Он улыбается этой своей ебланской широкой улыбкой – той редкой, в которой искренности пополам с театральностью и горечью. Он щурит глаза хитро, по-ублюдски – и отчаяние-боль в этих глазах множатся стократно.

Он опять к Шаню жмется – мудак со стажем, мразина такая.

Под руку ему подлезает, псина сутулая…

…жадный, истосковавшийся по ласке щенок. Шань громко бухтит, возмущается, брыкается. У него сейчас нет оправдания в виде «почти сплю», в виде «нихера не соображаю». Соображает же, бля. И сердце – в истерике, и дыхание – стопорится.

И в грудной клетке – сжимается страшно-страшно-страшно.

А Хэ Тянь перехватывает его руками поперек спины, и опрокидывает его на спину, и зарывается ему лицом куда-то в живот, и замирает так. И Шань почему-то замирает тоже.

Хэ Тянь ничего не говорит – но Шаню все равно слышится что-то умоляющее.

Что-то вроде:

Пожалуйста.

Или, может:

Не уходи.

Опять ебанина какая-то в голове – но…

Мудак ли Хэ Тянь? Безусловно.

Псина ли он сутулая? Куда ж без этого.

Но он не взрослый. Не стальной. Не продуманный до каждого своего вдоха.

Он просто мелкий пиздюк, изнутри вдоль да поперек израненный – но большую часть времени отлично это скрывающий. Но Шань видел слишком много, чтобы и дальше в маску, в образ верить.

Блядь.

Зачем он видел так много?

И почему об этом не жалеет?

Хэ Тянь жмется к нему отчаянно, будто боится, что прогонят. Будто боится, что этот раз – последний. Будто после долгих лет холода заново узнает, что такое тепло.

Хэ Тянь жмется к нему – а Шань, будучи в полном сознании, не отталкивает.

«Завтра» стало «сегодня», но у них еще есть эти секунды.

Осторожно касаясь пальцами мягких волос Хэ Тяня, Шань мысленно признает.

Может быть, он находится здесь и сейчас, рядом с Хэ Тянем просто потому, что это то, чего он на самом деле хочет.

Может быть.

Комментарий к завтра (главе 346; Шань)

позасоряю еще чуть-чуть

спасибо всем отзывающимся, всегда неожиданно и тепло видеть ваш отклик

========== утопия (главе 347; Тянь) ==========

Эта перспектива совсем не видится Тяню плохой.

Существовать от одной идиотской подработки к другой, скитаться по дешевым хостелам, одеваться в обноски, спать и есть по тому минимуму, с которым готов смириться организм для хоть какого-то функционирования.

Почему бы и да?

В конце концов, даже в теоретически лучшие свои дни, те самые, которые с неограниченным доступом к деньгам, Тяня годами преследовала бессонница, ел он тогда, когда вспоминал об этом, а в огромной, идеально-пустынной квартире тошно было так, что забиваться хотелось в дальний ее угол.

Он не ощущает никакой тоски по этому полусуществованию, не ощущает желания или потребности к нему вернуться.

Подработки-хостелы вместо денег и мира у ног Тяня? Звучит совсем неплохо.

При условии, что наградой ему будет Рыжий.

Что наградой ему будут хмуро сведенные брови Рыжего, его раздраженно опаляющие светом взгляды. Что наградой ему будет тепло тела Рыжего – по ночам. Рядом. С возможностью прижаться, ткнуться ему носом в ключицу, быть ему одеялом, которое согреет лучше огня – большего Тяню не надо.

Чтобы по утрам – будило его ворчание.

Чтобы по вечерам – забирать себе его усталость и наблюдать за трепетом ресниц Рыжего, когда он уснет.

Чтобы выстроить всю свою жизнь вокруг Рыжего.

Сделать его – столпом своего существования, фундаментом своей вселенной; потому что сам Рыжий – эта вселенная.

Сделать его своим божеством, которому поклоняться бы, к ногам которого приносить дары, во имя которого приносить бы в жертву весь чертов мир – и себя самого.

Звучит не особо здорово, наверное – но не то чтобы Тяню не посрать.

Не то чтобы Тянь, вообще-то, хоть сколько-то с этим согласен.

Он был болен годами. Изнутри гнил, пустотой рассыпался. От него же почти ничего не осталось – одна оболочка, искусственная до каждой своей улыбки, до каждого жеста. Выточенная под мир – таким, каким этот мир хотел бы его видеть.

