Потому что вообще Мегуми оставил.

– Наверняка на камерах наблюдения все осталось, – как можно легкомысленнее произносит Сатору, пытаясь сглотнуть горечь от всколыхнувшегося чувства вины; не хватало Мегуми еще с этим разбираться. – Можем вернуться и ткнуть его в это носом, если хочешь.

Да, Сатору определенно хотелось бы ткнуть мудака носом в то, что он мудак. Хотя бы одного.

О, он бы так наслаждался…

– Давай лучше уйдем, – полувопросительно – и вполне ожидаемо – произносит Мегуми, и Сатору согласно кивает, заталкивая подальше ту ублюдскую часть, которая требует мести за своего ребенка.

Но Мегуми разборок никогда не любил, и, если он хочет сейчас уйти – они уйдут.

Может быть, Сатору вернется позже один и свою ублюдскую часть сполна удовлетворит.

Может быть.

Вдруг вспомнив еще кое о чем, Сатору сует руку в карман. Достает находку, которую бездумно сунул туда, когда швырял продавцу деньги – и показывает ее Мегуми. Когда его ребенок морщится так, будто Сатору сунул ему под нос что-то похуже самого сладкого пирожного в мире – Сатору с коротким смешком бросает игрушку куда-то за свое плечо.

Спустя пару минут ходьбы в спокойной уютной тишине, Мегуми вдруг спрашивает:

– Знаешь, что, Сатору?

– М-м-м? – тянет Сатору вопросительно, поворачиваясь к нему и вдруг осознавая, что макушка Мегуми уже доходит ему до уровня грудной клетки – да куда этот ребенок так быстро растет?!

А Мегуми тем временем смотрит ему прямиком в глаза и абсолютно серьезным, уверенным голосом произносит:

– Я бы тоже помог тебе спрятать труп.

Несколько секунд они смотрят друг на друга, где-то плачет ребенок, кто-то смеется; Сатору задевают плечом и извиняются, но он едва ли это замечает.

Уголки собственных губ дергает, в грудной клетке теплеет.

В глазах Мегуми пляшут озорные чертята, которые так резко являют себя на свет.

Спустя мгновение они уже хохочут оба, а Сатору едва сдерживается от того, чтобы вернуться сейчас в ту чертову лавочку и скупить там все – пусть бы Мегуми потом мог в свое удовольствие эти дурацкие игрушки топить, жечь и швыряться ими в Сатору.

Все, лишь бы его ребенок был счастлив и смеялся так же, как сейчас.

Комментарий к (за семь лет до) Сомнение

тепло в отзывах греет неизменно, спасибо вам за это

надеюсь кто-то еще готов это читать

========== (за месяц до) Голод ==========

В дом деда и Юджи Сукуна приходит, изрядно взбешенный. Жаждущий приземлиться кому-нибудь кулаком на лицо.

Этот день был лютым дерьмом.

Но ввязываться в драку – слишком лениво и энергозатратно, еще отстирывать потом рубашку от чужой крови. Потому он выбирает вариант попроще.

Даже после того, как Сукуна сюда въехал, подвал в этом доме пустовал годами, не нужный ни деду, ни Юджи. Так что, как только у него начали водиться собственные деньги в более-менее сносных количествах, первым, что Сукуна сделал, стало переоборудование пустующего помещения в спортзал.

Так бывший подвал превратился в его личную территорию, куда кому-либо было запрещено соваться под угрозой истыканных кухонными ножами ребер – и именно туда Сукуна направляется сейчас.

Боксерская груша иногда может стать неплохой альтернативой чьей-нибудь роже.

Но, как только Сукуна подходит к спортзалу и тянет на себя дверь – до его ушей тут же доносятся звуки ударов.

Он застывает на секунду, продолжая сжимать в пальцах дверную ручку.

Хмыкает.

Раздражение почему-то моментально приглушается на градус-другой.

Так уж вышло, что есть только один человек, которому за все эти годы хватило наглости-глупости, чтобы запрет нарушить и на территорию Сукуны сунуться – и Сукуна все еще не до конца понимает, почему вместо злости или желания все же воспользоваться кухонными ножами, тогда, еще несколько лет назад, это вызвало в нем лишь всплеск веселья.

