– Помоги мне сделать прокол.

В ответ Тянь старательно губы тащит – в изломе, в расколе; в кровоточащей ране, из которой – гнильем сердечного ритма.

Отшутиться.

Отвернуться.

Рыжему не нужно видеть.

Рыжий весь – сплошной синяк и рваная ссадина, на него смотреть сейчас больно физически; на него не смотреть всегда – болью до летального исхода.

Выдержать осанку ровной, стальной; выдержать походку выверенной, чеканной оказывается куда сложнее, чем Тянь рассчитывал. Но потом он заворачивает за угол, потом взгляд Рыжего перестает сверлить в нем пропасти, прожигать ему внутренности – и хребет ломается. И Тянь загибается.

Блядь.

Блядь.

Руки чуть дрожат, когда Тянь зарывается в них лицом.

Он вымыл ладони бессчетное количество раз, но они все еще кажутся перепачканными антисептиком и кровью Рыжего. Но под пальцами все еще ощущаются шершавые края бинтов – и шершавые края ран. Все еще ощущается кожа Рыжего – болезненно, лихорадочно горячая.

Так нечестно.

Так не должно быть.

Тянь ведь обещал. Говорил – защитит. Говорил – будет рядом. Говорил – больше не один. Говорил. Говорил. Говорил…

Пиздобол.

Проебался по всем возможным фронтам.

А теперь Рыжий со своим «помоги мне сделать прокол». И он, добровольно произносящий «помоги» – уже звучит, как ебучая фантастика. А он, заговаривающий о проколе и указывающий на хрящ своего уха…

Из всех своих вещей Рыжий спас только две. Полумертвую рыбку, которая все еще каким-то чудом жива – каким-то чудом все еще живы они оба, – и…

И.

Хочется горько, болезненно рассмеяться, но изнутри режущие глотку бритвы смех надежно блокируют. Тянь понимает, что Рыжий пытается сказать. Понимает, что Рыжий пытается сделать.

Он ведь тот еще упрямец.

Он ведь ненавидит ходить в должниках.

И вместо положенных ликования или счастья это понимание вызывает в Тяне лишь стылую, на изнанку нарастающую горечь.

Потому что ему не нужно.

Не нужно, чтобы Рыжий что-то доказывал.

Не нужно, чтобы Рыжий чем-то жертвовал – собой ли, своей ли свободой.

Не нужно, чтобы Рыжий наглядно демонстрировал «смотри, я умею быть благодарным».

Не нужно, чтобы Рыжий клеймил.

Сам.

Себя.

Не нужно, блядь. Больше – нет.

Забавно. Тянь ведь совсем не лучше Шэ Ли. Тоже сломать пытался. В клетку посадить. Под замок. На цепь…

…цепь.

Перед глазами опять – кровавый след на шее Рыжего. Метка. Гребаное клеймо.

К глотке подкатывает тошнота, и Тянь заставляет себя отлепить руки от лица, с силой отталкивается от стены. Бредет к креслу и обрушивается на него грудой костей – чтобы не обрушиться на пол. И под пол.

Гребаная цепь.

Рыжего нельзя в клетку. Рыжему нельзя обрубать свободу; обрубать крылья. Минами под ребрами взрывается его тусклый, погасший взгляд вчера, там, на улице, когда он обернулся – и Тянь локально сдох в ту же секунду.

Рыжий может справиться с физическим, может отхаркнуть кровь и поднять себя вновь на ноги, игнорируя разбитые коленные чашечки и точащие из кожи сколы костей. Но цепь?

Рыжего нельзя на цепь.

Рыжий на цепи погаснет. Истлеет.

Рыжий на цепи перестанет быть огнем, перестанет быть собой. Перестанет быть Мо Гуань Шанем.

И какой тогда во всем этом ебаный смысл?

Но вторая вещь, которую спас Рыжий – это блядские гвоздики, которые подарил ему Тянь и от которых почти ничего не осталось. А Рыжий все равно вытащил. Все равно забрал с собой.

И теперь – вот.

«Помоги мне сделать прокол».

А у Тяня – дрожь в пальцах; тошнота в глотке.

Ненависть к себе – в каждой гребаной клетке тела, в каждом раздолбанном атоме.

Шэ Ли клеймил – и Тянь клеймить когда-то хотел тоже. Еще недавно, блядь, хотел. И сколько у Рыжего внутри страшных, кровоточащих рубцов, подаренных им, Тянем, за все время их знакомства?

Сможет ли Тянь когда-нибудь искупить? Когда-нибудь все излечить?

Сможет ли Тянь когда-нибудь перестать наносить новые?

Сможет ли Тянь когда-нибудь стать лучше, чем Шэ Ли, если на практике он намного, намного хуже? Если Шэ Ли в сравнении с ним – просто бешеная подзаборная шавка, которой шею переломить двумя пальцами и в отходы вышвырнуть?

Сможет ли Тянь когда-нибудь Рыжего заслужить?

Заслуживает ли он сейчас, чтобы «помоги мне сделать прокол» от Рыжего было не потому что – в доказательство. Не потому что – умею быть благодарным.

Не потому что клеймо, в котором нуждается… когда-то нуждался Тянь.

А потому что…

Потому что…

Блядь.

Тянь откидывается головой на спинку кресла, ощущая, как рот и глаза иссушивает в пустыни; сил едва остается на то, чтобы функционировать. Существовать.

Сил едва остается.

У Тяня – ненависть к себе в каждой клетке, в каждом раздолбанном атоме. Тянь каждым раздолбанным атомом – Рыжему. Для Рыжего. Ради Рыжего.

Тянь знает, что проебался.

Проебался сейчас – проебался сотни раз до. Проебется еще тысячу тысяч раз.

Проебался, если Рыжий думает, что прокол – это именно то, что ему, Тяню, нужно. Проебался, потому что когда-то это действительно было нужно.

Сейчас нужно другое; давно уже другое нужно.

Тянь хотел Рыжего сломать – сейчас он сломает себя, чтобы Рыжего спасти. Когда именно все изменилось? Тянь не знает – не хочет знать, потому что не так уж это и важно.

Абсолютно неважно.

А важно не стать в жизни Рыжего очередным ублюдком, от которого ему бежать бы, бежать и бежать. Важно выгрызть из себя это. Важно превратиться в надежную опору, в того, кому Рыжий сможет довериться, на кого сможет опереться.

Важно стать.

Ему.

Кем-то.

Тяню не нужно, чтобы Рыжий ради него себя ломал, ради него себя клеймил – Тянь лучше сам себе все нутро выжжет метками во имя Рыжего, а потом к ногам Рыжего себя швырнет.

Если примут.

Если когда-нибудь заслужит.

Если.

Блядь.

Если.

Тянь падает. Тянь рушится. Сил не хватает даже на то, чтобы вцепиться в подлокотники кресла – кажется, еще немного, от него и горсти пепла не останется.

Но потом Тянь слышит это.

Голос – более низкий, чем привычно; более сиплый, чем привычно, – все еще такой знакомый; такой нужный. Все еще тот, за которым он по наитию тянется – тянется фундаментальнее и мощнее, страшнее и важнее, чем когда-либо до этого. Тянется слухом, нутром, тянется всем своим гнилым-внутренним.

Голова поворачивается едва-едва, шейные позвонки почти хрустят; кажется, одно неосторожное движение – пеплом рассыплется.

А потом взгляд выхватывает его.

Краснота лопнувших капилляров в глазах. Пластыри на острых углах лица, измазанного гематомами и ссадинами. Рыжий огонь волос – единственное знакомое и неизменное. Правильное. Пока, в конце концов…

Бинты на шее.

Цепь. Гребаное клеймо.

Тянь судорожно сглатывает – не помогает; глотка выстелена песками Сахары.

Рыжий – его дыхание и его летальный исход.

Рука едва изгибается в локте, указательный палец почти ломается вместе с хрипящим голосом, когда Тянь подзывает к себе:

– Подойди.

А потом Рыжий здесь.

Рядом.

Рукой ухватить. За выдохом потянуться.

И он тянется – цепляется пальцами за футболку Рыжего, тратит жалкие остатки сил, чтобы потащить на себя. Чтобы просипеть ему, обдавая слабым, сбитым дыханием ушной хрящ:

– Не нужно ничего доказывать, прокалывая ухо.

Пожалуйста, нет.

Пожалуйста, не нужно.

Пожалуйста, не – в доказательство. Не ради – умею быть благодарным.

Пожалуйста, Мо Гуань Шань.

– Я просто надеюсь, что ты делаешь это, потому что я тебе нравлюсь.

Я просто надеюсь, что хотя бы на миллионную долю так.

Как ты.

Мне.

Комментарий к клеймо (главе 337; Тянь)

засоряю. опять и снова

слишком бьет главами

========== если я уйду (главе 338; Тянь) ==========

Если я уйду, будет ли он грустить?

Тянь перечитывает выведенную собственной рукой строчку. Удивленно моргает.