Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Особенности положения России, которая не является ни европейской, ни азиатской страной, но при этом вмещает в себя оба эти понятия, привели к тому, что те, кто изучал сексуальности на этих двух континентах, как правило, обходили ее вниманием[59]. Обзоры истории однополой любви довольствовались по сей день лишь небольшой выборкой «авторитетных» текстов, освещая Россию или Советский Союз. Дело дошло до того, что недавно один известный ученый и вовсе проигнорировал этот обширный и неоднородный регион[60]. В результате мы имеем историческую литературу, которая сократила опыт громадной нации (а также многих народов поменьше, находящихся под ее властью) до нескольких печально известных личностей и эпизодов. Отсутствие сведений о противоречивом понимании сексуально-гендерного диссидентства в Российской империи царского периода и позднее в СССР чревато большими пробелами в квир-исследованиях.

Однополая любовь рассматривалась как заболевание не во всем этом регионе. Россия – великолепный пример (которым доселе пренебрегали) европейского общества с противоречивыми, размытыми взглядами на однополый эрос среди различных народов и этнических групп[61]. «Гомосексуальность» среди нехристианских народов на периферии империи интерпретировалась совсем иначе, чем в случае великороссов в центре страны, и к тому же весьма непоследовательно. С точки зрения антропологов XIX века, следовавших медицинской модели, гендерно-трансгрессивные шаманы коренных народов Дальнего Востока страдали от «извращения полового инстинкта». В то же время российские врачи считали мусульманских мужчин, эксплуатирующих мальчиков-проститутов, развращенными, но не больными[62]. Историю западных идей о гомосексуальности в России следует понимать не только в связке с автократическими или советскими структурами власти, в которых эта модель применялась, но и во взаимосвязи с вариациями этой модели, которые возникали, когда она перерабатывалась или полностью отвергалась, чтобы объяснить сексуально-гендерное диссидентство среди «нецивилизованных» народов за пределами европейской части империи[63]. В России XIX–XX веков действовала дифференцированная «география извращений», и данная книга, хоть и посвящена преимущественно изучению европейской части страны, делает попытку очертить контуры такой географии в российском воображении.

Резюмируя данный обзор, скажем, что, к великому сожалению, имеющаяся литература по истории российского и советского обществ, игнорируя или отказываясь принимать во внимание сексуально-гендерное диссидентство, не отражает опыт «сексуального меньшинства». Она упустила из виду один из важнейших компонентов власти, сама способствуя воспроизводству и распространению мифа об универсальной, естественной и вневременной российской или советской гетеросексуальности. Игнорируя однополые отношения между женщинами, она оставила без внимания элемент, который историки других стран считают одной из главных составляющих современных фемининных ролей. Обойдя стороной российскую и советскую маскулинность, историки проглядели ключевой фактор в выстраивании порядка властных отношений в обществе. В то же время сосредоточенные на гей- и лесби-исследованиях историки, а также квир-теоретики неправильно понимают или просто игнорируют социальную и культурную основу, питающую бурную историю регулирования однополого влечения в эпоху русской революции. До сих пор историки гомосексуальности не изучили в достаточной степени связи и нестыковки между революционными замыслами большевиков и теми методами, которыми они модернизировали унаследованную ими империю на практике.

В поисках сексуально-гендерного диссидентства в контексте российских реалий

Эта книга посвящена двум ключевым вопросам. Первый прост: что вообще известно об однополом влечении в российском прошлом? Изучение различных свидетельств, о которых я расскажу позже в этой части главы, должно сделать возможным выявление социальных, культурных и гендерных контекстов, в которых развивалась любовь между лицами одного пола в ключевых регионах царской и советской России. Отталкиваясь от этих находок, можно будет перейти ко второму ключевому вопросу:

каким образом регулирование сексуально-гендерного диссидентства было модернизировано в революционной России и что отличало этот процесс от аналогичных явлений на Западе? В поисках ответов на этот вопрос я буду опираться в первую очередь на свидетельства из правительственных учреждений, из кругов врачей и юристов (как практиков, так и теоретиков-исследователей), на статистические отчеты и разного рода социальные комментарии.

Модернизация секса в индустриальных обществах Запада неразрывно связана с медициной и развертыванием внутри нее дискурса о сексуальности, а также связанных с ним процессов диагностики, лечения и надзора за сексом. Мишель Фуко призвал целое поколение изучить микроклимат клиники, школьного класса и будуара, чтобы раскрыть конструирование сексуальности, возникающей в разговорах врача и пациента, взрослого и ребенка, мужа и жены. Развертывая дискурсы о сексуальности, общества, которые переступали «порог модерности»[64], добивались большего контроля над телом индивида и над здоровьем и приростом населения, частью которого этот индивид является[65]. Историки американской и европейской гомосексуальности рассматривают дискурс о сексуальности как неотъемлемый атрибут модерности, а сама гомосексуальность интерпретируется как изобретение модерной эпохи, результат диалога психиатров с пациентами, «содомитов» (и позднее «извращенцев») с полицией[66].

В работах по идеологии секса и гендера в царской России Лора Энгельштейн выдвинула предположение относительно того, как дискурс о сексуальности модерной эпохи был воспринят, осмыслен, отвергнут и модифицирован в России[67]. Энгельштейн убедительно показала, что дисциплинирующая власть в либеральных демократиях – то, что Фуко называл властью-знанием, то есть режимы знания и методы научной практики, применяемые к определенным слоям населения, – не имела ни малейшего шанса на успех в российских условиях. Царизм «настолько же не желал видеть альтернативные источники влияния и защиты, насколько он завидовал власти, свойственной закону»[68]. На смену царскому абсолютизму пришло большевистское «полицейское государство», отвергавшее либерализм в сфере права. Большевизм «приспособил профессиональные дисциплины для своих репрессивных целей»[69]. Представление об историческом процессе (от абсолютизма через просвещенческий деспотизм к либерализму), присущее анализу модерности, предложенному Фуко, неуместно в случае России. Энгельштейн анализирует концепцию совместного развития Л. Д. Троцкого (называя его совместным недоразвитием), чтобы описать «наложение» этих обычно следующих друг за другом форм власти друг на друга в политике ленинизма-сталинизма. «Режим „власть-знание“ никогда не проявлял себя должным образом в российском контексте», поскольку не было ни законодательного базиса, ни правового государства, способных обеспечить его верховенство[70].

Однако, как Энгельштейн признает в своем применении идей Фуко к России, российская элита, которая усвоила западные идеи, а также научные круги переняли «новые дисциплинирующие механизмы», пусть это и произошло внутри меняющегося политического контекста, что наложило на них определенные ограничения. Готовность психиатров, биологов и сексологов выдвигать требования по защите «гомосексуала» вопреки авторитарному контексту, в условиях которого они жили, имела место в ряде неевропейских стран, вступивших на путь индустриализации[71]. Один из центральных вопросов данной работы можно сформулировать следующим образом: как эти дисциплинарные механизмы сочетались с авторитарной властью, или, точнее, как ученые царской и коммунистической России применяли гомосексуальность в качестве диагноза? Я показываю, что специфичное локальное применение данных дисциплинирующих механизмов на широких просторах России было столь же важно, как и единодушие во взглядах на гомосексуальность, отличавшее исторические труды того времени. Новые свидетельства заставляют нас обратить внимание на различия в подходах представителей разных профессиональных областей и на стоящий за этим политический смысл. Равным образом следует учитывать географические и национальные границы бытования гомосексуальности как научной категории, а также подходы большевиков и ученых к однополой любви и гендерному диссидентству за пределами европейской части России как признак того, что модерность туда еще не продвинулась.

вернуться

59

Так, полиглот Руди Блейс не упоминает о России в своем исчерпывающем обзоре этнографической литературы об Азии, Африке и обеих Америках. Bleys R. S. The Geography of Perversion: Male-to-Male Behaviour outside the West and the Ethnographic Imagination, 1750–1918, New York: New York University Press, 1995; бачи (мальчики-проституты) среднеазиатских обществ упоминаются лишь раз в Murray S. O., Roscoe W. (eds.) Islamic Homosexualities: Culture, History, and Literature, New York: New York University Press, 1997, p. 208–211. Больше внимания сексуальной и гендерной амбивалентности сибирских народов Дальнего Востока уделено в Murray S. O. (ed.) Oceanic Homosexualities. New York: Garland, 1992, p. 314–336.

вернуться

60

Скромная база источников по России характеризовала следующие исследования, которые во многих отношениях были исчерпывающими: Karlen A. Sexuality and Homosexuality: A New View, New York: W. W. Norton, 1971; Greenberg D. The Construction of Homosexuality. Chicago: University of Chicago Press, 1988. Недавние популярные обзоры истории либо опирались на работы Карлинского, как, например, Miller N. Out of the Past: Gay and Lesbian History from 1869 to the Present, New York: Vintage Books, 1994, или полностью игнорировали Россию; примером бестселлера недавних лет является Spencer K. Homosexuality: A History, London: Fourth Estate, 1995.

вернуться

61

Половые акты между мужчинами среди азиатских, африканских и американских аборигенов воспринимались европейцами в XIX веке как эндемические или «присущие низшим расам», в то время как те же самые акты в среде самих европейцев обычно рассматривались как девиации, характерные лишь для меньшинства: Bleys R., The Geography of Perversion, p. 270. В России, которую Р. Блейс, впрочем, проигнорировал, придерживались подобного же ошибочного взгляда.

вернуться

62

О сибирских шаманах см. подборку из антропологической литературы в Murray S. O. Oceanic Homosexualities, pp. 314, 324, 332–336; о возрождении сибирских шаманских культур и сопутствующей андрогинности см. Balzer M. M. Sacred Genders in Siberia in Gender Reversals and Gender Cultures: Anthropological and Historical Perspectives, ed. Ramet S. P., London: Routledge, 1996; о мужчинах-мусульманах см., например, Тарновский В. М. Извращение полового чувства. Судебно-психиатрический очерк, СПб., 1885, с. 50–51, а также Шварц А. К вопросу о признаках привычной пассивной педерастии (Из наблюдений в азиатской части г. Ташкента) // Вестник общественной гигиены, судебной и практической медицины, № 6 (1906), с. 816–818.

вернуться

63

Ученые начали изучать отношение русских к разным народам в их подданстве, и их исследования подчеркивают асимметрию подхода господствующей нации к меньшинствам, базирующуюся на иерархии европейских представлений о развитии. Этот вопрос прекрасно освещен в Slezkine Y. Arctic Mirrors: Russia and the Small Peoples of the North, Ithaca: Cornell University Press, 1994; Brower D. and Lazzerini E. (eds.) Russia’s Orient: Imperial Borderlands and Peoples, 1700–1917, Bloomington: Indiana University Press, 1997.

вернуться

64

Здесь и далее англ. слова modernity и modern, используемые в англоязычной литературе для обозначения эпохи Нового времени, переводятся как «модерность» и «модерный». К вариантам перевода и значениям этого понятия в современной гуманитарной русскоязычной литературе, см. дискуссию в № 140 журнала «Новое литературное обозрение» (раздел «Споря о модерности», особенно введение Николая Поселягина «Испытание модерностью») – Прим. пер. и ред. нового издания (Т. К.).

вернуться

65

Foucault M. History of Sexuality: An Introduction, т. 1, c. 97, 143–145; Robinson P. The Modernization of Sex: Havelock Ellis, Alfred Kinsey, William Masters and Virginia Johnson. New York: Harper & Row, 1976.

вернуться

66

Greenberg D. F. The Construction of Homosexuality, p. 14; Duberman et al., introduction to Hidden from History, p. 9. Краткий обзор дискуссий по этой теме представлен в Jagose A. Queer Theory: An Introduction. New York: New York University Press, 1996, p. 10–21.

вернуться

67

Engelstein L. Lesbian Vignettes: A Russian Triptych from the 1890s // Signs, vol. 15, № 4 (1990), с. 813–831; она же The Keys to Happiness.

вернуться

68

Engelstein L. Combined Underdevelopment: Discipline and the Law in Imperial and Soviet Russia // American Historical Review, vol. 98, no. 2 (1993), p. 338–353, цитата на с. 348.

вернуться

69

Engelstein L. Combined Underdevelopment, p. 344.

вернуться

70

Engelstein L. Combined Underdevelopment, pp. 344, 351.

вернуться

71

Jackson P. A. Thai Research on Male Homosexuality and Transgenderism; Lunsing W. Japan: Finding its Way? in The Global Emergence of Gay and Lesbian Politics: National Imprints of a Worldwide Movement, eds. Adam B. D., Duyvendak J. W., and Krouwel A., Philadelphia: Temple University Press, 1999, p. 295–296; Lumsden I. Machos, Maricones, and Gays, p. 96–114; Green J. N. Beyond Carnival, p. 107–146.

6
{"b":"780351","o":1}