Именно так нашелся тот, кому Сукуна дал почти свободный доступ в зал – пусть этим доступом и редко пользуются.

К сожалению.

Зато сейчас Сукуна все же слышит звуки ударов, и уголки его губ против воли дергаются – нет, вовсе не потому, что он собирается улыбнуться.

С хули тут улыбаться-то?

Ему просто…

Любопытно.

Прошли чертовы годы – а чертово любопытство все еще не остывает, полыхая только сильнее.

Когда Сукуна заходит внутрь и спускается по лестнице, вид ему открывается на Мегуми, который самозабвенно лупит боксерскую грушу.

Сукуна опирается лопатками о стену.

Складывает руки на груди.

И принимается наблюдать.

То, что Мегуми зол, оказывается довольно очевидно – но, вероятно, для очень немногих. Просто Сукуна знает его уже достаточно долго и достаточно хорошо, чтобы распознать это по тому, как сильно нахмурены брови Мегуми, как крепко сжаты его зубы.

По тому, насколько выверено каждое его движение.

Если большинство людей злость дезориентирует и отшибает мозги, заставляя совершать глупейшие ошибки, делая уйму лишних движений.

То в случае Мегуми, удивительно, но чем он злее – тем более острыми и точными становятся его удары.

И не только физические.

Сукуна понял это за все ночи, проведенные с Мегуми на кухне. Понял, что вывести его из равновесия попыткой спровоцировать на злость – заведомо проигрышный вариант.

Злить Мегуми – давать ему полный карт-бланш.

Очевидно, что на драки это также распространяется.

Вот и сейчас Сукуна наблюдает за тем, насколько слаженно и грациозно движется Мегуми. Ни одного лишнего движения, ни одного неправильного удара. Кажется, траектория каждого из этих ударов, каждого врезающегося в грушу кулака обдумана и прорисована тысячу раз, чтобы стать доведенной до совершенства.

То, что демонстрирует Мегуми сейчас, такая смесь инстинктов и труда, кропотливой работы над собой, что Сукуне немного сносит крышу.

Он не может отрицать того, что испытывает некоторую долю восторга, наблюдая за таким Мегуми.

Что он в восторге, блядь, абсолютном – и это, в общем-то, совершенно не проблема.

Потому что проблема вот в чем.

У Мегуми есть непонятная Сукуне склонность таскать на себе одежду, которая обычно на размер-другой больше и чаще всего сводится либо к свободным худи и курткам, либо к просторным футболкам. Из-за этого может сложиться ложное впечатление, что Мегуми довольно хилый и уложить его на лопатки не должно составить труда.

Иногда Сукуна думает, что, возможно, потому Мегуми и предпочитает свободную одежду – это дает ему еще одно очко форы, если дело касается идиотов, вздумавших его недооценить.

Хитрый гениальный засранец.

Но сейчас.

Именно сейчас на Мегуми одна только майка, которая мало того, что прикрывает немногое, так еще и изрядно липнет к потной, разгоряченной коже.

Сукуна сглатывает.

Блядь.

Он думает, что время для сталкеринга… То есть, любования… То есть, наблюдения закончилось и пора бы отвернуться.

Но какое там, нахрен, отвернуться.

Мускулатура у Мегуми такая же отточенная и отшлифованная, как и его движения. Не показательная гора выпирающих мышц – но каждая мышца на своем месте. Напряженные, впечатляющие бицепсы, широкий разворот плеч и крепкая, накаченная грудная клетка; кубики пресса, которые сейчас отчетливо выделяются под прилипшей к животу футболкой.

господиблядьбоже

И куда только делся тот воинственный воробушек, которого Сукуна встретил однажды на кухне этого дома?

Когда он успел превратиться в мужчину, который дубасит сейчас боксерскую грушу перед его глазами?

Взгляд Сукуны ползет выше, прослеживает каплю пота, скользящую от виска Мегуми к линии челюсти, к напряженной сильной шее с выпирающим кадыком, с выделяющими связками и сухожильями.

В собственной глотке резко пересыхает.

Острая жажда горько рассыпается в основании языка.

В какой именно момент Сукуна из состояния восторженного зрителя перешел в состояние жаждущего хищника?

Сука.

Сука.