Как-то так вышло, что спать по ночам в этом доме Мегуми до сих пор не научился, даже с учетом всех прошедших лет. Вот и сегодняшняя ночь исключением не становится.

Обреченно вздохнув, когда понимает, что уснуть так и не получится – не то чтобы он всерьез рассчитывал, – Мегуми выбирается из кровати и тащится на кухню. За чаем, конечно, который сну способствует, а вовсе не за кое-чьей компанией и не за дурацкими ядовито-саркастичными перепалками.

Самому себе верить с каждым годом получается все хуже.

Не особенно получается и убедить самого себя в том, что совсем не выдыхает с облегчением, уловив краем глаза знакомый, освещенный только светом от ноута силуэт, сидящий за кухонным столом. Старательно на этот силуэт не глядя, Мегуми проскальзывает к раковине, набирает воду в чайник. Включает его.

И только после этого позволяет себе бросить прямой – и до крайности незаинтересованный – взгляд на Сукуну. Просто, чтобы было, чем занять себя, пока вода греется, да.

Боже.

Мегуми всегда был так плох во лжи самому себе или всего лишь теряет сноровку?

Тем не менее, на Сукуну он все же смотрит привыкающими к полутьме глазами – а сам мрачный Сукуна в это время оказывается целиком и полностью поглощен тем, что видит перед собой не экране.

Мегуми чуть хмурится.

То есть, да, Сукуна всегда создает видимость сосредоточенности на том, что делает – но годы знакомства с ним научили Мегуми отлавливать признаки, по которым можно понять, что он вполне себе заметил чужое присутствие.

Сейчас же Мегуми этих признаков не отлавливает. Ни короткой холодной ухмылки, прячущейся в почти – но только почти – ровной линии губ. Ни взгляда, который обычно застывает на одной точке, когда Мегуми на Сукуну смотрит – выдавая этим сам факт того, что Сукуна прекрасно знает: за ним наблюдают. Никаких других мелких деталей, которые Мегуми уже на уровне подсознания выхватывает.

Мегуми хмурится сильнее и ощущает, как в грудной клетке тяжело копится… нет, не беспокойство, конечно.

Всего лишь настороженность.

Потому что, ну, это же Сукуна. Каким бы тихим и неприметным Мегуми ни пытался быть – Сукуна слишком внимателен, слишком наблюдателен, чтобы упустить чье-либо появление; у него же инстинкты работают процентов на двести, почти животные, почти хищные.

Ни единого гребаного раза Мегуми не удавалось проскользнуть мимо него незамеченным, как бы он ни пытался.

А сейчас еще вода в чайнике шипит все настырнее, все громче – невозможно упустить.

Но Сукуна, тем не менее, упускает.

Так что Мегуми полуосознанно подается вперед, вглядывается внимательнее, пристальнее, и только теперь понимает, что упустил ключевое – вовсе Сукуна не сосредоточен. Его взгляд оказывается ощутимо расфокусированным и мутным, стоит только присмотреться, и даже моргает он как-то вяло, будто заторможено.

Давление в грудной клетке становится сильнее, когда в голове вспыхивает догадка. Не давая себе времени передумать, Мегуми тут же преодолевает разделяющее их расстояние в пару широких шагов и опускает ладонь на лоб Сукуны.

Под его рукой тот ощутимо дергается, вскидывая взгляд и только теперь – только теперь, чтоб тебя, Сукуна – наконец замечая чужое присутствие. Мегуми же, ладонь которого почти ошпаривает – настолько неестественно горячей оказывается кожа Сукуны, – старательно ровно, невпечатленно хмыкает. И таким же старательно ровным, чуть язвительным голосом произносит, надеясь, что в этот голос не скользнет беспокойство.

Которого Мегуми, конечно же, не испытывает.

– Так ты все-таки человек и можешь простудиться.

– Сколько заботы в этом голосе. Я польщен, – язвит Сукуна – но получается у него слишком уж механически, без привычного ярко-саркастичного пыла.

А скользнувшаяся в интонации хрипотца, такая же неестественная, как и жар кожи, заставляет ответно поджать губы.

– То есть, ты знал, что болен, – констатирует Мегуми, не успевая отловить прозвучавшее в голове раздражение – он почти уверен, что прав, и, судя по тому, как Сукуна цокает языком, действительно прав оказывается. – По работе что-то настолько важное сделать нужно, что ты не может одну ночь дать себе отдохнуть? – бросив взгляд на ноутбук, Мегуми дает понять, о чем он – и Сукуна переводит взгляд следом.

