У него есть право чуть-чуть, совсем немного о Сукуне беспокоиться – но самому Сукуне знать об этом совершенно не обязательно.

Просто Юджи вот наверняка расстроится, если Сукуна здесь сдохнет сейчас, сколько бы ни говорил, что своего старшего братца-мудака на дух не выносит – и это вполне себе причина для беспокойства. А других причин нет.

И быть не может.

Но все же Мегуми – так уж и быть – милостиво объясняет ровным и равнодушным тоном:

– Я не собираюсь наблюдать за тем, как ты здесь подыхаешь у меня на глазах, – прежде чем обхватить пальцами запястье Сукуны и осторожно потянуть на себя.

А Сукуна – что за ночь внезапных событий – почему-то вновь безропотно подчиняется; почему-то послушно за Мегуми тащится, в этот раз даже вопросов не задавая.

Беспокойство Мегуми принимается активнее копошиться там, в области за ребрами, сильнее эти ребра в легкие вжимая – уже не сглотнуть.

Слишком уж Сукуна послушный.

Слишком на себя непохожий.

И, нет, Мегуми, конечно же, совсем не скучает по тому язвительному хладнокровному мудаку, которым Сукуна является обычно – просто он знает, как с этим мудаком себя вести, выработал уже концепт за время их знакомства.

Но при этом совершенно, блядь, не представляет, что делать с вот таким Сукуной: послушным и тихим, растерянным; похожим на котенка-тигренка-ребенка-тигра.

Да твою ж.

Оказавшись в коридоре, Мегуми на секунду притормаживает.

Вести Сукуну в его же комнату кажется как-то, ну, слишком. Мегуми не особо любит лезть в чужое личное пространство, тем более если его туда не приглашали, а в комнате Сукуны он никогда не был. И спрашивать мнение самого Сукуны на этот счет сейчас не кажется хорошим вариантом – тот выглядит слишком дезориентированным, слишком плохо себя контролирующим, чтобы давать полностью осознанный ответ.

Как именно могло бы выглядеть приглашение Сукуны наведаться в его спальню, Мегуми предпочитает не думать – и почему же, блядь, почему. Вместо этого он думает о том, что гостевая, в которой обычно спит сам Мегуми, по какой-то причине тоже не кажется ему подходящим вариантом.

Внутренний голос едко подсказывает, что можно было бы просто пнуть Сукуну по направлению к спальне и забить на этот вопрос, дальше пусть сам разбирается – но Мегуми его игнорирует.

Мегуми почему-то вот такой, вполне рациональный вариант совершенно не устраивает.

В конечном счете, он подводит Сукуну к дивану в гостиной, выпускает запястье и мягко подталкивает, заставляя усесться – может, когда станет чуть лучше, тот будет в состоянии сам к себе отправиться. Рухнувший же на диван Сукуна выглядит теперь уже каким-то совсем пришибленным, будто по затылку прикладом огрели – но Мегуми думает, что это, наверное, последствие его простуды.

Наверное, короткая прогулка от кухни до дивана не прошла без последствий.

Указав пальцем на Сукуну, Мегуми слышит, как в собственном голосе опять появляются эти приказные нотки.

– Ты – сидишь здесь и не двигаешься до тех пор, пока я не принесу тебе лекарство и что-то поесть, – Мегуми не спрашивает, ел ли Сукуна сегодня в принципе, почему-то уверенный, что ответ будет «нет».

Также уверенный, что этот ответ, озвученный, нихрена не поспособствует восстановлению его душевного равновесия – только еще больше раздражения вызовет.

Вызовет еще больше беспокойства.

Последнего у Мегуми и так как-то уже через край – не думать бы о том, откуда оно вообще берется, а то версия с ну-он-же-брат-Юджи даже для самого себя звучит все менее убедительной.

И пару секунд Мегуми наблюдает за тем, как Сукуна, послушный-тихий-растерянный, безуспешно пытается сфокусироваться на нем – и как он фыркает расстроенно, когда ничего не выходит.

И это совсем не выглядит мило.

Вообще.

Ни капли.

Это же Сукуна, чтоб его, он мудак и сволочь, он не милый.

Да блядь же!..

Сделав глубокий вдох, Мегуми заставляет себя сосредоточиться: убедившись, что шевелиться Сукуна не собирается, он наконец отворачивается, чтобы уйти. И тут же вдруг слышит скрип диванных пружин, а в следующее мгновение ощущает чужую хватку на своей руке.

