На секунду Сатору замолкает и замечает, как уголки губ Мегуми чуть-чуть, едва уловимо дергаются; и это не улыбка – но это уже что-то, и Сатору записывает на свой мысленный счет маленькую победу, вновь заговаривая:

– Я хочу, чтобы тебе было, кому доверять. Я хочу, Мегуми. Потому что ты этого заслуживаешь. Ты – ребенок, ты не должен справляться со всем один, даже если я самый отвратительный взрослый из возможных. И, боже, из меня просто не может получиться правильный опекун, я ведь ужасен, и ты попал сегодня под машину из-за меня, и мне за это…

Но Мегуми не дает ему закончить, не дает нырнуть с пирса да прямиком в ядовитые-необъятные, мать их, воды чувства вины. Вдруг резко вскинув голову, Мегуми наконец прямо, твердо встречает взгляд Сатору и говорит, обрывая того на полуслове:

– Ты здесь при чем? Это я не смотрел по сторонам и выехал на дорогу, – и голос Мегуми при этом звучит так строго, будто он Сатору отчитывает.

Самому же Сатору кажется, что даже в костях ощущается прилив тепла.

– Вот именно поэтому, из-за того, что ты и правда так думаешь, иногда… Большую часть времени легко забыть, кто из нас взрослый на самом деле, – а потом он подается чуть ближе, удерживая взгляд Мегуми, и добавляет мягко, но настойчиво, безапелляционно: – Вот только взрослый все-таки я. И это на мне ответственность, если с тобой что-то случается. Это я недосмотрел. Это я сделал что-то неправильно. Я, Мегуми. Потому что я за тебя в ответе, каким бы бестолковым я ни был. А в ответе я за тебя, потому что захотел этого. И, учитывая, какой катастрофой все закончилось сегодня – я понимаю, почему ты не хочешь принимать мою заботу. Но я все еще эгоист. И мне все еще это нужно.

Наконец замолчав, Сатору смотрит на Мегуми снизу вверх – и у Мегуми этот его очень внимательный, очень цепкий, очень взрослый взгляд, который смотрит куда глубже, чем Сатору готов показывать посторонним.

Вот только Мегуми не посторонний.

И часть Сатору вдруг очень хочет снять очки, но, черт, это уже немного слишком для него, и, возможно, будет слишком для Мегуми. Не сегодня. Не сейчас.

Однажды.

Пару секунд тишины – больше не тяжелой, не душащей; более мирной, более легкой. А потом Мегуми делает глубокий вдох, будто решаясь на что-то, и совершенно неожиданно произносит ровным бесцветным голосом:

– Знаешь, я терпеть не могу костыли.

Сатору удивленно моргает, слегка ошарашенный такой резкой сменой темы.

Что?

Еще какое-то время Мегуми продолжает выжидающе смотреть на него, очевидно, ожидая какой-то реакции. Пока в конце концов не закатывает глаза, разводя руки в стороны, и повторяет с очевидным недовольством:

– Терпеть не могу костыли, Сатору, – при этом с явным подтекстом в голосе «не тупи».

И.

Ох.

Сатору действительно тупить перестает.

Ощущая, как губы растягиваются в улыбке – больше не фальшивой и стеклянной; теперь настоящей, искренней; той, о существовании которой в своем арсенале Сатору забыл на долгие годы, пока в его жизни не появился Мегуми, – Сатору выпрямляется и, подхватив Мегуми на руки, прижимает его к себе.

Когда Сатору зарывается носом в мягкие волосы Мегуми и глубоко вдыхает – сам Мегуми в ответ на это ворчит:

– Ты палку-то не перегибай, – но при этом даже не пытается увернуться, цепляясь за плечи Сатору, все еще ощутимо напряженный – но пытающийся довериться и позволить о себе заботиться.

Сатору приглушенно смеется в его волосы.

Его внутренний эгоист доволен.

Комментарий к (за восемь лет и девять месяцев до) Эгоизм

спасибо всем, кто отзывается

я очень сильно ценю

========== (за несколько часов до) Принятие ==========

Войдя в гостиную, Сукуна поднимает взгляд – и тут же резко тормозит. Мысленно чертыхается.

Везение – сука та еще, неизменно сующая ему под нос средний палец.

Потому что там, на диване в гостиной – Юджи и Мегуми, сидящие так близко, что соприкасаются коленями, с миской чипсов, зажатой между ними, с вниманием, отданным какой-то дряни, идущей по телевизору.

Или не совсем так.

Потому что внимание Мегуми на самом деле всегда – всегда – отдано Юджи, даже если самому Мегуми, всегда невозмутимому и хладнокровному, неплохо удается делать вид, что это не так. Но Сукуна знает его слишком давно. Сукуна видел слишком много.

И картина, простирающаяся перед его глазами сейчас – до невозможности, до боли, мать ее, знакома, на сетчатке уже выжжена. Давно пора бы привыкнуть.

И все равно.

Все равно…

Прикрыв веки до сбоящей чернильными точками темноты, Сукуна ощущает, как руки против воли сжимаются в кулаки. Ему нужно свалить. Бежать отсюда как можно быстрее.

Нужно.

Беззвучный глубокий выдох – Сукуна заставляет себя открыть глаза. И отступает в тень, опираясь лопатками о стену позади себя и складывая руки на груди.

Сукуне всегда неплохо давалось умение мыслить здраво и принимать рациональные, взвешенные решения – и это умение все чаще изменяет ему, когда дело касается Мегуми.

Чертов пацан.

Зачем это делает, Сукуна не знает. Не знает, зачем продолжает добровольно подставлять глотку под гильотину, управление которой в руках пацана – пусть самому ему это и неизвестно.

Не знает, блядь.

Видимо, какая-то ублюдская мазохистская часть заставляет раз за разом колупать себе ржавым гвоздем внутренности, наблюдая за этими двумя. А ведь до появления в его жизни Мегуми мазохистских наклонностей Сукуна за собой не замечал, но теперь – вот. Докатился, чтоб его.

И все-таки даже прекрасно осознавая все это, он продолжает стоять.

И наблюдать.

Первые минут пять-десять оба действительно смотрят фильм, но потом Юджи над чем-то смеется, отпуская абсолютно идиотский комментарий – и Мегуми тут же косит на него взгляд.

А Сукуна моментально напрягается.

Оказывается, встал он прямиком позади Юджи, на траектории взгляда пацана, и на секунду кажется, что этот взгляд направлен на него, Сукуну…

Но нет.

Конечно же, сука, нет.

Сукуна стоит ровно позади, в тени, но все, что Мегуми замечает – это тупой младший братец. Все, чему отдано внимание Мегуми – тупой младший братец. Все, чему отдан Мегуми – тупой младший.

Мать его.

Братец.

И Мегуми смотрит на него тем мягким, уязвимым взглядом, которым не смотрит больше ни на кого, и если Сукуна забудется, если позволит себе забыться – он может представить, что Мегуми так смотрит сейчас на него. Что это на него Мегуми хоть ненадолго, хоть на гребаную долю секунды не плевать. Что это ему – мягкость и уязвимость во взгляде Мегуми.

Если…

Но забыться Сукуна не в состоянии.

Он слишком отчетливо осознает реальность для такого. Слишком хорошо понимает, что у него ни одного сраного шанса.

И на этом моменте абсолютно точно пора бы уже свалить.

Пора бы перестать себе рвать гребаное нутро.

Но Сукуна продолжает стоять.

И продолжает наблюдать за тем, как Мегуми снова, и снова, и снова бросает эти свои мягкие взгляды на Юджи. Продолжает сносить пулевые навылет, когда Мегуми снова, и снова, и снова не замечает его, Сукуну. Продолжает сжимать зубы до скрипа, когда Юджи снова, и снова, и снова не замечает взглядов Мегуми.

А Юджи всего-то и нужно, что включить мозг, обернуться. Всего-то и нужно, что заметить, увидеть – и весь мир будет у него в руках.

Потому что весь мир смотрит на него мягким, уязвимым взглядом.

И неважно, что весь мир это – для Сукуны. И неважно, что именно в данный момент Сукуна, кажется, впервые целиком и полностью принимает то, что уже стало константой его существования.

Об этом он может подумать потом. Или не думать вовсе.

Но Юджи не оборачивается. Юджи – тупоголовый слепой идиот, который не видит, не замечает. Попросту, блядь, не смотрит.

И он же, нахрен, не заслуживает…

…вот только проблема в том, что он-то как раз заслуживает.

Как бы Сукуне ни хотелось отрицать, как бы ни хотелось сделать, сука, вид, что он не понимает – он-то как раз понимает.