Он научит Мегуми кататься на велосипеде!

Все дети ведь любят это, правда? Это интересно! Это весело! Это полезно, в конце-то концов! Если не сработают все остальные тщательно – вообще нет – обдуманные пункты его уговоров, Сатору будет давить на это.

И вот так он приступает к уговорам.

К клянченью.

К нытью.

Он пускает в ход тяжелую артиллерию – угрожает, что начнет готовить, если Мегуми не согласится.

И так до тех пор, пока в конце концов бастион имени Фушигуро Мегуми не сдает позиции с раздраженным рыком:

– Ладно!

Свое ликование Сатору честно пытается скрыть – но судя по угрюмому выражению лица Мегуми, получается у него скверно.

Ладно, может, на деле он не так уж и пытается.

После этого наконец начинаются эпичные уроки обучения Мегуми велосипедокатательному искусству. А учитель из Сатору, прямо скажем…

Прирожденный!

Сам Сатору уверен, что, не найди он свое призвание кое в чем другом – точно стал бы учителем.

Проблема остается лишь одна.

И заключается она в том, что во время этих уроков сталкиваются лбом ко лбу два оплота упрямства: Годжо Сатору и Фушигуро Мегуми.

Мегуми не хочет слушать.

Мегуми отказывается доверяться.

Мегуми утверждает, что он в состоянии все сделать и всему научиться сам.

Мегуми не реагирует ни на шутки и подначки, ни на серьезность.

И возможно, только возможно – но Сатору в какой-то момент впадает в состояние, схожее с отчаянием, потому что совершенно не может подход к Мегуми найти даже в такой мелочи, как чертово обучение катанию на велосипеде.

Мегуми падает. Падает снова. Падает опять.

Падает еще раз.

Он разбивает коленки и локти, один раз даже разбивает губу. Сатору снова и снова заставляет этого упрямца спокойно сидеть на стиральной машинке, пока обрабатывает ему раны – потому что даже это Мегуми отказывается делать, продолжая утверждать, что он разберется со своими ссадинами сам.

Что ж, Сатору почти готов признать, что, возможно – только возможно! – но идея научить Мегуми кататься на велосипеде была не столь гениальна, как казалось изначально.

И в какой-то момент величайший упрямец современности, никогда не сдающийся Годжо Сатору готов оставить уже всю эту затею, потому что еще немного – и своего ребенка ему придется собирать по частям.

Когда в голове мелькает мысль о том, что до этого единственным человеком, который заставлял его сдаться, оставался Сугуру, Сатору сглатывает горечь этой мысли, вышибает ее из головы.

И старательно натягивает улыбку.

В результате Сатору дает им с Мегуми еще один день.

Еще одна попытка, думает он – и на этом все. Точка. Сатору не может продолжать смотреть на то, как его упрямый ребенок снова и снова ранит себя, отказываясь слушать и слышать.

Не может продолжать смотреть на последствия того, что учитель из него самого выходит такой же хреновый, как и отец.

В тот день щенок, все еще не до конца оправившийся, сильно хромающий и спящий большую часть времени, почему-то с самого утра жалобно скулит и хватает то Мегуми, то Сатору за штанины. Даже рвет одну из футболок Сатору, когда они уже собираются выходить, так что ему приходится вернуться и сменить ее – но злиться на щенка, который спас его ребенку жизнь, Сатору отказывается.

Он предполагает: либо у щенка паскудное настроение – не у него одного, – либо щенок согласен, что с уроками пора завязывать.

Ладно, думает Сатору, это последний раз.

Последняя попытка.

И, под жалобный скулеж щенка, они с Мегуми выходят из дома.

И, спустя полчаса, все это наконец окупается.

Потому что Мегуми – о да! – наконец едет на велосипеде, и линия губ его вдруг перестает быть такой жесткой и страшной, как была в последние дни, и даже хмурая складка между бровей чуть-чуть разглаживается.

– Вот! Я же говорил! – счастливо вопит Сатору. – Мои восхитительные уроки не прошли даром!

– Ты буквально ничего не сделал, – хмыкает невпечатленно Мегуми, и, справедливости для, Сатору ничего не сделал не потому, что не пытался – просто кое-кто ему не позволил, но он решает милостиво не уточнять.