Мегуми останавливается.

Оборачивается с легким удивлением.

Взгляд Сукуны потерянно по лицу Мегуми блуждает – и он чуть взрыкивает, уже неприкрыто разочарованно, даже немного жалобно, когда сфокусироваться так и не выходит. Воздух вырывается из его рта шумно, с болезненным присвистом, когда Сукуна рвано и глухо выдыхает:

– Не уходи, – и что-то отчаянное пробивается в голос, что-то больное – но не имеющее к простуде отношения, и Мегуми…

Мегуми ощущает, как беспокойство принимается давить на грудную клетку сильнее, как что-то внутри стягивается пружиной и отзывается болезненно – в такт голосу Сукуны.

Потому что теперь Сукуна выглядит не просто потерянным и послушным.

Теперь он выглядит откровенно уязвимым.

Откровенно беспомощным.

Будто, если Мегуми сейчас и впрямь уйдет – Сукуна здесь и сейчас на куски развалится, останутся только его разбросанные по гостиной кровавые ошметки.

И вот это действительно совсем не мило. Это страшно.

За Сукуну – страшно.

По всем правилам Мегуми должно быть плевать. Должно быть – вот только ему не плевать, и он же никогда, никогда, блядь, таким Сукуну не видел, и собственная ладонь уже тянется к пальцам Сукуны, сжимающим вторую руку.

И Мегуми осторожно эти пальцы накрывает, проводит подушечкой большого по костяшкам – движение инстинктивное и такое неожиданно мягкое, что Мегуми совершенно не хочет об этом думать.

Но касания хватает, чтобы Сукуна, кажется, чуть-чуть успокоился.

– Я вернусь, – тихо и уверенно обещает Мегуми, и Сукуна смотрит на него еще несколько секунд.

И его попытки сфокусироваться так ни к чему и не приводят, и он все еще – чуть-чуть отчаянный, откровенно уязвимый, но, в конце концов, он все же сдается, со вздохом чужую руку отпуская.

Мегуми тут же, времени не теряя, отправляется на кухню. Исследует холодильник в поисках еды – он, конечно, в готовке лучше, чем Сатору, вот только Сатору по этой части в принципе та еще ходячая катастрофа, способная устроить пожар, просто оказавшись рядом с плитой, так что сравнение не очень-то в пользу Мегуми.

А вот Юджи готовит действительно хорошо и вряд ли будет против, если Мегуми заставит заболевшего Сукуну съесть то, что сделал он. Сам же Сукуна…

Ну, Сукуне знать не обязательно, откуда еда взялась.

Да и в любом случае, готовить сейчас у Мегуми времени нет.

Так что он находит какое-то рагу, ставит небольшую порцию в микроволновку – много Сукуна все равно не съесть, – а сам принимается искать лекарства и термометр.

Когда он возвращается в гостиную, прихватив с собой так же чай с медом – такой же, как Сукуна приготовил ему когда-то, и Мегуми отказывается думать о том, что именно подтолкнул его самого к этому, – то застает Сукуну, с максимальной для него сейчас сосредоточенностью смотрящего на входную дверь.

Облегчение его, когда Мегуми показывается в дверном проеме, настолько очевидное, что при всем желании его невозможно было бы упустить.

Сукуна просто болен, – напоминает себе Мегуми.

Это ничего не значит, – напоминает себе Мегуми.

А потом он подходит ближе, опускает тарелку, чай и таблетки на тумбочку рядом. И для начала измеряет Сукуне температуру – проверить, насколько все плохо.

Достаточно плохо.

И следующим этапом Сукуна ест, все такой же послушный и тихий, почти без ворчания принимающий помощь Мегуми – и пружина внутри сжимается крепче, болезненнее.

И беспокойство, сволочь такая, никуда деваться не желает, нарастая лишь сильнее, и убеждать себя, что непосредственно к Сукуне это не имеет никакого отношения, становится с каждой секундой сложнее.

И, нет, Мегуми все еще совсем не скучает по тому саркастичному мудаку, которого знает большую часть времени.

С чего бы ему?

А Сукуна уже – все еще послушный, все еще без вопросов, мать его – принимает лекарства. И брови его приподнимаются чуть выше, когда дело доходит до чая – но даже тогда Сукуна никак это не комментирует, только бросает странный взгляд на Мегуми и тут же глаза отводит, делая глоток.