Выходит, Юджи именно такой, да?

Он только берет – но ничего не отдает взамен?

Пока Юджи винит Сукуну в том, что тот мудак и эгоист, думающий только о себе – он ведь и сам, похоже, ничем не лучше.

Может быть, даже хуже.

Мегуми не отвернулся от него, даже когда Юджи не ответил на его признание.

Мегуми сейчас обещает, что не отвернется никогда.

И Юджи…

Возможно, Юджи мог бы попробовать.

Ведь он любит Мегуми – правда, искренне, всем сердцем любит. Да, возможно, любит не так, но его любовь очень сильная, и вдруг…

Вдруг этого хватит?

Вдруг нужно просто попробовать – а потом, со временем, придет то, чего любви Юджи не хватает?

То, что нужно Мегуми?

Юджи ведь может попытаться, да?

Речь же о Мегуми – лучшем, что еще осталось в жизни Юджи, и, если это сработает…

Если вырастет во что-то большее…

Это шанс.

Это возможность.

Юджи в принципе никогда не задумывался об отношениях с кем-либо, его всегда это мало волновало и не было никого, кто задуматься заставил бы – но мысль об отношениях с Мегуми…

О том, как это могло бы быть…

Говорят же, что лучшие, самые крепкие и прекрасные пары выходят из друзей, правда?

Но даже если не сработает, и любовь Юджи так и останется дружеской…

Это все, что он может дать Мегуми.

И.

Это.

Шанс.

Юджи не дает себе больше ни секунды на размышления.

Единым отчаянным, решительным порывом он подается вперед, зажмурив глаза и впечатываясь губами в губы Мегуми.

Секунду-другую ничего не происходит.

Секунду-другую, которые кажутся Юджи вечностью.

Секунду-другую, пока запоздалая паника зарождается у него под кожей и стекает тремором по венам.

Только какой-то звук мерещится Юджи, похожий на скрип половиц – но, наверное, ему только кажется.

И он уже хочется отстраниться.

Хочет извиниться.

Хочет…

Но потом изо рта Мегуми вырывается беспомощный хрип, и он подается вперед, чуть приоткрывая губы и влажно обхватывая ими нижнюю губу Юджи.

И это…

Это не вызывает у Юджи отвращения.

Да, нет тех бабочек в животе, о которых пишут в книжках, и сознание остается кристально ясным – но, когда Юджи несмело и неумело целует в ответ, Мегуми тут же реагирует на движение его губ.

И Юджи чувствует приятное покалывание в кончиках пальцев.

Он мог бы к этому привыкнуть.

Он мог бы научиться этим наслаждаться.

Но прежде, чем у Юджи появляется хотя бы шанс с головой окунуться в происходящее: или пропасть в этом, или найти в этом себя – Мегуми уже отшатывается от него, и дыхание у него сбитое, и глаза у него огромные, и в глазах этих такая смесь всего, что Юджи в них теряется.

– Что… Что ты… – пытается сказать Мегуми, срываясь на каждом слове, и Юджи вдруг понимает, что и у него самого дыхание сбилось, что собственное сердце колотится где-то в затылке, грозясь раздолбить черепную коробку.

Паника вновь щерится под кожей тремором, и Юджи беспомощно облизывает губы, пытаясь объяснить, но тоже срываясь через слово.

– Я подумал… Ты столько делаешь для меня… И я мог бы…

И Мегуми отшатывается от него еще дальше.

И глаза его становятся еще больше.

И в глазах этих вдруг, вместо всего вороха эмоций – только ужас.

Чистый.

Концентрированный.

И прежде, чем Юджи успевает понять, что происходит.

Прежде, чем успевает среагировать.

Мегуми уже вскакивает на ноги.

Мегуми уже отворачивается от него.

Мегуми уже уходит.

Уходит.

Уходит.

И Юджи остается только смотреть ему в спину оцепенело и беспомощно, ощущая себя абсолютно опустошенным, разбитым.

И какая-то часть его вопит, что он должен подняться.

Должен догнать Мегуми.

Должен объяснить…

Но Юджи кажется, его привязывает к земле канатами, заковывает в цепи – не смог бы подняться, сколько бы себя ни заставлял.

И он остается один.

Один.

Один.

Понимая, что, кажется, только что собственными руками разрушил единственное ценное, что еще оставалось в его жизни.

Ранил и оттолкнул от себя единственного человека, который имеет для него смысл.

Юджи не сразу понимает, что чей-то больной вой, доносящийся до его ушей, вырывается из его собственного горла.

Больше сдержать поток хлынувших наружу слез Юджи не удается.

Комментарий к (спустя четыре месяца) Решимость

не перестаю приятно поражаться вашему теплу в комментариях

спасибо

и спасибо Orange_boom за подарок работе, внезапно и согревающе

========== (за год до) Равнодушие ==========

Домой Мегуми возвращается настолько очевидно раздраженный, даже взбешенный, что Сатору в кои-то веки милостиво оставляет свои идиотские комментарии при себе.

То есть, конечно, вот так сходу сказать, что Мегуми не в порядке, весьма затруднительно – но Сатору знает его достаточно давно и достаточно хорошо, чтобы сделать выводы по мелким признакам; по деталям, за которые взгляд сам собой цепляется. Не так уж и просто вывести его ребенка из равновесия, даже самому Сатору нечасто это удается – и он против воли напрягается и настораживается, пытаясь прикинуть, что такого могло случиться.

Проходя мимо, Мегуми приветствует его только коротким, смазанным кивком – и Сатору даже не пытается в ответ растянуть губы искусственной улыбкой; он почти уверен, что Мегуми сейчас его стараний не заметит.

А если бы заметил – все равно не оценил бы. Искусственные улыбки никогда не входили в перечень вещей, которые он ценит.

Пес вьется вокруг ног Мегуми, знакомо тихий той редкой, но опасной, угрожающей тишиной, которая включается, когда происходит что-то серьезное; и одновременно с этим – какой-то по-щенячьи беспокойный. Он клыки скалит – и в то же время пытается Мегуми под ладонь подставиться в привычном жесте утешения.

Тревожных признаков становится все больше.

Спустя несколько секунд уже слышится хлопок двери комнаты Мегуми – на тон-другой громче обычного, но и этого более чем достаточно, чтобы Сатору насторожился еще сильнее. Даже разозленный Мегуми редко настолько теряет над собой контроль, чтобы дверями хлопать.

Удержать себя от того, чтобы тут же броситься следом и расспросить, едва удается. У Сатору от беспокойства – внутренности в лоскуты, ему нужно что-то сделать, нужно успокоить своего ребенка, нужно разобраться с тем, что настолько пошатнуло его привычную невозмутимость; голыми руками вырвать глотку тому, кто мог причинить ему вред.

Да, конечно, Сатору прекрасно понимает, что Мегуми и сам кому угодно глотку вырвет, а Пес ему в этом поможет – но всякое неконтролируемое и опекающее родительское дерьмо никто не отменял.

И все-таки, Сатору заставляет себя оставаться на месте.

Он слишком хорошо знает, что иногда Мегуми просто нужно время – остыть, взять себя в руки, вернуться в состояние равновесия. Так что дает ему это время.

И оказывается вознагражден за свое терпение, когда Мегуми сам выходит из комнаты спустя где-то час. Ровно час. И, нет, Сатору не засекал, не поглядывал тревожно на часы каждые три секунды в ожидании.

Ладно, еще как засекал. Еще как поглядывал.

Неважно.

Главное, что Мегуми из комнаты все-таки выходит и уже без острой ярости в опасно темном взгляде – но с чувством вины, осевшим на донышке его посветлевших невозможных глаз. И Сатору абсолютно и неотвратимо перед этими глазами беспомощен. Он бы им все простил: и сожженные города, и нож между собственных ребер.

Его ребенку об этом знать вовсе не обязательно.

Тем более, что сейчас Мегуми не за что чувствовать себя виноватым. У всех бывают плохие дни – и в его случае, с его характером, для хоть каких-то внешних проявлений этого «плохого дня» должны быть очень серьезные причины. А все, чем Мегуми ограничился даже при таком раскладе – это короткий кивок и хлопок дверью.

Ох уж эта натренированная выдержка, даже попсиховать его ребенок по-человечески не умеет – думает Сатору со смесью веселья и горечи.