В его непривычно тусклых глазах мелькает что-то, похожее на удивление, но когда он опять смотрит на Мегуми – это удивление уходит. Его место занимает что-то, очень уж похожее на недоверие, а тусклые радужки ощутимо темнеют – заболевший Сукуна явно контролирует свои эмоции хуже, чем Сукуна обычный.

– Да. Конечно. Я торчу здесь ночью именно из-за работы. Как ты догадался только, пацан? – и в его голосе сквозит сухой и неприкрытый, тоже будто бы недоверчивый сарказм, который Мегуми понять оказывается не в состоянии.

Какие еще могут быть причины тому, что заболевший Сукуна, идиот такой, сидит ночью на кухне с ноутбуком?

Впрочем, это не дело Мегуми.

Да по уровню важности данный вопрос сейчас далеко не на первом месте – не факт, что даже на сотое взберется.

У Мегуми есть дела поважнее, чем думать о причинах того, почему Сукуна ведет себя, как еблан – тем более, что как раз вести себя, как еблан, вполне привычное для него состояние.

А вот жар, которым от кожи тянет – на привычное никак не походит.

И Мегуми скользит по Сукуне оценивающим изучающим взглядом. Тот кажется слишком вялым, медлительным даже; он чуть щурится, пытаясь – кажется, безуспешно – сконцентрироваться на том, что видит, и его ощутимо ведет в пространстве, будто еще чуть-чуть – рухнет со стула.

Оставлять придурка здесь явно не вариант.

Только теперь до Мегуми доходит, что ладонь его все еще касается чужого лба – и что Сукуна, который в первую секунду от касания отшатнулся, теперь явно бессознательно под эту ладонь чуть не ластится.

Отступив на шаг, Мегуми руку убирает, пытаясь игнорировать и то, как что-то в нем этому противится, призывая оставить ладонь там, где была – и то, как Сукуна за потерянным прикосновением секунду-другую тянется, пока наконец не останавливает себя. Пока наконец не моргает расфокусировано, чуть хмурясь и забавно встряхиваясь, походя сейчас не на оскаленного опасного хищника – скорее, на растерянного котенка.

Ну, ладно, тигренка.

Теперь уже Мегуми хочется встряхнуться, и от мыслей – что за хуйня вообще? – и от того, как в грудной клетке, там, среди тяжести и давления, что-то мимолетно екает.

Пытаясь отвлечься, он мысленно заставляет себя вернуться к проблемам насущным и произносит серьезным твердым голосом, улавливая в нем незапланированные приказные оттенки:

– Поднимайся.

В ответ Сукуна смотрит на Мегуми. Опять расфокусировано моргает.

А потом вдруг безропотно поднимается.

И его тут же клонит в сторону, из-за чего Мегуми делает бессознательный шаг вперед – но Сукуна уже восстанавливает равновесие сам, схватившись за край стола. А потом моргает еще раз – это явно с каждым разом стоит ему все больших усилий – и вновь начинает выглядеть растерянным… ребенком тигра, как-то так; судя по всему, Сукуна совершенно не ожидал такого повиновения сам от себя.

Мегуми очень хочется прыснуть – но он сдерживает дурацкий порыв.

– Кто тебе тут командовать разрешил, а, пацан? – чуть взрыкивает Сукуна, вполне очевидно пытаясь вернуть ситуацию под свой контроль – и также очевидно в этом проваливаясь.

Голос его опять сбивается в слабый хрип и получается скорее жалобно, чем внушительно или, тем более, пугающе.

В голове Мегуми мелькает мысль о том, что задавать этот вопрос надо было до того, как, собственно, подчиняться – но, так уж и быть, вслух этого он не говорит.

Хотя, не удержавшись, все же фыркает – но только мысленно и как-то совсем не весело, вместе с тем сглатывая кольнувшую под кадык тревогу из-за того, что взгляд у Сукуны становится все мутнее и шатает его все сильнее.

И, ладно – да.

Да.

Это действительно тревога, а все нарастающее давление в грудной клетке никакого отношения к настороженности не имеет. Потому что придурку явно плохо, и никакой опасности он из себя представлять сейчас не может, даже если очень захочет – а Мегуми все же не совсем бездушный мудак.