Но потом появился Рыжий.

С его злостью и с его рычанием, с его заботой и его теплом, с его светом и его огнем.

С его миром внутри, таким огромным и непостижимым, что Тянь мог бы потратить целую жизнь на его изучение – и не думает, что этой жизни хватило бы.

У Рыжего – ни гроша в кармане.

У Тяня – денег столько, что можно скупать города.

Так как так вышло, что из них двоих Рыжий – тот, кто гораздо богаче?

Как так вышло, что, сколько бы Тянь ни размахивал кредитками, ни раскидывался обещаниями – именно Рыжий, тот, кто в принципе словам не доверяет, дает Тяню так много? Вдыхает жизнь в его пустоту, заставляя ее пульсировать и дышать?

Спустя столько лет абсолютного ничего, у Тяня появляется ориентир.

Маяк и путеводная.

У его путеводной – горящие рыжим огнем волосы и пылающие целительным светом глаза.

Наверное, это – зависимость. Наверное, это – пиздец.

Наверное, гребаная конечная.

Наверное, попробуй он озвучить все, что у него к Рыжему – у виска пальцем покрутили бы и послали бы то ли по направлению нахуй, то ли по направлению к психологу.

А сам Тянь только посмеялся бы.

Он смотрит на Рыжего, который подцепляет зубами куски говядины – и там, в его пустоте, теплеет нежностью. У Рыжего прикус такой забавный, резцы очаровательно острые, так походящие на звериные, и сам Тянь от одного только взгляда на это – капитуляция и белый флаг.

Мир не так прост – думает он, изнутри к херам плавясь.

Было бы легко, делись он на черное и белое, на плохое и хорошее, на здоровое и нездоровое. Тогда и их с Рыжим с первого взгляда разделить по категориям было бы просто, ведь это Рыжий здесь – вечно влезающий в драки плохой парень и двоечник, а Тянь – примерный отличник, греза всех девушек и отрада учителей.

Но стоит копнуть глубже…

Тяню приходится отвернуться и сложить руки на груди, чтобы удержаться от желания потянуться к Рыжему и приласкать его за ухом – проверить, замурлычет или оскалится своими острыми резцами. А, может быть, все это одновременно.

Рыжий – плохой парень…

Хах.

Это могло бы быть смешной шуткой.

Шуткой, в которую Тянь поначалу верил – но с тех пор прошло слишком много времени, с тех пор Тянь слишком многое видел. Ему вдруг становится любопытно – а верил ли хоть какие-то считанные минуты Рыжий в то, что Тянь и впрямь тот идеальный примерный мальчик, которого отыгрывает?

Тянь мысленно с горечью фыркает.

Не то чтобы он перед Рыжим когда-нибудь примерного играл.

Если бы мир был прост – Тянь уже давно сломал бы Рыжего и отправился искать новую игрушку. Вместо этого Рыжий сам сломал его, весь мир ему к чертям разъебенил – но об этом даже не подозревает.

Не знает, насколько Тянь ему за это благодарен.

Разговаривая с работницей магазина, Тянь щедро осыпает ее искусственными улыбками – а сам на Рыжего косится. Тот со смешным, по-детски сосредоточенным выражением на лице коробки с товаром рассматривает – и Тянь тихонько фыркает, не удержавшись, прежде чем вновь вернуть часть своего внимания девушке перед собой. Потому что большая часть этого внимания все равно – Рыжему. Всегда – Рыжему.

Рыжий – его опора.

Рыжий – его вселенная.

Рыжий – его душа, давно уже известный факт; пусть и известный только самому Тяню. Без Рыжего эта душа уже была бы потеряна – Тянь никогда в жизни не смог бы удержать ее сам, не смог бы сам не дать ей разрушиться, потому что не было никаких причин для этого. В этом не было никакого смысла.

Смысл – в Рыжем.

И если весь мир будет кричать Тяню, что это ненормально – Тянь пошлет весь мир нахуй. Пошлет нахуй деньги, власть, вседозволенность.

Что угодно пошлет – ради возможности видеть Рыжего рядом.

Чувствовать Рыжего рядом.

Тянь богат – но на самом деле он был так прискорбно беден до появления в его жизни Рыжего.