– Надеюсь, теперь тебе лучше, – необдуманно ляпает вместо этого счастливый, не следящий за своими словами Сатору, и Мегуми, наматывавший круги вокруг него, вдруг резко останавливается, чуть не упав.

Сатору тут же подскакивает к нему, готовясь подхватить, если вдруг что – но Мегуми на это резко отшатывается и выражение лица у него такое, что Сатору вдруг осознает.

Последние недели даже близко не подкрались к рубежу «худшее».

– Ты пытался сделать так, чтобы мне было лучше? – тихим, бесцветным голосом спрашивает Мегуми, бросая на Сатору пустой взгляд. – Зачем? Потому что это твой долг? Потому что так делают правильные опекуны? Потому что твоя жажда благотворительности еще не удовлетворена?

К концу голос Мегуми сбивается в громкий шепот, который бьет по барабанным перепонкам Сатору хуже крика, и в глазах Мегуми появляется что-то болезненно страшное, вытесняя собой обычное для него безразличие, и Сатору застывает, абсолютно охеревший, пытаясь переварить слова Мегуми.

Это то, что его ребенок думает?

Это то, как он понимает причины того, что Сатору усыновил его?

Какого черта?

Какого.

Блядь.

Черта?

– Это не то… – пытается Сатору, наконец выходя из ступора и подаваясь вперед, но Мегуми его уже не слушает.

Мегуми уже запрыгивает обратно на велосипед и отворачивается от Сатору, уезжая.

Сатору охеревает во второй раз, пару секунд смотрит Мегуми вслед, пока в голове мелькает отупелая мысль: «Научить его кататься на велосипеде было дерьмовой идеей», – а в следующую секунду Сатору уже срывается с места и бежит за Мегуми.

Догнать его не должно составить труда, у Сатору длиннющие ноги, а Мегуми только сегодня научился держать нормально равновесие и поворачивать на велосипеде. Но еще Мегуми всегда был шустрым паршивцем, вот и сейчас это демонстрирует, умело используя те пару секунд форы, которые Сатору случайно ему дал.

Сатору мысленно матерится.

Ускоряется.

Когда Мегуми тормозит у пешеходного перехода – Сатору решает воспользоваться этим, чтобы догнать его.

Но Мегуми оглядывается.

Видит его.

И тут же опять ставит ноги на педали, едет дальше…

А потом слышится визг шин.

И его ребенок летит на землю, пока велосипед летит в противоположную от него сторону.

В это мгновение Сатору, у которого внутри все обрывается и рушится, понимает, что ни черта он на полной скорости не бежал.

И он оказывается рядом с Мегуми уже в следующую секунду.

И он судорожно цепляется за Мегуми.

А Мегуми поднимает на него взгляд – в сознании – облегчение.

А у Мегуми вырывается болезненный выдох – но он нихрена не в порядке – какое нахуй облегчение.

Хотя сесть у Мегуми получается, когда он пытается подтянуть к себе ногу – из его горла вырывается вскрик. И Сатору чувствует, как ужас сжимает ему глотку.

Его терпеливый ребенок никогда не кричит.

Опустив взгляд вниз, Сатору видит, что из ноги Мегуми торчит кость, и шумно втягивает носом воздух. Потянувшись за телефоном, он уже собирается вызывать скорую…

Но позади хлопает дверца машины, и в поле зрения Сатору наконец появляется мужчина, который сбил Мегуми; он что-то тараторит, но Сатору не слушает.

Только тот факт, что руки Сатору заняты его истекающим кровью ребенком, спасает мудака от перспективы лицезреть собственные кишки, размазанными по этому асфальту.

И Сатору вспоминает, где здесь ближайшая больница, прикидывает, что своим ходом будет быстрее. И вот он уже бережно подхватывает Мегуми на руки – а Мегуми тут же утыкается ему носом в ключицу, и дышит он тяжело, с присвистом, и пальцы его судорожно сжимают футболку Сатору.

Вот только больше Мегуми не позволяет себе закричать, и этот факт что-то внутри заново рушит.

Бросив на мужчину только один жесткий взгляд, Сатору заставляет того заткнуться и испуганно сглотнуть; приказывает ему не терпящим возражений тоном: