня понимаете…

– А почему вашего отца все это интересовало? – спросил Николай. – Он собирался что-то писать об этом?

Василиса пожала плечами.

– Даже не знаю. Мы практически не общались в конце девяностых… После того, как Петр погиб в Грозном… Но если честно, у меня были такие мысли. Я слишком часто наталкивалась в его квартире, уже после смерти отца, на разные записи, где он рассуждал о своем отце, о дяде Константине, о себе самом. Что-то он явно планировал. Но не успел.

– Ясно… А больше вы ничего не слышали о Веселове? Жив ли он?

– К сожалению, нет. Не слышала. Но думаю, вы легко узнаете о нем по своим каналам. Он не иголка в стогу сена. К тому же история с ним была очень резонансной. В 1990-е даже кто-то написал статью о нем… Собственно… как раз после этого отцу и переслали эту анонимку, написанную дядей Константином в 1950-е годы… Нужно отдать должное дяде… Он не отрицал своего авторства. Признался, что написал из мести за какого-то своего аспиранта, которого Леонидов не пропустил на защиту.

– Я так полагаю, что, помимо Веселова, у вашего дяди были другие жертвы?

– Жертвы… – Василиса удивленно приподняла бровь. – Ну и слово вы подобрали…

– Простите… Как-то сорвалось с губ. Я не подумал.

– Не оправдывайтесь. Это очень точное слово… – сказала она, сосредоточенно посмотрев на Краснова. – Да. Были и другие жертвы. И не только у дяди. Но и у дедушки… И у отца… И у их врагов… И у и друзей… И у множества других людей, о которых мы с вами не знать знаем… У всех есть свои жертвы.

– На что вы намекаете?

– О нет… – прошептала она. – Нет… Я вам дала ключи… Ищите сами. От меня вы ничего не услышите. Если нужно будет что-то пояснить, я готова… Но подсказывать я ничего не собираюсь… По крайней мере на данный момент…

Когда Краснов приехал в Петроградский район, было чуть больше пяти часов. Солнце светило ярко. На Тучковом мосту образовалась пробка, и Николай то и дело бросал взгляд на воду. Лучи попадали на подвижное полотно Невы, отражались и напоминали широкую живую светодиодную ленту. Еще более жарким и разъедающим солнце становилось на пересечении набережной и Большого проспекта. Николай щурился и закрывал глаза рукой, когда выходил из машины и шел к дому писателя. Тем не менее когда журналист поднялся по лестнице и зашел в квартиру, он опять погрузился в кромешный мрак, сопровождаемый пронизывающим холодом. Причем тьма и прохлада, как он успел заметить, зарождались еще на лестнице. Свет через окна, выходившие во двор, едва поступал на лестничную клетку. Солнечные лучи сюда почти не проникали.